В нескольких кварталах от моего дома, на улице Могилёвской в Минске появился арт-объект. Проще говоря, там, где примыкают к друг другу глухие стены двух многоэтажек, нарисовали панно. Русоволосый мальчик в рубашке с орнаментом держит букет полевых цветов. Рядом с ним русоволосая девочка в венке из ромашек пускает мыльные пузыри из такой штуки, которая в каталогах называется Bubble Toy. Дети смотрят друг на друга, улыбаются. А чуть выше надпись «Минск Москва» и стилизованное сердечко, объединяющее цвета белорусского и российского национальных флагов.
Эта простая, в общем, картинка, породила в Минске невиданный срач. Все белорусские русофобы дружно повылезли из своих щелей и набросились на этих совершенно невинных деток. Увидели в этом руку Москвы, имперские амбиции, поглощение Беларуси Россией, вот это вот всё... Вы понимаете, какое извращённое надо иметь восприятие и каким набором комплексов и фобий обладать, чтобы совершенно лишённая какой-либо агрессии детская картинка породила шквал ненависти и злобы. Причём нутряной такой злобы, взлелеянной.
Я задумался над причинами этой истерии. И тут вдруг припомнил балладу про легендарного партизана батьку Миная. Просто детки очень похожи на тех, из баллады. Те же самые льняные головы... Финал у этой баллады трагический и страшный.
"Ноч праходзіць, Сонца ўзыходзіць, Заспявалі жаўранкі ў полі. Іх выводзяць салдаты За краты. Хлопчык рад і сонцу, і волі. Іх салдат Да сцяны прыстаўляе. Цэліць кат У льняныя галовы, Пачынае З сына Міная. Стрэл. Упаў хлапчук трохгадовы... Кат ізноў пісталет узнімае... На сцяне - заложнікаў цені..."
И вот что сразу стало очевидно — те, кто убивал вот таких деток с волосами цвета льна, — они никуда не делись. Сидят, срут в каментах, ждут, когда можно будет вылезти опять. Оказалось, что картинка на стене вдруг выманила на свет Божий людей, которым спокойная мирная жизнь не по нутру. И здесь мы опять опускаемся в дебри психического состояния латентных и не очень белорусских русофобов.
Возьмём очень похожую картинку, вы все её знаете, это персонажи мультфильма «Бременские музыканты». Стилистически картина на стене очень похожа. Ну, тот же расовый и этнический типаж, только помладше лет на 10-15. То есть, никакого отторжения герои «Бременских музыкантов» ни у кого не вызывают. Блондинистые, высокие, красивые, с пасторальными веночками в волосах. А детишки с улицы Могилёвской, напротив, нарвались на поток ненависти. Причём, совершенно немотивированной. Разве не говорит это о состоянии душевного здоровья тех, кто эту ненависть сеет?
С этими фресками был ещё один прикол. Вообще-то это подарок. От Москвы Минску. Белорусские урбанисты сперва не разобрались и очень дико веселились, что у девочки на майке дурныя москали нарисовали Погоню не в ту сторону. Потом нашёлся какой-то урбанист, зело искушённый в геральдике, и понял, что это Георгий Победоносец. После этого радость кончилась, а лучи поноса снова понеслись в сторону этих детей с небывалой силой. Так весьма лапидарный по замыслу и исполнению частный случай городской настенной живописи приобрёл характер акта политического мурализма. Ну, и раз пошла такая пьянка, расскажу, как я у истоков этого самого белорусского мурализма стоял и выписывал ему путёвку в жизнь.
Возможно, вы не в курсе, но на самом деле слово «граффити» употребляют только лохи, нищеброды и пальцем деланые доморощенные урбанисты. А мурализм это большое искусство (во всех смыслах большое). От испанского слова muralismo. Про мурализм и мексиканский мурализм в особенности вы почитайте самостоятельно. А в Беларуси дело было так. Однажды мэр Минска Михаил Яковлевич Павлов, ныне покойный, обратился ко мне за консультацией. Надо сказать, что мы поддерживали очень хорошие отношения ещё с тех пор, как я создавал Столичное телевидение национального масштаба, а потом мы вместе заседали в белорусском Сенате.
В общем, М.Я. говорит: «Леонидыч, не знаю, что делать, руки уже болят стенки закрашивать по городу». А надо вам сказать, что в те поры самым популярным вариантом белорусского мурализма были примитивные изображения человеческого лица с рифмованными надписями типа «куку-муку» и «жопу-европу». И городские службы выбивались из сил, закрашивая эти произведения. Но в цвет, конечно, не всегда попадали. Поэтому места народного стихосложения всегда ярко выделялись на городских поверхностях в виде диссонирующих цветовых пятен.
И я Павлову говорю: «Михал Яковлевич, тут всё просто. Не можешь победить – надо возглавить. Приглашайте талантливых заинтереованных людей размалёвывать свободные поверхности. Так вы из творческих кастрюль спУстите пар, а им тоже будет, куда руки приложить». Он колебался, в том смысле, что забросают его идеологи доносами, мол, Павлов своевольничает и допускает отход от генеральной линии. Я ему говорю – мало на вас доносят, что ли? Одним больше, одним меньше, вы мажьте, а политическое прикрытие я беру на себя.
В общем, он рискнул, а я составил промеморию на высочайшее имя, да и убедил, неожиданно для себя. Правда, ретрограды долго мне потом срали за обход инстанций. Но я сказал – под мою ответственность. И Павлов не побоялся, провёл решение через градостроительные и архитектурные заборы. С тех пор белорусский независимый мурализм стал ручным и покладистым, а белорусским урбанистам появилось на что подрачивать.