Сначала Греция спихнет с обрыва французские банки, но и немецким банкам этого не избежать. И все это добьет Италию окончательно. Если повезет, Италия утянет с собой в бездну Испанию. За Испанией последует Португалия, а за ней — Ирландия… Затем банки стран континентальной Европы закрывают свои двери, банкоматы пустеют. На улицах Рима появляются кухни для бедных… Когда в апреле 2012 года Греция без предупреждения объявляет о дефолте и отказывается от своих долгов, в Люксембурге собирается Комитет по спасению Европы и временно приостанавливает действие всех договоров.
Именно так видный британский историк Норман Дэвис представляет себе, как учебники истории в будущем опишут закат и падение Европы, свидетелями которого мы сейчас являемся [1]. Я подозреваю, что Дэвис ошибся в деталях: чтобы похоронить Европейский Союз, не будут создавать никакой Комитет по спасению Европы, и вообще вряд ли будет иметь место нечто столь демократическое. Однако, мне кажется, он прав в том, что еще один «вчерашний мир» исчез еще до того, как мы заметим его угасание. Когда рукотворным мирам политики и культуры приходит конец, они исчезают достаточно быстро. И действительно, тот Евросоюз, каким мы знали его один-два года назад, больше не существует. Элиты сбились с пути, а у общественности лопнуло терпение. В официальной мантре элиты Евросоюза («граждане Европы спасут Евросоюз»), больше напоминающей стенания, сквозит такое отчаянье, что, заслышав ее, немногие избранные европейцы-космополиты думают, что их лидеры способны воссоздать (на этот раз полностью и без промахов) нечто, похожее на федерализацию долга Александром Гамильтоном в Америке после гражданской войны, чтобы дать жизнь успешному пан-европейскому правлению [2].
Однако Александр Гамильтон не может спасти еврозону, да и в любом случае людей, ощущающих себя гражданами Европы, крайне мало. Скорее истинные граждане отдельных стран Европы при первой же возможности разрушат то, что от Европы осталось, — будь то на выборах или, что вероятнее, на улицах. Текущий кризис через боль показал, что несмотря на все слова о солидарности, которые мы слышим на протяжении многих лет, готовность европейской общественности взять на себя часть чужого бремени редко выходит за границы государства.
Давайте не будем ходить вокруг да около: Европа страдает не от финансово-экономического кризиса, но от гораздо более глубокого, социально-политического, а финансово-экономические проявления в нем — всего лишь симптом. Этот глубокий кризис сложился не только из-за того, что между центром и отдельными частями Евросоюза образовался дефицит демократии или нынешние лидеры стран Европы меньше преданы федеральному союзу, чем их предшественники. Он сложился из-за совокупных колоссальных изменений самой природы либерально-демократических режимов Европы. Гражданам Евросоюза не спасти его, потому что не существует европейского «демоса». Не выжить ему и как элитному проекту, поскольку кризис резко подстегнул процесс распада самих европейских демократических режимов, во главе которых стоят элиты.
Мы с готовностью соглашаемся с тем, что демократическое правительство — это результат социального и исторического развития, характерного для конкретного региона и общества, с тем, что условия для возникновения демократии (наличие необходимых институтов и отношение общества) распределены в мире неравномерно, как о том и говорили Монтескье, Локк и большинство представителей их поколения политических философов. Иными словами, мы признаем то, что перспективы утверждения демократии у любого народа неодинаковы по горизонтали. Однако мы остаемся на удивление слепыми относительно разнообразия демократических перспектив во времени по вертикальной оси, если можно так сказать. Общественные принципы демократии непрестанно, хотя и медленно, перемешиваются. И даже когда вся формальная структура остается косной, концентрация факторов, благоприятных для утверждения демократии, в какой-то момент может измениться [3]. А в результате получается медленный «тектонический» перекос между социальными реалиями и политическими средствами, который в конечном итоге может поставить под удар саму демократию. Раньше мы все время говорили о распаде социальных институтов на протяжении истории, но при этом как-то ухитрились внушить себе, что с нами ничего подобного случиться не может.
Однако именно это в Европе и случилось. Не слишком слабая, а чрезмерная социальная демократия, управляемая элитой, подорвала жизненно важное равновесие и социальную гармонию, которые так необходимы европейцам, чтобы поддерживать зрелую политическую демократию. А суть европейского проекта, для которого характерна политическая стратегия без политической кухни на европейском уровне и политическая кухня без стратегии на уровне национальных государств, — это самоотречение: иными словами, пример культурных противоречий не капитализма, а демократии. (В этом вопросе меня лично интересует в основном Европа, но некоторые аспекты этого анализа можно перенести и на американское общество, и на прочие форпосты либеральной демократии в мире.)
Парадокс пяти демократических революций
Главный политический парадокс нашего времени таков: ключевые факторы, которые стали одной из причин успеха европейского проекта, не дают победить нынешний кризис. Кризис доверия демократическим институтам в Европе произошел не в результате того, что демократизация и интеграция обществ провалилась, а из-за того, что то и другое удалось, но чрезмерно и неравномерно. Дениэл Белл в своей книге «Культурные противоречия капитализма», получившей заслуженное признание, принес неутешительные новости о том, что институты могут нечаянно породить проблемы, бьющие по их собственным основам. И он не был единственным и самым прозорливым аналитиком, предсказавшим это. За тридцать лет до него Лешек Колаковски писал: «Спустя много лет я снова просматривал «Открытое общество и его враги», и мне пришло в голову, что, нападая на тоталитарные идеологии и движения, Поппер забывает об обратной стороне этой угрозы. Я подразумеваю то, что можно назвать само-враждебностью открытого общества — не только врожденную неспособность демократии защитить себя от внутренних врагов одними только демократическими средствами, но также, что важнее, процесс, в результате которого развитие и соответствующее применение либеральных принципов превращает их в их полную противоположность» [4].
Акцент, который делает Колаковски на самоотравляющую природу открытых обществ, весьма важен для понимания нынешних проблем, с которыми столкнулась Европа. Полезно представить это самоотравление как непредвиденные последствия пяти революций, потрясших мир с 1968 года:
— культурная революция шестидесятых годов, которая лишила легитимности все социальные иерархии и поставила личность в центр политики;
— рыночная революция восьмидесятых, которая лишила легитимности государство как главного субъекта экономической деятельности;
— революции в Восточной и Центральной Европе в 1989 году, которые примирили культурную революцию шестидесятых (которой противились правые) и рыночную революцию восьмидесятых (которую не приняли левые) и убедили нас в антиисторичности предположения о том, что либеральная демократия бессмертна (конец истории, как тогда говорили);
— революция в области коммуникации в девяностых, которой способствовало быстрое распространение кибернетических технологий и не в последнюю очередь Интернет;
— революция двухтысячных в области нейробиологии, которая изменила наше представление о работе человеческого мозга, дала возможность более системно манипулировать эмоциями, чтобы вытеснить рациональность из сердца демократической политики.
