Каковы бы ни были польские войска, они во всяком случае много уступали войскам русским, которые или уже были раньше Суворовскими, или успели ими сделаться во время похода. Особенности Суворовского военного дарования накладывали на них и печать особенную. Со свойствами этого дарования мы уже знакомы по прежним его войнам, но в войну 1794 года они приобретают как будто еще больше выпуклости.
Из числа его боевых принципов, обращает на себя внимание во-первых быстрота. Он заполняет ею недостаток численной силы и предотвращает сосредоточение неприятельских масс. Прибегая к внезапному нападению, он только возвышает выгоды быстрого походного движения и вселяет в неприятеля преувеличенное понятие о числительной силе его противника. И Суворов достигает цели. Он является перед лицом неприятеля тогда, когда тот считает его за десятки верст; он бьет его потому, что тот, собираясь отступать, не торопится и остается на месте лишних 2-3 часа; он бьет его и потому еще, что идущий к нему на помощь (под Брестом) генерал Княжевич не торопится движением, и весть о совершенном разбитии Сераковского застает его, Княжевича, на походе. До чего быстрота Суворова и внезапность появления должны были сильно действовать на людей впечатлительных, видно между прочим из того, что находившийся при Сераковском комиссар народной рады бежал, едва заметив издали наступавшие русские войска.
Затем — глазомер. Требуется большая военная сметка, чтобы ознакомиться с местностью и с расположением неприятеля, притом так, чтобы по видимому пространству, вывести заключение об остальном, не видимом, и еще при условии — не возбуждать внимания противника до атаки, сохраняя неожиданность удара. В этом отношении взгляд Суворова был изумительный и доходил до проницательности маловероятной; Суворов иногда знал местность, занятую неприятелем, лучше чем сам неприятель. Такой глазомер был его природным даром, развившимся от практики и опыта. Суворов пополнял его расспросами пленных и местных жителей, мастерски выведывая у них все что нужно; прибегать же зауряд к посредству разъездов и патрулей не любил.
Третье основное его правило — натиск. Мало — поразить противника, надо заронить в него зерно сознания в непобедимости того, с кем он имеет дело или, что тоже, сомнение в своих собственных победных качествах. Для этого, явившись пред ним быстро и накрыв его внезапно, надо тотчас же нанести ему жестокий удар. В описанных делах с Поляками и нельзя было поступать иначе. Продолжительная канонада, методическое развертывание сил и сложное маневрирование обнаружили бы численную слабость Суворова, Вследствие этой слабости, он не мог давать в своих действиях предпочтения охватам и обходам, как оружию, в настоящем случае обоюдоострому; тем паче, что Поляки были сами достаточно сильны в маневрировании. Не имели же их предводители того, что составляло главную силу Суворова — уменья владеть волею войск, как своею собственною. Это нравственное влияние Суворова на подчиненные ему войска, пробывшие в его школе, было поистине громадно. Возможно ли и расчетливо ли было ему отказаться от главного своего преимущества и стать в уровень с противником, из-за одного принципа, который вовсе не имел первостепенного -значения в его живом военном искусстве?