Александр I и отречение Наполена

Спешившись на площади Согласия, император Александр подошел к дому великого сановника пешком. Он протянул Талейрану руку с той любезностью, которая соблазняла всех, кто не знал, сколько лукавства скрыто под очарованием его манер, прошел через переполненные угодливыми толпами покои, позволил представить себя новоявленным роялистам, число которых росло на глазах, и уединился с Талейраном, дабы держать с ним совет. Вскоре прибыли и король Пруссии с князем Шварцен-бергом, приглашенные на совещание, и Талейран спросил дозволения допустить на него герцога Дальберга, его подлинного и единственного сподвижника, осмелившегося послать гонца в лагерь союзников. Как только все собрались, началось это важнейшее совещание.

Для начала Александр повторил, что он и его союзники пришли во Францию не для совершения революций, а за миром и готовы заключить его с тем, кто искренне его захочет; что они не хотят никого навязывать в качестве правительства и не стали бы исключать даже Наполеона, если бы он сам не исключил себя категорическим отказом от условий, с которыми Европа связывает свою безопасность; что они готовы допустить всё, чего пожелает французская нация, — Марию Луизу в качестве регента, принца Бернадотта, республику или Бурбонов. Однако интересы Европы и Франции требуют выбрать такое правительство, которое сможет удержаться, в особенности в качестве преемника могущественного Наполеона, чтобы не пришлось вновь возвращаться к делу, которое предстоит теперь совершить.

Александр не стал скрывать, что монархи-союзники предпочитают Бурбонов, но опасаются, что эти принцы, незнакомые нынешней Франции и сами с нею незнакомые, будут неспособны управлять ею; и что в то же время союзники, в том числе и император Франц, не надеются составить серьезное правительство из женщины и ребенка. Александр сказал, что сам пребывает в поисках наилучшего правительства для Франции и подумывал о принце Бернадотте, но поостережется предлагаportraits_talleyrand_002ть его, ибо не нашел поддержки при выдвижении этого кандидата. При такой неопределенности мнений тем легче склониться к пожеланиям Франции, единственной, к кому надлежит прислушаться, и союзники имеют только один интерес и одно право — получить надежный мир и предоставить мир почетный, какого заслуживает нация, покрывшая себя славой. На мягкую, льстивую и вкрадчивую речь Александра был призван отвечать только один человек, Талейран. Именно к нему, как к самому доверенному лицу из всех, кому можно было их задать, были обращены вопросы. Не страшась уже императорской мести, Талейран медленно, но ясно высказал правду. Правление Наполеона, по его мнению, более невозможно. Франция, которой он оказал великие услуги, вынудив ее, к сожалению, за них дорого заплатить, видит в нем то же, что Европа, то есть войну, а она хочет мира. Поэтому Наполеон противен категорическому и абсолютному большинству нынешнего поколения. Не следует рассчитывать, что он согласится подписать мир. Ведь даже самый почетный мир, какой может принять Франция и какой должна предложить ей Европа, всегда окажется настолько ниже притязаний Наполеона, что будет означать для него потерю популярности, и он подпишет его лишь с намерением разорвать. Поэтому не следует более думать о нем, и скоро, когда будет позволено высказаться общественному мнению, еще подавленному, станет видно, что так же думают все остальные.

Власть Наполеона неприемлема также в лице жены и сына. Кто поверит всерьез, что из-за спины Марии Луизы и короля Римского и от их имени не будет править он? Следовательно, нужно отказаться от подобной комбинации, а поскольку августейший монарх, отдавший свою дочь Наполеону, идет на великодушную жертву ради Европы, должно принять эту жертву, поблагодарив императора Австрии за то, что он столь верно понимает нужды создавшегося положения. Что до Бер-надотта, ставшего наследником шведского трона, это предложение еще менее серьезно. После гениального солдата Франция не примет солдата посредственного, к тому же запятнанного французской кровью. Остаются Бурбоны. Несомненно, нынешняя Франция их не знает и даже испытывает в их отношении некоторую предубежденность. Но она возобновит знакомство с ними и охотно примет их, если они принесут с собой не отжившие предрассудки, а здравые идеи нынешнего века. Затем Талейран добавил, что Бурбонов следует связать разумными законами и примирить с армией, поместив при них ее самых заметных представителей. Действуя с тактом, заботливостью и старанием, всё это можно воплотить в жизнь.

Подобная речь не могла не понравиться государям-союзникам. Глядя на кивавших в знак согласия союзников, на Шварценберга, совершенно очевидно одобрявшего сказанное против регентства Марии Луизы, Александр выказал готовность принять Бурбонов, ибо, добавил он, представителям старых европейских монархий не пристало возражать против восстановления этой древней семьи. Приняв принцип, оставалось найти средство для низложения Наполеона и учреждения нового правительства, которое примирит Францию с Европой и с самой собой. Талейран и члены его импровизированного совета пришли к мнению, что смогут воспользоваться Сенатом и найдут его готовым ниспровергнуть властелина, перед которым он столь долго заискивал, ибо, заискивая, он всегда в глубине души его ненавидел. Но чтобы придать Сенату смелости высказаться, требовалось, чтобы Наполеон казался бесповоротно обреченным. Без такой уверенности боязливость Сената, что удерживала его в молчании при Наполеоне, заставит его промолчать и при его тени. Чтобы снять это затруднение, представлялось весьма простое средство, которое должно было, однако, предшествовать всякому иному демаршу: нужно было заявить, что монархи-союзники, собравшиеся в Париже и склонные уступить Франции самый почетный мир, приняли решение не вступать более в переговоры с Наполеоном, с которым сочтен невозможным всякий искренний и продолжительный мир. Поскольку только это средство могло вызвать оживление общественного мнения в отношении Наполеона, колебаться не следовало, и колебаться не стали. Был принят проект декларации. Однако, по воле тех, кто желал Бурбонов и намеревался получить удовлетворение как можно раньше, недостаточно было сказать, что с Наполеоном более не хотят вступать в переговоры, следовало сказать, что переговоров не будет и ни с одним из членов его семьи, ибо если оставить открытой возможность для его сына, этого будет достаточно, чтобы привести в оцепенение робких людей, на которых важно воздействовать.

После внесения, по предложению аббата Прадта, этого необходимого дополнения, на парижских стенах была развешана следующая декларация, подписанная Александром от имени всех союзников:

Армии союзнических держав заняли столицу Франции. Государи-союзники принимают пожелание французской нации.

Они заявляют, что условия мира должны содержать самые прочные гарантии, если речь идет об обуздании притязаний Бонапарта, но они будут более благоприятны, если Франция сама предоставит гарантии покоя через возврат к разумному правительству.

Соответственно, государи-союзники провозглашают, что:

не намерены более вести переговоры ни с Наполеоном Бонапартом, ни с членами его семьи;

уважают целостность старой Франции, какой она существовала при ее законных королях; и могут сделать даже больше, ибо исходят из того, что для благополучия Европы Франция должна оставаться великой и сильной; признают и гарантируют Конституцию, которую примет французская нация.

Соответственно, предлагают Сенату назначить временное правительство, которое сможет позаботиться о нуждах управления и подготовить конституцию для французского народа.

Намерения, мною выраженные, разделяют со мной все союзнические державы.

Александр.

Адольф Тьер, «История Консульства и Империи». Том IV. Книга 1