Метка: Европа
Честь и польские отношения
Время от времени мне позванивает журналист с вопросом: «На сколько честно поступает Х?», или «Есть ли у Х честь, коли он ведёт себя так или сяк?» Такие вопросы носят риторический характер, т.к. Х является обычным вульгарным представителем власти, который не достаточно того, что поступил неэтично, но даже совершил какое-либо преступление и в ближайшие дни окажется, что совершил всё это неприкрыто и с одобрения коллег по партии.
Самое время сказать себе, что в Польше нет ничего такого, как честь. Это понятие уже не содержит в себе никакого веса, образ поведения политиков или особ публичных — тому не соответствует, никто на это не претендует; честь утратила своё значение, она умерла вместе со II Речью Посполитой. С поединками и маршалом Пилсудским, который последним из польских политиков трудился для родного края, ведомый чувством чести, не получая даже причитавшихся ему гонораров. Теплое местечко в сообществе? Членство к надзорных советах? Славой-Складовский* за такое предложение вызвал бы на поединок.
Сегодня понятие чести, как и такие добродетели, как скромность или чистосердечие, составляют исключительно предмет исторических рассуждений. Последним, кто честь лицезрел(да,да!) и писал о ней с жаром, был Владислав Бозевич. А дело было, сразу после восстановления в Польше независимости, в период формирования суверенной национальной политики.
В своём кодексе чести, Бозевич писал, что: «Людьми чести (по английски — джентльменами), мы называем, те особы мужского пола, которые ввиду образования, персональной интеллигентности, общественного положения или происхождения — превышают обычный уровень порядочного человека». Честь была превыше порядочности, но не её противоположность.
Перед войной, люди чести, составляли довольно значительную часть общества (как скрупулёзно излагает Бозевич) — «особами, способными требовать или ответить на требование сатисфакции задетой чести», были не только джентльмены по происхождению (шляхта), но и любой мужчина, который закончил высшее учебное заведение, а также и те, что обладали какими-либо талантами (художник или писатель), либо солидным положением (деревенский житель, ставший депутатом). Бозевич насчитал 30 категорий людей, не обладающих честью. К ним причисляются (в том числе), "особы, подвергшиеся наказаниям за преступления, причиной которым была жадность или выгода", предатели, трусы, лица преднамеренно не сдержавшие данное слово, мужчины на содержании женщин,гомосексуалисты, дезертиры, отказавшиеся от поединка, ростовщики, алкоголики. Те, что пишут анонимки, не соблюдающие традиций гостеприимства. Те, что не защищают женщин, или неделикатны с ними. Представители жёлтой прессы, мужчины, не возвращающие (вовремя) долги, незаконно присваивающие себе титулы и достоинства, все вышеперечисленные.
Read More
СССР и «Красный» проект
Тема эта постоянно всплывает на разных форумах и в разговорах и причина этого понятна: популярность «Красного» глобального проекта по мере развития кризиса увеличивается, а его противники готовы на все, чтобы его не допустить. Как следствие, на неподготовленного читателя обрушивается колоссальный вал ложной информации, построенной по классическим канонам идеологической обработки. Во-первых, чистая ложь, во-вторых, отдельные истории, возводимые в обязательные составные части «Красного» проекта (типичные примеры – зверства времен Гражданской войны или какие-нибудь еще элементы, типа «половой свободы»), в-третьих, системные проблемы СССР, с которыми «Красный» проект боролся, но победить так и не успел — вот основные направления этой пропагандистской борьбы. И по этой причине я решил написать небольшой текст, посвященный моему пониманию отношения России и «Красного» проекта.
Для начала – что же такое «Красный» проект. Хотя это написано в моих текстах, посвященных теории глобальных проектов, повторю еще раз. «Красный» глобальный проект – это идея, появившаяся в XVIII веке и направленная на то, чтобы соединить в себе Библейскую систему ценностей (то есть восстановить разрушенную с возникновением Реформации и Капиталистического глобального проекта систему ценностей) с идеей научно-технического прогресса, которая с XVI-XVII веков развивалась с использованием ссудного процента.
Поскольку ссудный процент в Библейской системе ценностей запрещен, сделать это было можно только одним способом – запретить частное использование прибыли от этого процента, то есть обратить его на общественную пользу. Именно это и было сделано в рамках реализации «Красного» проекта в СССР и других социалистических странах. Однако вначале «Красный» проект прошел полуторавековую «сетевую» стадию.
И в этот период в рамках развития его идей появилось колоссальное количество разных людей, которые предлагали что-то свои и новое. Кто-то считал, что раз речь идет о борьбе с религией (а на самом деле – с альтернативными религиозными глобальными проектами), то можно включать в систему идей откровенный сатанизм, кто-то напирал на национальные черты и так далее. Адепты развивающегося «Западного» проекта активно пытались его использовать в своей борьбе с Капиталистическим и религиозными проектами и так далее. Вообще, как и всякое новое направление, в XIX веке кто только туда не набежал, не говоря уже о персонажах, в задачи которых входило разрушение самой модели «Красного» проекта на деньги проектов альтернативных. Тут можно вспомнить весь корпус мифов об СССР, который был сочинен на Западе, впрочем, это было уже несколько позже.
Собственно научную теорию «Красного» проекта сочинил Маркс и его последователи, но есть одна тонкость – поскольку в государственном управлении они не понимали ничего, то и модель их на практике работать не могла. Именно по этой причине Советская Россия/СССР в первое десятилетие своего существования прошла через многократные изменения государственной политики – нужно было адаптировать проектные принципы «Красного» проекта к реальной практике государственного управления. Отметим, что предъявлять сегодня претензии по этому вопросу просто глупо – любой человек, который сталкивается с новой для себя проблемой, на первом этапе делает ошибки.
Read More
Величайшие экономические крушения в истории
Война и политика нередко становились ключевым фактором падения лидирующих наций, но неверные экономические решения так же вели к упадку, вызывая смерти от голода, революции и меняя курс мировой истории.
Книга «Восхождение денег» Ниала Фергюсона посвящает читателей в детали развития экономических крахов. Далее следует их описание, чуть менее подробно рассказано об экономических мерах, о тех, кто принимал решения и о вопросах, связанных с этими решениями. Фергюсон отлично справился с детальным разъяснением последствий, с которыми столкнулись разные страны во время экономических упадков.
Так же в «Восхождении денег» изложены развитие с течением времени экономических принципов и финансовые методы учета средств.
Книга Фергюсона выступает основным источником фактов данной статьи.
Банк Медичи и как отсутствие внимания главы одного из крупнейших в мире банков привело к его (банка) гибели.
В лучшие свои времена банк Медичи был одним из самых уважаемых банков в мировой истории. Семья Медичи реконструировала финансовую отчётность, пустив в ход учетную систему, а так же систему двойной записи кредитов и дебетов. Данная система и в наше время остаётся стержнем образования в экономических учебных заведениях.
Банк разросся до солидных размеров, позволяя семье влиять на политику во Флоренции и некоторых других регионов Европы. В особенности это касалось Лоренцо Медичи. Вовлечение семьи в политику стало одним из факторов, приведших его к развалу, поскольку управлению уделялось всё меньше времени. В конце концов, высокая долговая нагрузка привела к финансовым проблемам банка. В связи с нарастающими проблемами компания обманула фонд, выплачивающий приданое, и была отдана французскому королю Карлу VIII. После банк был ликвидирован.
Революция цен. Испанские конкистадоры ввозили из Нового света рекордные объёмы золота и серебра, что привело к инфляции.
Во второй половине шестнадцатого века в Испанию большими темпами ввозились золото и серебро из Перу. Эти металлы крайне высоко ценились в Испании и мало что значили для перуанцев, завоевав которых, испанцы заставили работать в рудниках.
Это привело к огромному, неожиданному притоку золота и серебра в Испанию и всю Европу, вызвав сильную инфляцию. Инфляция и высокие налоги сильно навредили испанской промышленности, так же большинство богатств Испании позже были потрачены на войну. В 1596 году страна обанкротилась в четвёртый раз, что привело к ослаблению и утрате испанского влияния в Америке. Последнее сыграло на руку голландцам, англичанам и французам.
Read More
Восточная политика Пилсудского
Был такой момент во время польско-советской войны, когда большевики, отступавшие под напором белой армии, направили к Пилсудскому посланника с тайной просьбой временно прекратить наступательные операции, убеждая его в том, что если он в это время ударит, то белые армии победят и вернётся прежняя Россия. Пилсудский удовлетворил просьбу большевиков и не допустил победы белых. Следует ли нам его за это порицать или быть благодарными?
19 апреля 1919 года Пилсудский взял Вильно с помощью кавалерии, 11 полка уланов и пехоты Легионеров. Успех в городе закрепили рабочие-железнодорожники, которые по собственной инициативе организовали ж/д состав и направили его за пехотой в Лиду. Город кипел патриотическими чувствами. Пилсудский выпустил воззвание:"...К жителям бывшего Великого Княжества Литовского... край ваш..." Профессор Станислав Строньский, этот оборот многократно передразнивал. «Ваш Край...», - значит не наш, не польский — склоняет прийти к такому выводу этот оборот из воззвания. Но в этом нет резона, точно так возможно написать и воззвание к полякам в Кракове:"Поляки, ваш час пробил...", или «Поляки, Край ваш...». Однако, не приходится сомневаться, что это воззвание является отражением идеи о федеративном устройстве страны, противниками которой были националисты и необходимо сказать правду — вся общественность Вильно. В выборах в городскую раду Вилно(которые вскоре состоялись), националисты получили почти все мандаты, виленские «демократы», которые были сторонниами федерализма и социалисты, получили совсем незначительные — несколько мест.
Теперь я хотел бы приступить к рассмотрению политики Пилсудского в отношении России. Она уже стала давним прошлым не только во времени, но и в смысле наших возможностей. Национал-демократы, выражение — «федеральная идея», превратили в некий обвинительный акт, после чего вся политика в отношении России объяснялась, как последствие этого федерализма. Профессор Строньский навязал польскому обывателю убеждение, что Пилсудский(как социалист и демократ), так любит разных украинцев и белорусов, что готов для них не только русские земли отвоёвывать, но и принести им в дар земли польские. Что, межнациональные идеалы равенства народов, являются мотором деятельности Начальника Паньства (Государства). Такого рода интерпретация не была исключительно фантазией, либо инсинуацией профессора Строньского(под его руководством, имел место, целый оркестр из таких обвинений). Верили в это не только «Национал-демократы», не только враги Пилсудского, напротив, верили в это даже пилсудчики, провозглашая официальную интерпретацию политики Начальника — ссылаясь на лозунг «за нашу и вашу свободу». Не верили этому лишь народы, которым эту федерацию предлагали. Однако Пилсудский не был идеалистом из 1848 года, который призывал бы к идеалам свободы другие народы, за счёт жизней польского солдата и интересов государства польского. О! Форма демократической и освободительной «российской политики» Пилсудского 1919 года, мне припоминает социалистическую форму политики Пилсудского из года 1905. И здесь и там, под той или иной фразеологией, имели место, планируемые в глубокой тайне( в мозге у Пилсудского), именно — польские государственные интересы.
Противники и последователи Пилсудского видели одно:"федерализм". По существу в той политике 1919 и 1920, соединялись две тенденции, имевшие много общего, но которые не были идентичными. Целью одной тенденции было — ослабление России(через её расчленение); другой тенденцией было — усиление Польши(через федерализм). Обе эти линии вполне возможно осознать более спокойно и объективно, скорее сегодня, чем тогда, в огне полемики.
Расчленение России. Следует осознать, следует вбить себе в голову — закон политики, который утверждает: мощь государства понятие относительное, мощь государства измеряется силой или также слабостью соседей этого государства. Государство мощное, это государство, которое имеет слабых соседей; государство слабое, это то, которое имеет мощных соседей.
Read More
Про мой любимый Стамбул. Воскресное
Перекрёсток
Османское прошлое в Стамбуле и чувствуется едва ли не каждую минуту, и в то же время почти незаметно. О нем напоминают бесчисленные мечети, которые каждый султан и едва ли не каждый претендующий на известность в памяти потомков паша считали своим долгом построить, это и дворцы, и масса сохранившихся османских особняков на берегах Босфора, и само слово ottomanian, используемое для обозначения роскошного, избыточного – от кухни до парфюмерии. Но при этом Турция, не забывая об османском прошлом, отсчитывает свою историю с 1923 г., провозглашения республики – события, до сих пор играющего (хотя в последнее десятилетие – с некоторым исламистским ренессансом, в меньшей степени) роль обнулителя всей предшествующей истории, отходящей в пред-историю, становящейся событиями, бывшими до подлинного начала.
Переучреждение государства играет свою роль до сих пор – как избавителя от исторического невроза, кошмара долгих столетий распада Османской империи, когда быть турком значило быть подданным разрушающегося государства, с вечным «уже нет», проникнутого чувством бесполезности, обреченности любого усилия – против которого не люди, не отдельные события, не удача или неудача – а сам ход истории, когда любая победа в конечном счете также обернется поражением, новой утратой с еще непредвиденной стороны.
Кемалистам удалось создать второстепенную страну с сильным национализмом – на обломках империи учредить нацию. Разумеется, разрыв не был полным – и теперь чем дальше, тем сильнее присутствует стремление связать разорванную историю, возродить имперское прошлое – по крайней мере актуализировать спящие символы и образы. Но эта империя – которую «припоминают» турецкие исламисты, уж никак не продолжение Османской, той, что существовала не только помимо наций (еще не существовавших), поверх этничностей, но во многом – в свой блистательный период – и поверх конфессий. Когда накануне падения Константинополя прозвучали знаменитые слова о предпочтительности тюрбана папской тиаре, то они имели глубокий смысл: подчинение султану было отказом от собственного политического существования, при сохранении всех других уровней – тогда как выбор в пользу унии с Римом означал для константинопольских отказ от собственной идентичности: перестать быть государством (к тому же давно находившимся в вассальной зависимости от султана) или перестать быть собой.
Read More
Преферанс и болваны, или Первый человек на первой полосе
Обозреватель: — Александр, известно, что вы участвовали в парламентской и президентской избирательных кампаниях в России. С точки зрения вашего нового опыта, какой обещает быть эта кампания в Беларуси? Будут ли любопытны действия оппозиции, придется ли напрячься власти? По-прежнему ли наибольшие шансы попасть в парламент у людей, лояльных к власти, или народные предпочтения меняются? Read More
Жизнь как рассказ
Политика и зрелища — не беллетристические темы, как бы ни казалось, что о них способен рассуждать любой обыватель или скептик. Александр Марков, отталкиваясь от одной из тем известных лекций Юлии Кристевой об Арендт, утверждает, что там, где есть политика и шоу, нет ни солипсизма, ни релятивности, поскольку в их центре изначально стоит коммуникация героя — без него они невозможны, но для его возникновения вовсе не требуется понимание коммуницирующих сторон — героя и его антиподов. Для возникновения героя нужны строго определенные условия. Коммуникация — всегда та или другая; она завладевает умами или нет; она рождена самолюбованием или служением человечеству. Но в ней в исходном смысле присутствует истинный герой, и никто другой. Античность не знает театра без протагониста, с массовым шоу хора. Так же она избегает политики, всегда и во всем рассчитанной на толерантность. Для нее не отклик на действие, а само действие — верховный закон. Но далеко ли мы отошли от этого античного представления о политике и коммуникациях?
Юлия Кристева поняла, что Ханна Арендт работает не с одной, а с двумя моделями полисной демократии. Античный полис был прежде всего зрелищем для самого себя, и удивительно, что европейские романтики-филэллины заметили только один момент этой политической режиссуры: совместное вынесение оценки на основании здравого смысла. Жители полиса вместе решают, как украсить главную площадь и какому скульптору заказать мраморное свидетельство очередного триумфа, и в этом эстетическом отборе, как будто улучшающем человеческую породу, и видели основной урок античности. Ницшевский Дионис из той же самой породы: он проводит ночи без сна, потому что он пластичен, он танцует в ритме полисного праздника, бичуемый ударами ошибочных политических решений. Русский филолог Вячеслав Иванович Иванов, законный ученик Моммзена и незаконный ученик Ницше, приверженец конституционных демократов, замышлял священную пародию на книгу Ницше: Дионис со своей свитой встречает голубоглазого немецкого филолога, который излагает им свою теорию искусства, а у Диониса только глаза круглятся от удивления. Дионис всегда бодрствует с расширенными зрачками, в то время как Аполлон ведет бои на стенах полиса.
Но в том-то и дело, что на самом деле никакого одного города, находящегося под покровительством богов и потому спокойно выносящего политические решения, не существует. Античная культура выработала два режима видения происходящих событий. Одно дело — привычное нам созерцание, совместное переживание происходящего на сцене. Такое зрелище известно как основная модель новоевропейской науки: Ньютона восхваляли как открывшего «театр истинной философии», экспериментаторские «театры природы» предшествовали лабораториям. Другое дело — массовые собрания, требовавшие деятельного участия. Таковы были различные шествия, совместные паломничества к святыням, ритуальные обходы и целенаправленные движения людских масс.
Не нужно поспешно сводить содержание обоих типов зрения к привычным нам практикам. Просмотр театральной постановки или выступления знаменитого оратора — это не просто наблюдение за происходящим, не просто обучение или усвоение все более значимых эстетических ценностей. Скорее, это было нечто вроде «торжественного заседания», в котором важна всякая мелочь. Мы привыкли к тому, что соблюдение этикета важно в движении, в танце или на дипломатическом приеме. Но в эпоху «парресии», свободной политической речи, оратору было важно не допустить даже малейшей оговорки, а зрителям-слушателям — оценить способность оратора аргументировать свою позицию, вникая в то, насколько он стал умелым и искусным в своем деле. Лектор был не одиноким виртуозом, но корифеем, дирижирующим реакцией слушателей. Его появление эмоционально предвосхищалось, шла не просто критика, а целое движение: люди были готовы обменяться мнениями, создавая ажиотаж телесно. В отличие от нынешнего создания ажиотажа с помощью специальных технологий и инструментов (очереди за билетами, рекламы, журналистики), тогда ажиотаж создавался просто напряженным ожиданием.
Но и шествие в условиях полиса было совсем другим: не простым передвижением от одного значимого места в другое, но именно скоплением, стечением людей. Те же люди, которые собирались на агоре, могли собраться и в Элевзине: главное было всем стекаться по разным улицам и дорогам в одно место. Несовместимы эти два режима полисной демократии не по ценностным, а по формальным причинам. Зрелище театрального типа представляло собой состязание, не просто борьбу за зрительские симпатии, но вовлечение зрителей в противостояние различных сторон спора. Ясно, что шествие невозможно построить по образцу диалога, антифона, соревнования или спора — для шествия важно благоговейное молчание, разрешающееся гимном ликования, когда люди с разных концов города достигли единой цели.
Гибель полисного строя косвенно привела к тому, что зрелищно и «политически» стал описываться душевный опыт. Стало считаться, что ясное представление о душе возникает, если видеть душу как сцену, на которой разыгрывают свой спектакль страсти, желания и побуждения. Эллинистические философы наперебой говорили, что разум является «распорядителем зрелищ», что помыслы «определяют ход событий», а страсти «замутняют зрелище», делая его сценарий менее понятным, — то есть все образы взяты не из режима интроспекции, а из практики публичных представлений. Собственно, представление о «политике» как об особом искусстве борьбы с внутренними страстями, как о способности внимать поучениям и успокаивать страсти в душе сохранялось в различных культурных контекстах от веков эллинизма до эпохи барокко включительно. Так, «политической этикой» называлась этика, состоящая из нравоучений, предписаний правильного поведения в соединении с предписаниями сдерживать и культивировать собственную душу.
Read More
Тень культуры
Сначала они шутили над социальными табу — и это было смешно, потом шутили над идеологией — и это было здорово, потом стали шутить над культурой — и это стало глупо, потом стали шутить над страной — и это стало противно. А потом над народом — и это сделалось отвратительно
Понятие «народная смеховая культура» вошло в обиход интеллигентов благодаря работе Михаила Бахтина «Поэтика Франсуа Рабле». Бахтин рассказал о «карнавальном сознании» средневекового мира, показал, как язык площадей противостоял языку монастырей и королевских дворов.
«Гаргантюа и Пантагрюэль» есть образец контрязыка, утверждал Бахтин. Исследователь писал о переворачивании смыслов, о «материально-телесном низе», который противостоит идеологии. Эвфемизм «материально-телесный низ» обозначал вульгарности и похабства, без которых нет площадной жизни. Не то чтобы в России обожали Рабле, но обретение свободы через смех стало для интеллигенции откровением.
Парадоксально, что народную смеховую культуру она опознала как свою, хотя смеховая культура — это, вообще говоря, коллективное сознание народной общины.
Но к искомому моменту советской истории городская прослойка как раз оформилась как своего рода община, а той первичной общины, которую старательно рушили Столыпин и Троцкий, уже не существовало. Городская прослойка идентифицировала себя с интеллигенцией: считалось, что эта прослойка — носитель культуры и хранитель знаний. На деле, разумеется, это было далеко не так. Солженицын характеризовал эту страту как «образованщину», а у народа слово «интеллигент» стало ругательным — и не потому, что водитель троллейбуса не уважал Менделеева и Ключевского, но потому, что среднеарифметический выпускник Полиграфического института, обыватель с запросами, уже не был «народом», но и «профессором» не собирался становиться. По сути, он был никем — горожанином и только.
Возникла вязкая городская среда со своим кодексом поведения, с фольклором и с определенной связью с русской интеллигенцией. Связь была символической — так итальянцы наследуют древним римлянам. Но важно, что в качестве самоназвания городская община выбрала себе имя «интеллигенция», а вместе с именем присвоила и наследие судеб Соловьева и Блока, Пастернака и Достоевского.
К моменту публикации книги Бахтина уже было ясно, что новая интеллигенция не разделяет с народом убеждений, а общую судьбу разделяет поневоле, и говорят они на разных языках. Народ (так считалось) отныне имеет общий язык с коммунистическим начальством — да, собственно, начальство и есть народ, кухарки управляют государством. Языком народа-начальства стал бюрократический жаргон, а язык народной культуры перешел в ведомство городской общины. Брань и матюки циркулировали в городской среде, интеллигентные барышни загибали такие обороты, что дореволюционный извозчик бы ахнул. Но после книги Бахтина под бытовую распущенность подвели теоретическую базу.
Read More
Колонка для Naviny.by от 16.VII.2012
«Своё не пахнет». Новая парадигма синеокой™
На расстоянии политическая жизнь Минска всё больше смахивает на свежий роман Адели Полькиной «Ебу жасминовые тирсы». Этакий вполне себе розовенький зал женской прозы и всё такое. Пришлось за вдохновением ехать в неиспорченный литературными и политическими салонами Выборг. Там и сфоткал эту скульптуру, «Промышленность» называется. Есть в ней что-то от белорусской современности, знаете ли.
Стою, любуюсь «Промышленностью», и мутит меня мыслишка: «Архиплохо таки обстоит дело монументальной пропаганды в синеокой™». А как славно будет «отлить в граните»© фигуры и бюсты предшественников белоруской модели или её теоретиков и борцов. Добавим и тех светил, которые хотя и не имеют никакого отношения к сильной и процветающей, но числятся славутымi нашымi зямлякамi, и время от времени извлекаются из пыльного мешка туземной культур-мультур. Натурально, на этих самобытных истуканах придётся делать вразумительные краткие надписи о том, кто все эти люди. Но это не главное.
Главное – при открытии памятников и вожди, и другие крупные деятели могут произносить речи. Ибо поводов-то для произнесения речей в синеокой™ становится всё меньше. Даже такой замусоленный жанр, как подход к прессе на фоне очередного скотного двора, приелся публике по причине видового однообразия представленных на заднем плане пород эндемического скота. Впрочем, это вина селекционеров.
В пику пятой колонне в центре Европы дела идут, контора пишет. Приличное положительное сальдо налицо, белорусские аргонавты отбыли за золотым руном в Лондиниум, официозные СМИ полны щенячьего энтузиазма и телячьих восторгов, а вышедшие в тираж русские артисты повергли губернскую столицу северной Беларуси в меломанский угар. Чем не зрелища на фоне опять вздорожавшего хлеба?