Совершенно секретно
товарищу Маленкову Г. М.
Представляю при этом копию протокола допроса т. Бочкова Виктора Михайловича от 25 января
В процессе следствия по делу Берия, Меркулова и других было установлено, что по предписанию Берия в октябре 1941 года в г. Куйбышеве и Саратове были незаконно расстреляны 25 человек, арестованных органами НКВД СССР, и в их числе: Кедров М. С., Белахов, Слезберг, Штерн, Смушкевич, Локтионов, Рычагов и другие.
В конце февраля и начале марта 1942 г. бывш [ий]начальник следственной части НКВД СССР Влодзимирский в целях сокрытия незаконных расстрелов сфальсифицировал 25 так называемых «заключений», в которых указал, что расстрелы арестованных произведены по «специальным указаниям директивных органов Союза ССР». Эти заключения были утверждены Кобуловым задним числом «17 октября 1941 г.».
На каждом заключении имелась также подпись бывш [его]прокурора СССР: «Согласен. Бочков. 17 октября 1941 г.».
В связи с тем, что т. Бочков длительное время находился в командировке, он был нами допрошен по возвращении в Москву 25 января с. г.
На допросе т. Бочков показал, что он подписал в 1942 или 1943 г. указанные выше заключения, не проверяя дел, так как в заключениях имелась ссылка на решение директивных органов по этим делам, а Кобулов и Берия заверили его в том, что такое решение состоялось. Вместе с тем т. Бочков не смог дать объяснений по поводу того, почему его подпись на заключениях датирована 17 октября 1941 года.
Следствием не установлено преступной антисоветской связи т. Бочкова с изменниками Родины Берия, Кобуловым и другими их соучастниками. Из материалов дела видно, что подписи т. Бочкова не имели значения для расстрела арестованных, так как эти расстрелы были произведены задолго до подписания им заключений.
Однако сам факт подписания т. Бочковым задним числом сфальсифицированных заключений о расстреле 25 арестованных является должностным преступлением.
По действующему законодательству т. Бочков в настоящее время не может быть привлечен к уголовной ответственности и предан суду ввиду истечения 10-летней давности с момента совершения преступления.
Приложение: Копия протокола допроса Бочкова В. М. от 25 января
[п.п.]Р. Руденко
6 февраля
№ 1066/ссов
Протокол допроса свидетеля
1954 года, января 25 дня, ст [арший]помощник главного военного прокурора полковник юстиции Успенский допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюдением ст. ст. 162-168 УПК РСФСР
Бочков Виктор Михайлович, 1900 г. рождения, место рождения Могилевская область, Мстиславский район, Козимиров-Слободской с [ельский]с[овет], слобода Козимиров, женат, до Октябрьской революции батрак, в настоящее время заместитель начальника ГУЛАГа МВД СССР, образование военное — высшее, из крестьян, не судим, член КПСС с 1919 года, постоянное местожительство: г. Москва, ул. Грановского, 3, кв. 97.
Подписка: В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложного показания.
Бочков.
По настоящему делу я могу показать следующее:
В августе 1938 года я кончил Военную академию имени Фрунзе и получил назначение в штаб Дальневосточного фронта. Получив это назначение, выехать к месту службы я не смог в связи с тем, что НКВД СССР было возбуждено ходатайство перед Генштабом Наркомата обороны об откомандировании группы в количестве 17 человек, в том числе и меня, как бывших командиров войск НКВД в его распоряжение. После вызова всей этой группы командиров в ЦК ЗКП(б), а затем к бывшему наркому внутренних дел Берия, каждый из нас получил назначение, я был назначен начальником тюремного отдела НКВД СССР, хотя от этой должности я категорически отказывался, так как с этой работой был совершенно не знаком.
Пробыв в этой должности месяца полтора-два, без предварительной беседы со мной и без моего согласия я был назначен начальником 4-го (особого) отдела НКВД СССР. Это было в конце декабря 1938 года или в первые дни января 1939 года. В этой должности я пробыл до августа — сентября 1940 года. Будучи в служебной командировке на Северном фронте, я неожиданно для себя из сообщений радио и местной печати в августе или сентябре 1940 года узнал, что решением сессии Верховного Совета СССР я назначен прокурором Союза. Такое назначение меня просто ошеломило, так как к исполнению этой должности я не был совершенно подготовлен и со мной ни до моей поездки в командировку, ни во время ее никто по поводу этого назначения не говорил.
Вернувшись в Москву, я сдал дела 4-го отдела НКВД СССР, принял дела по Прокуратуре Союза и приступил к работе.
С самого начала работы прокурором Союза я встретился с большими для себя трудностями и потому, что в этот период времени объем работы в Прокуратуре СССР был большой, и потому, как я уже выше показал, сами вопросы служебной деятельности прокурора мне были незнакомы.
В самом начале Отечественной войны, точнее 5 июля 1941 года, не будучи освобожден от обязанностей прокурора Союза, я был назначен членом Военного совета Северо-Западного фронта и в тот же день выехал на фронт. На фронте я пробыл до начала октября 1941 года, после чего был вызван в Москву на Пленум ЦК ВКП(б), но Пленум не состоялся, и 10-12 октября 1941 года я снова убыл на Северо-Западный фронт. В декабре 1941 года я был отозван с фронта в Москву для исполнения обязанностей прокурора Союза.
Работая прокурором, я встретился с рядом нарушений законности со стороны следственного аппарата НКВД СССР. Рассмотрение дел в особом совещании стало производиться упрощенным порядком. Сотрудники органов НКВД стали включать в повестку особого совещания дела без согласования с прокурорами. С мнением прокуроров, высказываемым на особом совещании, не считались.
В целях наведения порядка в работе особого совещания я ставил ряд вопросов перед руководством НКВД СССР, в частности перед Кобуловым и Берия. Один раз дело дошло до того, что я вынужден был прервать работу особого совещания и выйти из зала. После этого меня вызывал Берия, и я ему высказал ряд серьезных претензий по работе особого совещания и следственных органов. Берия остался недоволен моим поведением и заявил, что прокуроры придираются и что мне необходимо это учесть на будущее. Помимо этого я как прокурор Союза внес ряд серьезных представлений руководству НКВД СССР по поводу слабой работы органов милиции по розыску дезертиров оборонной промышленности.
Я полагаю, что все это послужило основанием для последовавшего в ноябре 1943 года освобождения меня от должности прокурора Союза. После этого в том же ноябре месяце 1943 года я был назначен начальником конвойных войск НКВД СССР.
ВОПРОС: Вам предъявляются фотокопии заключений, датированных 17 октября 1941 года, о расстреле следственно-арестованных Штерн, Локтионова, Смушкевич, Савченко, Рычагова, Сакриер, Засосова, Володина, Проскурова, Склизкова, Арже-нухина, Каюкова, Соборнова, Таубина, Розова Д., Розовой-Егоровой, Голощекина, Булатова, Нестеренко, Савченко-Фибих, Вайнштейна, Белахова, Слезберг, Дунаевского и Кедрова М. С.
Все эти заключения подписаны Влодзимирским, утверждены Кобуловым и на каждом из них имеется надпись: «Согласен. Прокурор Союза ССР Бочков. 17 октября 1941 года».
Расскажите все, известное Вам, об обстоятельствах расстрела указанных выше следственно-арестованных и обстоятельствах, связанных с составлением этих заключений.
ОТВЕТ: Подтверждаю, что мне предъявлены фотокопии и подлинники заключений о расстреле выше перечисленных следственно-арестованных.
Подтверждаю, что подпись на всех этих заключениях от имени прокурора Союза учинена мною.
Как выше я уже показал, числа 10-12 октября 1941 года я выехал на Северо-За-падный фронт, откуда вернулся в конце декабря 1941 года.
Таким образом, 17 октября 1941 года я в Москве не был, а ко мне на фронт с подобного рода заключениями для их подписания никто не приезжал. Поэтому эти заключения мною были подписаны не 17 октября 1941 года, и не в 1941 году, а, видимо, позднее.
Об обстоятельствах, при которых был произведен расстрел этих 25 человек, мне неизвестно. Мне также неизвестно, где и когда они были расстреляны.
Подробно рассказать об обстоятельствах подписания мною указанных выше заключений я затрудняюсь в связи с тем, что прошло много времени, но припоминаю следующее. Не помню точно, в каком месяце, в 1942 или в 1943 году ко мне пришел б [ывший]начальник следственной части НКВД СССР Влодзимирский и дал мне на подпись несколько заключений о расстреле указанных выше арестованных. Сколько он дал мне заключений на подпись, сейчас не помню.
Ознакомившись с заключениями, я установил, что в каждом из этих заключений имеется ссылка на то, что вопрос о расстреле арестованного решен «специальные указанием директивных органов Союза ССР».
Проверяя эту ссылку на директивные органы, я в присутствии Влодзимирского позвонил по телефону Кобулову, который на мой вопрос, действительно ли имеется решение директивных органов о расстреле лиц, указанных в заключениях, это обстоятельство подтвердил. Не ограничившись этим, я тогда же позвонил по телефону Берия и спросил его — верно ли, что имеется решение директивных органов о расстреле указанных в заключениях лиц. На это мне Берия в грубой форме ответил: «Что ты сомневаешься в этом». Я на это ему сказал, что в заключениях имеется ссылка на решение директивных органов, и что я уточняю это обстоятельство. После этого Берия подтвердил, что указание директивных органов о расстреле действительно есть.
Получив от Кобулова и Берия утвердительный ответ и не имея оснований подвергать ревизии указание директивных органов, я и подписал представленные мне заключения.
Влодзимирский, представив мне заключения на подпись, самих следственных дел не предъявлял, и они до подписания мною заключений, как и после подписания заключений, не проверялись.
Эти дела мною не проверялись потому, что в заключениях по каждому делу имелись ссылки на указание о расстреле директивных органов и также подтверждение этого же со стороны Берия, занимавшего в тот период времени ответственную должность.
Был ли между мною и Влодзимирским разговор по поводу того, когда произведен расстрел указанных в заключениях лиц и почему в заключениях указана дата «17 октября 1941 года», я сейчас не помню и пояснить эти обстоятельства не могу. Но из предъявленных мне сейчас документов видно, что вышеперечисленные арестованные были расстреляны значительно раньше, чем мне были представлены на подпись заключения.
ВОПРОС: Что вам известно об аресте жены маршала Кулика — Симонич-Кулик и ее расстреле?
ОТВЕТ: Мне ничего неизвестно.
ВОПРОС: Вам зачитываются показания Влодзимирского Л. Е. от 4 августа 1953 года:
«Гр[аждан]ку Кулик мы с Мироновым доставили в помещение НКВД на Варсонофьевском переулке. Нас там встретил во дворе комендант Блохин, который вместе с Мироновым отвел ее во внутреннее помещение нижнего этажа здания. И с ним прошел в первое помещение и остался там, а Блохин с Мироновым провели гр [ажданку]Кулик в другое помещение, где ее и расстреляли.
Через несколько минут, когда мы вышли уже во двор с Мироновым и Блохиным, к нам подошли прокурор Бочков и заместитель наркома внутренних дел СССР Кобулов. Я хорошо помню, как Блохин при мне доложил им, что приговор приведен в исполнение. Бочков тогда выругал Блохина, сделав ему строгое замечание, что он привел приговор в исполнение, не дождавшись его и Кобулова».
Что вы можете показать по этому поводу?
ОТВЕТ: Обстоятельств, о которых дал показания Влодзимирский, за давностью времени я припомнить не ногу и потому не могу как подтвердить, так и отрицать приведенные выше показания.
ВОПРОС: Чем желаете дополнить свои показания?
ОТВЕТ: Дополнить ничем не могу.
Показания записаны с моих слов правильно, протокол мною лично прочитан.
Бочков
Допросил: Полковник юстиции
Успенский
Верно: [п.п.]Майор административной] службы
Юрьева
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 474. Л. 39-46. Копия. Машинопись