По случаю профессионального праздника

Нет детей настолько маленьких, чтобы их не допускали к телевизору. Не существует домов настолько бедных, чтобы телевидение не было им доступно и не присутствовало бы у них в доме. Нет образования настолько возвышенного, чтобы телевидение его не касалось и не влияло бы на него. И более всего, нет такой темы общественного дискурса — будь то политика, новости, образование, религия, наука, спорт — чтобы оно не нашло свою дорогу на экраны наших телевизоров. Это означает, что мнение народа по всем этим вопросам формируется под влиянием телевидения.

Более того, в современном мире телевидение управляет даже тем, как мы будет использовать другие средства передачи информации. Телевизор диктует нам, какие телефонные системы использовать, какие фильмы смотреть, какие книги читать, какую музыку слушать, какие покупать журналы и на какую радиоволну настраиваться. Ни один из современных средств медиа не обладает такой властью, какой обладает телевидение.

Вот вам маленький парадоксальный пример: последние несколько лет мы постоянно слышим, что компьютеры – это технология будущего, что наши дети не смогут нормально функционировать в школе и обществе, если не будут «компьютерно грамотными». Нам сообщают, что мы не сможем вести наши дела, торговлю, составлять листы покупок или правильно вести свои чековые книжки, если у нас не имеется в собственности компьютера. Возможно, что-то из этого и правда. Но самое важное, на мой взгляд, это то, что всю эту информацию о компьютерах и о том, как они важны для нашей жизни, мы узнаем из телевизора. Телевизор достиг положения «мета-медиума» — инструмента, который не только направляет наше получение знаний об окружающем мире, но и указывает, как мы должны получать эти знания.

В то же самое время телевидение получило статус «мифа» в том смысле, в каком Ролан Барт употребляет это слово. Он понимает под словом «миф» мир, который воспринимается как не-проблемный, не-странный, мир, которого мы не осознаем, и который кажется нам в какой-то степени естественным. Миф – это мысль, которая настолько погружена в наше сознание, что она слилась с ним и оказывается невидимой. Это то, как мы воспринимает сегодня телевидение. Мы более не удивляемся и не поражаемся его чудесам. Мы не рассказываем друг другу историй о его чудесном устройстве. Мы уже не отводим под телевизор специальную комнату. Нам не кажется, что то, что показывают по телевизору — нереально. Даже вопрос о том, как телевидение влияет на нас отошел на второй план, и может показаться некоторым таким же странным, как вопрос о том, как на нас влияют глаза или уши. 20 лет назад вопрос «Формирует ли телевидение нашу культуру или просто отражает ее?» был в центре внимания многих ученых и социальных критиков. Этот вопрос теперь исчез, ибо постепенно телевидение стало нашей культурой. Это означает, что мы практически не говорим о самом телевидении – только о том, что показывают на телевидении, т.е. о его содержании. Само по себе телевидение перестало восприниматься как нечто необычное, и воспринимается теперь как что-то неотъемлемое, как естественная среда. Телевидение стало, если можно так выразиться, фоновой радиацией нашей социальной и интеллектуальной вселенной. И нет более тревожащего последствия этого процесса, чем то, что мир, показываемый нам телевидением, выглядит естественным, а не странным.

Будет ошибкой полагать, что автомобиль – это просто быстрая лошадь, а электрический свет – просто сильная свечка. Телевидение не усиливает и не расширяет литературную культуру. Оно нападает на нее. Если телевидение и продолжает чьи-либо традиции, то это традиции телеграфа и фотографии середины 19 века, а не традиции печати 15-го. Что есть телевидение? Какой диалог оно позволяет? Какие интеллектуальные тенденции поощряет? Какую культуру создает? Чтобы ответить на эти вопросы, мне нужно сначала подчеркнуть различия между технологией и средством массовой информации*.

Мы можем сказать, что связь между технологией и средством массовой информации такая же, как между мозгом и сознанием. Технология, как и мозг – это «физический аппарат», а средство массовой информации, как сознание – это продукт использования этого аппарата. Технология тогда дает начало средству массовой информации, когда начинает употреблять определенный символический код в определенной социальной среде и когда вплетается в экономический и политический контекст общества. Технология, другими словами – это просто машина, механизм. Средство массовой информации – это социальная и интеллектуальная среда, которую этот механизм создает. [Здесь должно стать понятно, что из-за этого мы не можем говорить о «сми вообще», мы можем говорить только о сми в данном конкретном обществе, и о среде, которую конкретно это сми формирует в конкретно этом обществе.] Как и мозг, любая технология имеет свой уклон, встроенную предвзятость. Любая технология создает предрасположенность к использованию ее в том или ином ключе, тем или иным способом. Только те, кто ничего не знает об истории технологий, могут думать, что технологии абсолютно нейтральны. Read More

Подвиг священномученика Гермогена многому нас научает

Протоиерей Всеволод Чаплин: «Нам нужно научиться единству молитвы, слова и действия»

03 мая 2012 года в Зале церковных соборов Храма Христа Спасителя под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла прошли соборные слушания Всемирного русского народного собора «Патриарх Гермоген, русское духовенство и Церковь в служении Отечеству». 

На слушаниях выступил заместитель главы ВРНС, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин.Отец Всеволод напомнил, что Святейший Патриарх Кирилл сегодня произнес два очень важных слова: «гражданское действие». «Эти слова, наверное, сейчас уже тиражируются средствами массовой информации. И хорошо если так, потому что гражданское действие особенно необходимо православным русским людям, всем, кто стоит за основы традиционной нравственности, за сохранение исторического пути России и ее самобытности. Нина Борисовна Жукова сегодня прекрасно сказала, что нужно не ждать, когда начнутся очередные нападки на нас на всех, но действовать. Сказал очень правильно и господин Юрьев о том, что власть — это часть народа, и при этом значительную часть того же народа составляет Церковь», — продолжил священник.

Как отметил он, «подвиг священномученика Гермогена многому нас научает». «Об этом сегодня было сказано практически всеми выступавшими. Он учит нас прежде всего единству молитвы, размышления и действия. Нам сегодня не нужно ждать новых атак, не нужно и благодушествовать, считая, что, если мы не будем будоражить общественное мнение, оно оставит нас в покое, и нам удастся безмятежно дожить до конца собственного века или до конца этой стадии человеческой истории. Теперь многие наши недруги хотели бы, чтобы православные христиане, последователи других традиционных религий России, люди, которые ощущают свою связь с традиционной нравственностью, все время уступали, все время только реагировали бы на информационные поводы и вызовы, предложенные не нами. Чтобы никогда не объединились в своих трудах и в своем гражданском действии люди, желающие видеть Россию и другие страны русского мира духовно независимыми, сильными, определяющими не только свою собственную, но и мировую повестку дня в определенной степени — а у нас есть высокая способность это делать», — добавил о. Всеволод.

«Ради такого гражданского действия мы должны постоянно искать примеры в нашем прошлом, которое, увы, сегодня не все знают. Но оно все равно для нас остается великим, потому что были велики люди, сформировавшие нашу историческую традицию. Сегодня прозвучали потрясающие рассказы о жизненном подвиге пастырей, монашествующих, воинов, правителей. К сожалению, все это малоизвестные факты и фигуры в пространстве СМИ, массовой культуры, да и в пространстве общеобразовательной школы. На самом деле даже одна цитата, из многих приведенных сегодня, способна перевернуть сознание современного молодого человека. Один жизненный пример из множества приведенных сегодня может показать, что Россия — это не «проклятая страна», а великая держава, способная рождать личностей, умеющих перевернуть мир, умеющих поднять народ, уже практически лишенный будущего, на великие дела и на многовековую мирную и достойную жизнь», — продолжил глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества.

Он отметил, что «сегодня много было сказано о людях Церкви, которые носят рясы, монашеские клобуки, священническое облачение, но нужно еще и еще раз уяснить для себя и постоянно доносить до всех, что Церковь — это не только священнослужители и монашествующие». Read More

Столетие Правды

Сегодня День печати! 

Кто забыл — 100 лет назад в этот день вышел первый номер рабочей антиправительственной оппозиционной газеты «Правда».

И через пять лет не стало Российской империи

От редакцiи

Нужно ли доказывать, что русскому рабочему необходима своя политическая газета?

Нѣтъ, это уже доказано. Этотъ вопрос, поступивший на обсужденiе из «Звѣздѣ», вызвалъ самый горячий откликъ въ рабочей средѣ по всей Россiи: обсужденiе вопроса на мѣстахъ, письма и корреспонденціи въ газеты шли непрерывно въ теченіе послѣднихъ двухъ-трехъ мѣсяцевъ. Объявленiе о нашемъ намѣреніи приступить къ изданію «Правды» вызвало поразительно дружный приливъ пожертвованiй въ фондъ газеты отъ рабочихъ, можно сказать, почти всѣхъ петербургскихъ фабрикъ, заводовъ и мастерскихъ. 
        Не доказывать необходимость рабочей газеты поэтому приходится нам, а только исполнять требованія русскаго пролетаріата. 
        «Правда» и является отвѣтомъ на это требованіе. Дворянство, духовенство, промышленники, биржевики и купцы — всѣ имѣютъ свои газеты; тамъ они освѣщаютъ явленія жизни по своему, мѣрятъ ихъ на свой аршинъ; въ своихъ газетахъ они защищаютъ свои классовые, сословные, групповые интересы и, съ другой стороны, борются противъ рабочихъ, прибѣгая къ обману и клеветѣ. Какъ разобраться въ этой паутинѣ лицемерiя, обмана, лжи и клеветы? 
        Рабочему классу нужно знать правду! Рабочая газета «Правда» должна отвѣчать своему названію: этимъ она выполнитъ свое назначенiе. 
        Правда ли, будто рабочему классу самимъ провидѣніемъ предназначено навсегда подчиненное, рабское положеніе? 
        Нѣтъ! Рабочiй классъ — создатель всѣхъ богатствъ, и онъ будетъ пользоваться всѣми плодами трудовъ своихъ. 
        Борясь за уничтоженіе эксплуатаціи, борясь за свое равноправіе и свободу, рабочій классъ борется за уничтоженіе всякой эксплуатаціи, всякаго гнета и насилія, за всеобщую свободу и общечеловѣческое братство. Освобождая себя, онъ никого не хочетъ эксплуатировать, но онъ не хочетъ, чтобы кто-либо эксплуатировалъ и его. 
        Правда ли, будто о нуждахъ рабочаго класса печется начальство и просвѣщенные хозяева, будто рабочему классу остается только проявлять свое благонамѣренное терпѣніе и питатъ теплую надежду, что и для него само собой придетъ царство небесное. 
        Нѣтъ! «Подъ лежачій камень и вода не течетъ», говоритъ пословица. «Ребенокъ не плачетъ, мать не разумѣетъ», а злая мачеха, добавимъ мы, и разумѣть не желаетъ. 
        Рабочiй классъ долженъ сознавать цѣли рабочаго движенія и быть въ постоянной готовности неуклонно двигаться впередъ по пути своихъ отдаленныхъ и ближайшихъ цѣлей. 
        Развивать свое классовое сознаніе, съ пониманіемъ относиться ко всѣмъ явленіямъ общественной жизни и сплачиваться въ одну пролетарскую семью — вотъ задача рабочаго движенія, и постоянное разъясненіе этихъ задачъ является цѣлью рабочей газеты «Правды». 
        Вмѣстѣ разбираться въ урокахъ жизни и вмѣстѣ дѣйствовать! 
        Правда ли то, что сказалъ министръ внутр. дѣлъ Макаровъ въ Госуд. Думѣ по поводу разстрѣла ленскихъ рабочихъ, что «такъ было и такъ будетъ»? 
        Нѣтъ, скажемъ мы вмѣстѣ съ вами, читатель. Кровь ленскихъ рабочихъ была сознательно в злонамѣренно пролита потому, что рабочій классъ молча сносилъ всякія надруганія и издѣвательства надъ собой. Макаровъ почувствовалъ себя поэтому полнымъ побѣдителемъ и пропѣлъ свою пѣснь торжествующаго побѣдителя, опьяненнаго и жестокаго. 
        Но слова Макарова хлестнули больно по рабочимъ и додѣлали то, чего не успѣли сдѣлать первыя извѣстія о разстрѣлѣ: — рабочій классъ очнулся отъ дремоты и громко в серьезно крикнулъ Макарову: «нѣтъ, сударь, этого больше не будетъ». И свершилось чудо жизни. Черезъ недѣлю послѣ словъ Макарова вся Россія увидѣла, что Макаровъ пропѣлъ свою «лебединую пѣснь». Черезъ недѣлю на его мѣстѣ на думской трибунѣ стоялъ другой министръ изъ объединеннаго кабинета и тономъ уже не надменнымъ, а вкрадчивымъ и нѣжнымъ пѣлъ другія пѣсни: «мы тщательно разслѣдуемъ всю правду и всѣхъ виновныхъ покараемъ! О, вѣрьте намъ, вѣдь мы всегда правдивы». Не будемъ легковѣрны, читатель-рабочій, откажемся вѣрить въ министерскую правду! Мы сами найдемъ свою правду! Будемъ же, читатель, искать ее съ тобою, идя рука объ руку, отъ случая къ случаю, отъ факта къ факту.

Газета «Правда», 5 мая 2012г.

Катар и его пузырь

Может ли это крошечное, богатое государство решить самые трудные политические конфликты? 

Комментатор Султан Аль Кассеми шутит, что он старается каждый день выставлять по одной статье об экономическом росте Катара — крошечного эмирата Персидского залива, оказавшегося в центре «арабской весны». Существует формула, говорит он. Почти во всех статьях выражаются одни и те же мнения: Катар является богатым и небольшим государством, который проводит в 2022 году всемирный чемпионат по футболу, поддерживает панарабский спутниковый канал «Аль-Джазира» и подбадривает протестующих во всем арабском мире. Однако у себя дома власти страны вряд ли столь демократичны.

Зачастую заголовки статей довольно преувеличены: издание «Economist» назвало Катар «Карликом с силой гиганта», тогда как «New York Review of Books» пишет о его «странной силе». Различные издания прозвали амбициозного эмира страны, 60-летнего шейха Хамада бин Халифа аль Тани «арабским Генри Киссинджером». В прошлом году в разговоре с политическими донорами американский президент Барак Обама назвал его «весьма влиятельным парнем».

Члены королевской семьи не ставят на кон огромное богатство своей небольшой страны ради маловероятного влияния и незначительных конфликтов. Они не будут просто так приглашать диссидентов и дипломатов в столицу Доха на переговоры, которые обычно проходят в отеле «Шератон». За последние 10 лет при поддержке самой крупной американской авиабазы в мире Катар вмешался в конфликты в Афганистане, Эфиопии, Ираке, Израиле, Ливане, Судане, Сирии и Йемене, позиционировав себя как незаинтересованного посредника, которому доверяют, или которого, по крайней мере, допускают все стороны.

К счастью, руководству страну незачем беспокоится о ситуации дома. Катар является самой богатой страной на планете, а 250 тыс. коренных жителей живут очень комфортно, имея доход на душу населения в более, чем 400 тыс. долларов в год. Другие полтора миллиона приезжих рабочих со всего мира трудятся на строительных площадках и в огромных торговых центрах, в то время как арабские и западные эмигранты занимаются канцелярской работой и ездят на поездах по расписанию. Результаты опроса общественного мнения показывают, что жители страны почти не заинтересованы в политической реформе, и это не удивительно: кроме проживания в пыльной и душной Дохе, им достаточно хорошо живется.

До 2011 года эмир, казалось, был доволен своей ролью посредника, хотя критика со стороны канала «Аль-Джазира» порой раздражала других арабских диктаторов. А его влияние, несомненно, усилилось после того, как лидеры традиционных региональных держав Египта и Саудовской Аравии приблизились к старческому возрасту. Но в прошлом году амбиции шейха Хамада выросли, так как его популярный спутниковый канал стал ярым сторонником революций в Египте, Сирии, Тунисе и Йемене (но не в соседнем Бахрейне), а малочисленные катарские войска присоединились к борьбе против ливийского тирана Муаммара Каддафи. Даже могущественная Америка начала искать помощи Катара с просьбой обратиться к Лиге Арабских Государств с призывом принять американскую повестку дня. Это стало заметным поворотом событий, учитывая то, что Вашингтон считал Катар основным покровителем «Аль-Джазиры», настроенным против Америки и демонстрирующим кинофильмы «Аль-Каиды» о насилии.

Это безрассудное поведение со стороны крошечного государства на арабском полуострове, сказал как-то о Катаре Каддафи. В конце концов, размер страны чуть больше города размером с Коннектикут. Более того, Катар окружают хорошо вооруженные соседи. Зашел ли эмир слишком далеко, пытаясь заполнить вакуум и игнорируя собственные слабые места? Read More

Проклятие

Толстая Зу приковыляла к пещере шамана на закате.

— Эй, шаман! — окликнула она.

— По воскресеньям не принимаю! — проворчал шаман.

Красное вечернее солнце уже почти скрылось за скалами на западе, длинные тени деревьев протянулись вдоль тропы. Шаман сидел у самого входа в пещеру, на куче сухой листвы, и вырезал кремневым ножом фигурку из кости. Зу подошла поближе, тяжело дыша. Крутой подъем к пещере заставил ее немало попотеть.

— Шаман! — снова позвала Зу, не обратив никакого внимания на слова шамана. — Мне нужна твоя помощь.

— А мне нужны четыре медвежьи шкуры и горшок сала, — отозвался шаман. — Но я ведь не иду к тебе, чтобы их потребовать, не так ли?

Зу ничуть не смутилась. Она уселась на большой плоский камень неподалеку от входа и шумно вздохнула.

— Это касается Агу, — сказала она. — Моего сына.

Шаман удовлетворенно кивнул, не глядя на Зу.

— Отлично, — сказал он. — Рад слышать, что меня это не касается. Еще что-нибудь?

Вопрос поставил Зу в тупик. Она несколько секунд непонимающе смотрела на шамана, потом спросила:

— Чего?

— Риторический вопрос, — пояснил шаман. — Отвечать не обязательно.

Зу помотала головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Шаман, — сказала она. — Агу, мой сын, совсем меня не слушается.

— Трудный возраст, — безразличным тоном посочувствовал шаман. — Кризисный период, взросление, и все такое… Он, кажется, женился пару недель назад?

— Вот именно! — горячо подтвердила Зу. — Спутался с этой девкой, Айай.

— Видел, — одобрительно кивнул шаман, не отрывая взгляда от костяной фигурки. — Хорошая девушка. Трудолюбивая, симпатичная, большегрудая. Прекрасная девушка.

— Да она из племени каннибалов! — возмутилась Зу.

— Ты вроде тоже, — сказал шаман.

— Это было давно, — отрезала Зу. — До замужества. А эта… Сожрет мальчика с потрохами, и добавки попросит, стерва! В четверг я была у них, так она прогнала меня из пещеры, и еще песком вслед швырялась!

— Вот как? — удивленно пробормотал шаман, почесав жиденькую бородку. Поразмыслив несколько секунд, он кивнул: — Да. Прекрасная девушка. С такой не пропадет.

Зу сердито засопела.

— Ну и вот, — сказала она. — Я пришла, чтобы ты поговорил с Агу!

Шаман наконец поднял на нее взгляд.

— О чем?

— Как о чем? — возмущенно взмахнула руками Зу. — Скажи ему, чтобы слушал мать.

Шаман почесал в затылке.

— А зачем? — спросил он.

Зу вскочила на ноги, ее пухлое лицо покраснело.

— Как это зачем? — рявкнула она. — Мальчик совсем отбился от рук! Ушел из родной пещеры, женился на каннибалке, а ты делаешь вид, будто тебя это не касается?

Шаман вперил задумчивый взгляд в пламенеющее небо над холмами.

— Нет, — сказал он наконец. — Не касается.

Он поднес костяную фигурку к самому носу, чтобы в вечерних сумерках лучше видеть детали, ковырнул ее острой гранью кремня. Потом поднял глаза на стоящую перед ним Зу.

— И сядь, — сказал он. — Свет загораживаешь.

— Ну, знаешь! — возмутилась Зу. — А еще шаман!..

Тем не менее, она вернулась к плоскому камню и плюхнулась на него, сопя от негодования.

— Не понимаю, что тебя не устраивает, — сказал шаман. — Парнишка растет, у него потребности. Маскулинность, знаешь ли.

— Чего? — подозрительно переспросила Зу.

— Маскулинность, — повторил шаман.

— Тьфу! — в сердцах плюнула Зу. — Это она на него дурно влияет, эта Айай! Раньше-то он и думать не смел об этой гадости! Все она, эта рыжая дрянь!

— Разве паренек чем-то недоволен?

— Конечно, недоволен! — сердито сказала Зу. — Ему с ней плохо! Может, он этого и не замечает, но я-то вижу! Я мать! Если так дальше пойдет, она совсем испортит моего мальчика. Сегодня они кидают в мать песком, а что им взбредет в голову завтра? Наплодить маленьких каннибалышей?

Шаман пожевал губами.

— Агу очень расстроит меня, — сказал он, — если не додумается, как это сделать. Я всегда полагал, что он неглупый мальчик. Не вундеркинд, конечно, но где у нас тут вундеркинды?

— Вот и я говорю! — закивала Зу. — У нас нормальное племя, а не эти самые, вундер-как-их-там! Айай-то, небось, уж точно из таких!

Шаман вздохнул.

— Поговори с ним! — приказала Зу. — Эта девка его до добра не доведет. Я говорила тебе, что она швырялась в меня песком?

Шаман кивнул.

— Да-да, — сказал он. — Ты пришла к ним в пещеру, погостить недельку, а костер был сложен неправильно, и кости в углу лежали не горкой, а как попало. И еще, кажется, ты хотела научить ее, как надо печь мясо.

Зу удивленно уставилась на него.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

Шаман пожал плечами.

— Я же шаман, — ответил он. — Я все знаю. Духи разговаривают со мной. Read More

Брейвик: Начало европейской Аль-Каиды

Чуть более десяти лет назад, 14 сентября 2001 года, я должен был вылететь в Афганистан, по личной договоренности с Ахмад Шахом Масудом, брать у него интервью вместе со съемочной группой второго канала израильского ТВ.

9 сентября 2001 я прорабатывал вопрос нашей переброски в Афганистан через Таджикистан, вертолетом 201-й дивизии, когда пришло известие: Масуда взорвали... В тот момент я еще не знал, что сделали это смертники Аль-Каиды, организации, мало кому тогда известной за пределами разведывательного сообщества, что это – конец, конец эпохи. Впереди было 11-е сентября, вторжение американских и британских войск в Афганистан, война в Ираке, новый виток Кавказской войны…

Главный урок прошедшего десятилетия: мифология стала военной наукой.

Религиозные мифы вылезли из пыльных углов алтарей и книжных полок. «Небо становится ближе с каждым днем...» – сказано у рок-классика, и для европейцев сегодня это смертоносное небо оказалось одетым в хиджаб и пояс шахида…

Не случайно именно Афганистан был выбран в качестве места, где расположен оперативный штаб мирового джихада, главной базы Аль-Каиды. Афганистан входит в состав земли, имя которой с детства известно любому мусульманину: Хорасан. «Если вы увидите черные знамена, подступающие со стороны Хорасана, то идите к ним, даже если вам придется ползти по снегу, потому что среди них будет халиф Аллаха — Махди» — говориться в хадисе («Аль-Хаким», 8572, и «Ахмад», 22387), одном из ключевых изречений для сознания бойцов современного политического ислама. Махди – «Ведомый Аллахом», «Халиф Аллаха», исламский Мессия, должен повести правоверных на последнюю победоносную битву с миром куфра – то есть со всеми, не принявшими ислам.


Когда-то никому не известный саудовский бизнесмен-строитель Усама Бен Ладен смог мобилизовать глубинные мифы арабского мира – и от Индонезии до Сахары заполыхал нацеленный в сторону Запада огонь Джихада.

Исламский мир, в течение четырех веков непрерывно отступавший под натиском Европы (частью которой является и Россия), внезапно для «белого человека» перешел в контрнаступление. И оказалось, что, несмотря на подавляющее технологическое превосходство европейской цивилизации, окончательно победить в развернувшейся от арабских пустынь и афганских гор и до улиц Москвы, Лондона и Нью-Йорка, партизанско-террористической войне европейская цивилизация не в состоянии.

Военный успех зависит не только от экономики и военных технологий, но и от технологий управления людскими массами, от того, насколько воюющая сторона сможет использовать культурные коды, архетипы массового сознания, мобилизовать для своей победы историческое прошлое, внушить противнику ужас и уверенность в своей победе.

Именно так и поступила Аль-Каида. Она смогла поставить миллионы мусульман, в том числе и граждан западных стран, под свои знамена потому, что заставила их поверить: знамя Аль-Каиды – это и есть те самые «Черные знамена Хорасана», о которых они читали в детских книжках о грядущих битвах ислама, поверить, что война Бенчика (как любовно называют Усаму Бен Ладена русскоязычные исламисты) — есть война Конца Света, а что сами они теперь – реинкарнация сахабов — сподвижников Мухаммада…

Еще одна причина успеха – Аль-Каида первой уловила, что государство старого типа уже отживает свой век, и в ее лице на мировую арену вышел новый субъект международной политики. На наших глазах на смену старому типу государства, «государству-корпорации», ставшему господствующим в мире с начала эпохи Нового Времени, приходит его новый вариант, который можно назвать «Государство орденского типа» – сетевое объединение, основанное на идеологии, не имеющее определенной территории. Вот что такое Аль-Каида, Имарат Кавказ и подобные им структуры, возникающие по всему миру.

Когда ислам выступал в качестве территориального классического государства – он проигрывал Европе.

Как реванш, как ассиметричный ответ и появилась Аль-Каида, и оказалась успешной. Read More

Царизм и монополии в топливной промышленности России накануне Первой мировой войны

Вопрос о взаимоотношении монополий и государства в капиталистических странах принадлежит к числу наиболее актуальных в теоретическом и политическом отношении вопросов современности. Изучение его имеет большое значение и для разработки проблем истории империализма в целом.

В.И. Ленин и И.В. Сталин дали глубочайший марксистский анализ сущности и особенностей империализма как последней стадии капитализма. Открытие товарищем Сталиным основного экономического закона современного капитализма — закона, определяющего все важнейшие явления в области развития капиталистического способа производства, весь процесс его противоречивого развития — представляет новый шаг в развитии ленинского учения об империализме.

Ленин и Сталин показали, что изменения в экономике капитализма, в его базисе, связанные с переходом от «свободной» конкуренции к монополии, порождают, в свою очередь, изменения в надстройке, обслуживающей капиталистический базис, в том числе — изменения в характере политических учреждений. Из образования всесильных монополий с абсолютной неизбежностью вытекает усиление не только экономического, но и политического гнета, репрессий и насилия по отношению к рабочему классу и трудящимся массам, реакция по всей линии, «…необыкновенное усиление “государственной машины”, неслыханный рост ее чиновничьего и военного аппарата…»[1].

Превращение государственного аппарата в орудие извлечения и охраны наивысших прибылей становится одним из условий развития монополистического капитализма, условий чудовищного обогащения горстки промышленных и банковских воротил. Этот экономический смысл сближения монополий и государства затушевывался поверхностно-описательным термином «сращивание», который был принят до последнего времени в нашей экономической и исторической литературе. В своем классическом труде «Экономические проблемы социализма в СССР» товарищ Сталин с исключительной ясностью показал, что в процессе сближения монополий и государства происходит не просто сращивание их, а подчинение государственного аппарата монополиям[2].

Разумеется, степень подчинения государственного аппарата, формы использования его монополиями различны на разных этапах империализма и в разных капиталистических странах. Этот процесс начинается вместе с установлением господства монополий в хозяйственной жизни капиталистических стран и достигает наибольшего развития в период общего кризиса капитализма, особенно на его современном этапе. Поэтому задача исторических исследований, ставящих проблему подчинения государственного аппарата монополиям, состоит в том, чтобы выяснить специфику действия общей закономерности, обязательной для всех империалистических стран, в условиях данной страны и данного периода. Решению этой задачи в рамках, ограниченных конкретной темой из истории империализма в царской России накануне Первой мировой войны, и посвящена настоящая диссертация.

Ее методологической основой является ленинско-сталинское учение об империализме, работы Ленина и Сталина, в которых освещены все важнейшие вопросы экономического и социально-политического развития России в период империализма, исчерпывающе выяснены те исторические особенности, которые делали царскую Россию слабым звеном в цепи империализма, узловым пунктом всех империалистических противоречий. Read More

Парадокс европейской демократии

Сначала Греция спихнет с обрыва французские банки, но и немецким банкам этого не избежать. И все это добьет Италию окончательно. Если повезет, Италия утянет с собой в бездну Испанию. За Испанией последует Португалия, а за ней — Ирландия… Затем банки стран континентальной Европы закрывают свои двери, банкоматы пустеют. На улицах Рима появляются кухни для бедных… Когда в апреле 2012 года Греция без предупреждения объявляет о дефолте и отказывается от своих долгов, в Люксембурге собирается Комитет по спасению Европы и временно приостанавливает действие всех договоров.

Именно так видный британский историк Норман Дэвис представляет себе, как учебники истории в будущем опишут закат и падение Европы, свидетелями которого мы сейчас являемся [1]. Я подозреваю, что Дэвис ошибся в деталях: чтобы похоронить Европейский Союз, не будут создавать никакой Комитет по спасению Европы, и вообще вряд ли будет иметь место нечто столь демократическое. Однако, мне кажется, он прав в том, что еще один «вчерашний мир» исчез еще до того, как мы заметим его угасание. Когда рукотворным мирам политики и культуры приходит конец, они исчезают достаточно быстро. И действительно, тот Евросоюз, каким мы знали его один-два года назад, больше не существует. Элиты сбились с пути, а у общественности лопнуло терпение. В официальной мантре элиты Евросоюза («граждане Европы спасут Евросоюз»), больше напоминающей стенания, сквозит такое отчаянье, что, заслышав ее, немногие избранные европейцы-космополиты думают, что их лидеры способны воссоздать (на этот раз полностью и без промахов) нечто, похожее на федерализацию долга Александром Гамильтоном в Америке после гражданской войны, чтобы дать жизнь успешному пан-европейскому правлению [2].

Однако Александр Гамильтон не может спасти еврозону, да и в любом случае людей, ощущающих себя гражданами Европы, крайне мало. Скорее истинные граждане отдельных стран Европы при первой же возможности разрушат то, что от Европы осталось, — будь то на выборах или, что вероятнее, на улицах. Текущий кризис через боль показал, что несмотря на все слова о солидарности, которые мы слышим на протяжении многих лет, готовность европейской общественности взять на себя часть чужого бремени редко выходит за границы государства.

Давайте не будем ходить вокруг да около: Европа страдает не от финансово-экономического кризиса, но от гораздо более глубокого, социально-политического, а финансово-экономические проявления в нем — всего лишь симптом. Этот глубокий кризис сложился не только из-за того, что между центром и отдельными частями Евросоюза образовался дефицит демократии или нынешние лидеры стран Европы меньше преданы федеральному союзу, чем их предшественники. Он сложился из-за совокупных колоссальных изменений самой природы либерально-демократических режимов Европы. Гражданам Евросоюза не спасти его, потому что не существует европейского «демоса». Не выжить ему и как элитному проекту, поскольку кризис резко подстегнул процесс распада самих европейских демократических режимов, во главе которых стоят элиты.

Мы с готовностью соглашаемся с тем, что демократическое правительство — это результат социального и исторического развития, характерного для конкретного региона и общества, с тем, что условия для возникновения демократии (наличие необходимых институтов и отношение общества) распределены в мире неравномерно, как о том и говорили Монтескье, Локк и большинство представителей их поколения политических философов. Иными словами, мы признаем то, что перспективы утверждения демократии у любого народа неодинаковы по горизонтали. Однако мы остаемся на удивление слепыми относительно разнообразия демократических перспектив во времени по вертикальной оси, если можно так сказать. Общественные принципы демократии непрестанно, хотя и медленно, перемешиваются. И даже когда вся формальная структура остается косной, концентрация факторов, благоприятных для утверждения демократии, в какой-то момент может измениться [3]. А в результате получается медленный «тектонический» перекос между социальными реалиями и политическими средствами, который в конечном итоге может поставить под удар саму демократию. Раньше мы все время говорили о распаде социальных институтов на протяжении истории, но при этом как-то ухитрились внушить себе, что с нами ничего подобного случиться не может.

Однако именно это в Европе и случилось. Не слишком слабая, а чрезмерная социальная демократия, управляемая элитой, подорвала жизненно важное равновесие и социальную гармонию, которые так необходимы европейцам, чтобы поддерживать зрелую политическую демократию. А суть европейского проекта, для которого характерна политическая стратегия без политической кухни на европейском уровне и политическая кухня без стратегии на уровне национальных государств, — это самоотречение: иными словами, пример культурных противоречий не капитализма, а демократии. (В этом вопросе меня лично интересует в основном Европа, но некоторые аспекты этого анализа можно перенести и на американское общество, и на прочие форпосты либеральной демократии в мире.)

Парадокс пяти демократических революций

Главный политический парадокс нашего времени таков: ключевые факторы, которые стали одной из причин успеха европейского проекта, не дают победить нынешний кризис. Кризис доверия демократическим институтам в Европе произошел не в результате того, что демократизация и интеграция обществ провалилась, а из-за того, что то и другое удалось, но чрезмерно и неравномерно. Дениэл Белл в своей книге «Культурные противоречия капитализма», получившей заслуженное признание, принес неутешительные новости о том, что институты могут нечаянно породить проблемы, бьющие по их собственным основам. И он не был единственным и самым прозорливым аналитиком, предсказавшим это. За тридцать лет до него Лешек Колаковски писал: «Спустя много лет я снова просматривал «Открытое общество и его враги», и мне пришло в голову, что, нападая на тоталитарные идеологии и движения, Поппер забывает об обратной стороне этой угрозы. Я подразумеваю то, что можно назвать само-враждебностью открытого общества — не только врожденную неспособность демократии защитить себя от внутренних врагов одними только демократическими средствами, но также, что важнее, процесс, в результате которого развитие и соответствующее применение либеральных принципов превращает их в их полную противоположность» [4].

Акцент, который делает Колаковски на самоотравляющую природу открытых обществ, весьма важен для понимания нынешних проблем, с которыми столкнулась Европа. Полезно представить это самоотравление как непредвиденные последствия пяти революций, потрясших мир с 1968 года:

— культурная революция шестидесятых годов, которая лишила легитимности все социальные иерархии и поставила личность в центр политики;

— рыночная революция восьмидесятых, которая лишила легитимности государство как главного субъекта экономической деятельности;

— революции в Восточной и Центральной Европе в 1989 году, которые примирили культурную революцию шестидесятых (которой противились правые) и рыночную революцию восьмидесятых (которую не приняли левые) и убедили нас в антиисторичности предположения о том, что либеральная демократия бессмертна (конец истории, как тогда говорили);

— революция в области коммуникации в девяностых, которой способствовало быстрое распространение кибернетических технологий и не в последнюю очередь Интернет;

— революция двухтысячных в области нейробиологии, которая изменила наше представление о работе человеческого мозга, дала возможность более системно манипулировать эмоциями, чтобы вытеснить рациональность из сердца демократической политики.

Read More

Сочетание дикости с регулярностью

Изображение: wikimedia.org

Николай I предстает наиболее сложной и многоплановой фигурой для русского консерватизма, в которой, как в фокусе, собрались все оттенки мнений и программ. Есть смысл обсудить прижизненное функционирование образа императора в рамках осуществляемого «сценария власти» (по выражению Р. Уортмана) и посмертную судьбу этого образа.

Будущий символ в свою очередь опирается на предшествующие символы, через них обретая собственную реальность, — чтобы в дальнейшем функционировании отбросить большую часть из этих символических связей, став «первоосновой», самостоятельной величиной. Для Николая I царствование проходит под знаком Петра I — это второе в русской истории значимое обращение к фигуре первого императора, но если Екатерина II опиралась на образ Петра I как источник собственной легитимности: «от дел», «от результата», когда право на власть опирается на «просвещенное правление», доказывается и утверждается через «светоносность», то для Николая I образ Петра ценен совсем иными поворотами смысла: Петр выступает как символический основоположник династии, т.е. той династической традиции, на которую опирается Николай и как творец «регулярного государства».

Восприятие Николая I как «консерватора» или «реакционера» — следствие европейской проекции. В определенном смысле как раз Николая можно назвать крайним западником, с той, однако, оговоркой, что он реализует в свое правление те модели европейского развития, которые в Западной Европе воспринимались как прошлое: двигаясь по европейскому пути, продолжая логику развития империи, он оказался асинхронен с западноевропейским общественным сознанием и потому обернулся символом «реакции». Его правление, отметим попутно, являющееся реализацией многих тенденций и планов предшествующего царствования, в глазах европейского наблюдателя предстает противоположностью Александровского правления. Собственно, Николай в пределах возможного выстраивает «полицейское государство» в том смысле, в каком этот термин употреблялся в XIX веке, — в смысле «правильной администрации», управления государством при посредстве регулярной администрации: это и формирование бюрократического аппарата, и систематизация законодательства, и активное законотворчество — стремление по возможности прописать все сферы государственной и общественной жизни. Говоря в рамках терминологии позднего Фуко, это эпоха становления «дисциплинарной власти», предписывающей должное поведение, нормирующее жизнь подданных и самой администрации — дисциплина, образцом которой становится армия в своем невоенном существовании, — казарма, живущая по уставу.
Read More

Уникален ли антисемитизм?

Что общего у евреев с армянами, ибо и марвари? Историче- 
ски сходные закономерности развития их экономической и
социальной роли – и закономерности гонений
Ужасы Катастрофы, казалось бы, должны были навсегда покончить с антисемитизмом, став его осуждением; однако, эта древняя и ядовитая поросль ненависти вновь возрождается в Европе уже в наше время. В какой мере это объясняется ростом мусульманского населения европейских стран – вопрос, ответить на который не так уж просто. На протяжении столетий многочисленные объяснения антисемитских идей и действий (в том числе погромов и массовых изгнаний) во многом сводились к особенностям взаимоотношений христиан и евреев (в Европе) или евреев и мусульман (на Ближнем Востоке). Тем не менее, многие такие действия, подкреплённые такими же идеями и во многих случаях сопровождаемые теми же словечками и выражениями, совершались в отношении и других групп, которым не были присущи черты, якобы объясняющие антисемитизм христиан и мусульман. Эти другие группы – армяне Османской империи, нигерийское племя ибо, марвари в Бирме, этнические китайцы (хуацяо) в странах Юго-Восточной Азии и ливанцы во многих странах – не имели с евреями ни общей религии, ни общего языка, и даже не принадлежали к одной расе. Роднили их экономические и социальные роли.
На определённом этапе своей истории все эти группы представляли собой «меньшинства посредников» — т.е. людей, по роду занятий оказывающихся между производителями и потребителями, будь то мелкая торговля или ростовщичество. Представители этого меньшинства часто начинали как разносчики, коробейники, бродячие торговцы с кулем за спиной или тележкой. С этого начинались даже такие крупные фирмы как «Мейсис», «Блумингдейлс» и «Леви Стросс», основанные евреями, и «Хаггар» и «Фара» — ливанцами.

Это занятие – бродячий торговец – было широко распространено среди евреев Восточной Европы, эмигрировавших в XIX в. в Америку. Следующим шагом часто становилось владение мелкой лавочкой. Сходные закономерности занятий мелкой розничной торговлей были свойственны ливанцам в Бразилии и китайцам-хуацяо в Юго-Восточной Азии, а в равной степени и другим «меньшинствам посредников» в самых разных странах мира. На первых порах владельцы этих лавочек жили там же, где торговали, — в крошечных помещениях, где днём толклись покупатели. Так, на ночь ливанские лавочники в Сьерра-Леоне просто устраивались на прилавках своих заведений. В Индии при переписи населения марвари часто не попадали в опросные листы переписчиков – поскольку они фактически жили в своих лавчонках на торговых улицах, даже не появляясь в жилых кварталах. В Америке еврейские лавочники часто обитали в закутках за торговым помещением или в лучшем случае над ним (именно так жила семья, в которой вырос Милтон Фридман).

Примечательной чертой таких групп является не то процветание, которое в конечном итоге вознаграждает их представителей, а ужасающая бедность, из которой они поднялись к своему благосостоянию многолетним трудом — часто на протяжении нескольких поколений. Так, в наше время малоимущие американцы, живущие на пособие, просто благоденствуют в сравнении с евреями-иммигрантами нью-йоркского Нижнего Ист-сайда.

Например, проведенное в 1908 г. обследование показало, что примерно у половины живущих там семей одна комната приходилась на 3-4 человека, примерно в 25% семей – на пять и более человек и менее чем в 25% — на двух человек. В тот же период китайские иммигранты, прибывавшие в страны Юго-Восточной Азии, обычно отличались такой же бедностью на грани нищеты. Согласно фундаментальному научному труду Виктора Пурселла «Китайцы в Юго-Восточной Азии», «иммигранты-китайцы, прибывавшие в Индонезию, обычно привозили с собой лишь тючок с одеждой, циновку и подушку.» Примерно так же обстояло дело у ливанских иммигрантов в колониальной Сьерра-Леоне и впоследствии – у корейских иммигрантов и вьетнамских беженцев в Соединённых Штатах.

Эти и прочие общие черты, роднящие «меньшинства посредников» в разных странах мира, породили интересный феномен – китайцев-хуацяо стали называть евреями Юго-Восточной Азии, народность ибо – евреями Нигерии, парсов – евреями Индии, а ливанцев– евреями Западной Африки. Но были у них и другие прозвища – зловещие и леденящие. Их награждали эпитетом «паразиты» — поскольку они, будучи мелкими торговцами и ростовщиками, не производили ничего материального, а были лишь посредниками между производителями товаров и их потребителями. Другое прозвище – «кровопийцы», выражающее представление о посредниках как о тех, кто не вносит свой вклад в благосостояние общества или нации, а просто ухитряется урвать свой кусок от богатства других и за их счёт. Подобное обвинение выдвигалось против бесчисленных «меньшинств посредников», от деревень Индии до негритянских гетто Соединённых Штатов. Read More

1 38 39 40 41 42 74