Пропаганда являлась весьма сильным орудием в руках вожаков, во-первых, вследствие общей деморализации, во-вторых, вследствие деморализации полицейских правительственных органов; полиция была почти совершенно бессильна. Мы видели, впрочем, что осенью 1863 года, несмотря на слабость полицейского надзора; Центральный Комитет, опасаясь за сохранениѳ тайны, запретил на время пропаганду и сходки. Но, с началом восстания, скрываться было нечего и где только не было непосредственной опасности со стороны войск и военного положения — пропаганда велась открыто. Самыми благодарными. были те многолюдные центры, где не было войск и в окрестностях которых имелись крупные заводы или фабрики. Здесь печатные листки производили сильнейшее впечатление, и ,опираясь на социальные вопросы, агитаторы вербовали свободно большое число охотников, которые немедленно, вооружившись чем попало, шли в банды; в сердца же остальной, меньшей части бросались раздумье и сомнение, а при первом удобном случае и она уходила в леса.
Отметим здесь, что особенно помогло пропаганде присоединение к Центральному Комитету духовенства, о чем мы уже упоминали раньше.
Пропаганда, успешная среди городских жителей и фабрик, почти не имела и не могла иметь никакого успеха между крестьянами, за редкими исключениями.
Таким образом, в деле питания мысли о вооруженной борьбе играли значительную роль города и местечки вообще и фабричные центры в особенности. Обилие их в Царстве Польском много способствовало успехам пропаганды заговора; это были светочи восстания, разбросанные по всему краю. Там где восстания опираются на народные стремления, там где они бывали исторической необходимостью, там роль очагов играли всегда центры с историческим прошлым, или центры религиозные (в войнах религиозных): они вели все дело и давали ему образ и идею. В восстании 1863 года мы этого не видим — играли роль центры, богатые сбродом, где ложь, угрозы, вино и святотатство имели широкое поле распространения.
Кроме того, в народных войнах призыв к оружию не ограничивается городами; в глухих закоулках и дебрях идет движение умов, которое, опираясь на действительные чувства и стремления, не нуждается в громких фразах и обещаниях. В 1812 году мы не нуждались в прессе и если бы были уничтожены все печатные станки, дело изгнания врагов, тем не менее, было бы доведено до той же степени напряжения. Так было и в 1809 году в Испании и т. д. Характерным признаком народного движения есть именно то обстоятельство, что само дело говорит за себя и факты опережают слова. В восстании 1868 года мы видим совершенно обратное; без громких и всегда лживых воззваний, без духовных, торжественных процессий, действующих на воображение, без искусственного возбуждения не дается ни один шаг; поэтому, пропаганда, в разных видах, составляла предмет особенной заботливости вожаков заговора, как наиболее действительное средство иметь хоть какой-нибудь материал под руками. Нужда в рекламе — была синонимом слабости, как оно и всегда бывает в жизни, но реклама делала свое дело, потому что падала на ослепленные умы.
На что же опирались проповедники, чем они очаровывали чернь? Из всяких воззваний, манифестов и приказов можно заключить, что главное основание для пропаганды, не считая игры на чувствах патриотизма, были надежды на заступничество Европы, особенно на вооруженное вмешательство Франции. Эта идея, подхватываемая революционной прессой и развиваемая при всяком удобном случае заграничной порождала надежды и создавала в среде повстанцев убеждение, что постоянные неудачи в поле ничего не значат, надо поддерживать борьбу для выигрыша времени. Такой взгляд на вещи давал большой запас энергии и, действительно, поддерживал идею борьбы.
Революционная печать, кроме того, зорко следила за каждым нашим шагом и все факты на ее страницах получали совсем иную окраску, выгодную для поддержания надежд.
Опираясь на такой образ действий и имея под рукой горячий живой материал, пропаганда шла успешно.