Нацисты против соцсетей: файерволл Гитлера

В антисемитизме Гитлера не было ничего оригинального. Нацизм особенно буйно расцветал в маленьких городках с давними антисемитскими традициями, восходившими еще к XIV веку. Если говорить о более недавних временах, как мы уже отмечали, популисты как левого, так и правого толка на протяжении всего XIX века регулярно направляли свой гнев на якобы чрезмерную власть финансистов-евреев, причем происходило это не только в Германии. Расовые теории о неполноценности или низости еврейского народа пользовались популярностью по обе стороны Атлантического океана задолго до 1933 года. Новизна заключалась лишь в той беспощадности, с какой Гитлер выплескивал свою ненависть к евреям и осуществлял планомерный и жестокий геноцид. Однако задолго до того, как в закрытом кругу нацистского руководства начали обсуждать возможность массового убийства евреев, режим обнаружил один парадокс. Вопреки постоянно звучавшим утверждениям пропаганды о том, что Германия пострадала от хищничества «золотого интернационала» банкиров-евреев, которые непонятно как связаны с «еврейским большевизмом» Коммунистического интернационала, нацистский режим без особого труда лишил немецко-еврейскую элиту вначале влияния, а затем и имущества. Гигантский паук — образ, который нацисты позаимствовали у американских популистов 1890‑х годов, — очень грозно смотрелся на первой полосе газеты Der Stürmer где изобразили, как он высасывает кровь из беспомощных немецких рабочих, попавшихся в его паутину. Но Гитлер легко раздавил пяткой этого паука. Один из триумфов нацистской пропаганды состоял в том, чтобы убеждать простых немцев в существовании всесильного еврейского заговора, способного раздуть мировую войну, и одновременно предъявлять им реальные картины еврейской слабости.

Утверждение о том, что евреи играли ведущую роль в экономике Германии с 1830‑х по 1930‑е годы, никак нельзя отнести к конспирологическим домыслам. Это была правда. В замкнутом мире банковского обслуживания состоятельных клиентов наиболее известны были такие фамилии, как Варбург, Арнольд, Фридлендер-Фульдс, Симон и Вайнберг. Из акционерных коммерческих банков Deutsche Bank и Dresdner Bank находились под управлением Оскара Вассермана и Герберта Гутмана, соответственно, а компанией Berliner Handels-Gesellschaft управлял вплоть до своей смерти в 1933 году Карл Фюрстенберг. Darmstädter und Nationalbank (Danat-Bank), обанкротившийся в 1931 году, на протяжении 1920‑х годов находился в руках Якоба Гольдшмидта. Еврейское влияние не ограничивалось одними финансами. Два крупнейших универмага в Германии носили еврейские имена — «Вертхайм» и «Тиц». Крупнейшее электротехническое предприятие, Allgemeine Elektricitäts-Gesellschaft, было основано Эмилем Ратенау. Было и множество менее известных богатых немецких евреев. До Первой мировой войны, в пору, когда доля евреев в населении Германии не доходила и до 1%, больше одной пятой всех прусских миллионеров составляли евреи. Кроме того, евреи в чрезмерно большом количестве были представлены в руководстве разных германских компаний. В 1914 году около 16% членов правления германских открытых акционерных компаний имели еврейское происхождение, а в центре корпоративных сетей, где люди могли занимать сразу по три-четыре должности, евреи составляли уже около четверти. Более чем в двух третях крупных германских корпораций имелось хотя бы по одному директору-еврею. То же самое наблюдалось и в верхних интеллектуальных эшелонах германских образовательных и культурных учреждений, где евреи занимали столь же (если не еще более) заметное место. Бросалось в глаза единственное исключение: в политической жизни страны евреи играли лишь минимальную роль. В 1936 году Гуго Валентин отмечал:

В двадцати кабинетах, которые были у власти с [1818 по 1933 год], побывало всего два министра-еврея... и четверо — с еврейскими корнями... из приблизительно 250 министров... Примерно из 250 высших чиновников в министерствах рейха, включая государственных секретарей и членов правительственных советов, до победы Гитлера можно было насчитать не более пятнадцати евреев или людей еврейского происхождения. Между 1918 и 1933 годами госсекретарей-евреев в администрации было всего двое. Из порядка 300 высших чиновников в прусских министерствах около десяти человек были евреями или имели еврейские корни. Из двенадцати оберпрезидентов, тридцати пяти регирунгспрезидентов и более чем четырехсот ландратов... не было ни одного еврея... Из всех правительственных чиновников в Германии [в 1925 году] евреи составляли 0,25%; из высших чиновников — 0,29%; из чиновников среднего и низшего звеньев — 0,17%.

Почему же евреи занимали столь видное место в экономической жизни Германии? Только ли потому, что имели — в среднем — лучшее образование? Была ли их заметная центральность в плотной германской корпоративной сети взаимосвязанных директоратов всего лишь следствием их чрезвычайно заметного присутствия в банковском секторе, в силу чего они со временем и занимали по несколько должностей в советах правления? Или же какие— то особые преимущества проистекали из принадлежности к общине, которую объединяли религиозные и иные традиции, и этот «свой круг» порождал более высокое взаимное доверие и «социальную интеграцию»? В захватывающем анализе германской корпоративной сети, существовавшей в начале ХХ века, Пол Уиндолф утверждает:

Управляющие, как евреи, так и неевреи, были интегрированы в этот институт кооперативного капитализма (под названием «Германия»). Входившие туда евреи не создавали собственной сети, которая отделяла бы их от общей главной сети. Напротив, евреи и неевреи контактировали друг с другом благодаря местам в наблюдательных советах крупных фирм. Обе группы являлись частью одной сети... Пускай даже просматривалась четкая тенденция к гомофилии, евреи в среднем имели больше контактов с неевреями, чем с представителями собственной группы.

Фактические данные побуждают нас искать более внятных объяснений: быть может, дело в генетике, или в том, что еврейская семейная жизнь давала преимущества в образовании, или в какой‑нибудь веберианской «еврейской этике», которая была еще более созвучна духу капитализма, чем протестантская этика. Однако и подобные доводы представляются зыбкими — не в последнюю очередь потому, что евреи в Веймарской Германии все реже и реже вступали в браки между собой.

В Германии в целом доля евреев, заключавших браки с иноверцами, поднялась с 7% в 1902 году до 28% в 1933‑м. Пик этой кривой пришелся на 1915 год, когда таких браков было заключено больше трети. (Для сравнения: в США подобные показатели составляли около 20% в 1950‑х годах и 52% — в 1990‑м.) Хотя наибольшее количество смешанных браков заключалось в Гамбурге и Мюнхене, показатели значительно выше средних наблюдались также в Берлине, Кельне и в саксонских городах Дрездене и Лейпциге, а также во Вроцлаве (нем. Бреслау) в Силезии. Собирая данные по другим европейским городам, исследователь Артур Руппин выяснил, что еще больше смешанных браков заключалось только в Триесте. Показатели для Ленинграда, Будапешта, Амстердама и Вены, хоть и были высокими, все же отставали от показателей для главных городов Германии. Из 164 тысяч евреев, остававшихся в Германии в 1939 году, 15 тысяч состояли в смешанных браках. Когда нацисты начали определять детей от смешанных браков как мишлинге (Mischlinge), по их оценкам, таких полукровок насчитывалось почти 300 тысяч, хотя реальное количество составляло скорее между 60 и 125 тысячами. Мало какие меньшинства из тех, что подвергались гонениям, обнаруживали такой же высокий уровень социальной — и сексуальной — ассимиляции, как немецкие евреи в 1933 году.

Нейл Фергюсон, «Площадь и башня. Сети и власть масонов до Facebook»

(последует)