В русской части Польши народные массы — православные или униатские по вере и русские по языку — издавна были подчинены польским панам-католикам, которые, собственно, и составляли полноправное население страны. Опираясь на массы, правительство имело возможность совершенно парализовать польское влияние, однако оно и не помышляло об этом; у него не было ни прочной административной системы, ни чиновничества, пригодного для выполнения подобной задачи. С побежденными попеременно обращались то гуманно, то грубо. Представители знатных фамилий должны были унижаться, чтобы сохранить свои имения; имели место и конфискации, и ссылки в Сибирь, и вынужденное обращение в православие. Взимание налогов и рекрутская повинность давали повод к злоупотреблениям; впрочем, в этом отношении бывшие польские подданные были далеко не единственными жертвами. Как бы то ни было, шляхта в русских областях сохранила привилегированное положение, и ее галицийские собратья не раз взирали на нее с завистью.
В первую минуту катастрофа показалась ужасной. Русских представляли себе “существами чудовищными, зловредными и кровожадными, с которыми нельзя было иметь дела без отвращения. Пришлось признать, что они нисколько не хуже других, что и среди них есть люди учтивые, приветливые и что иной раз нельзя не платить им дружбой и благодарностью” (Записки Адама Чарторыйского).
Екатерина обошлась с побежденными резко; Павел I изменил отношение к ним: освободил Костюшко, Немцевича, Мостовского, Капостаса, вернул на родину тысячи сосланных, доверил дипломатический пост молодому Адаму Чарторыйскому. Разоренные смутами XVIII века области стали отдыхать. Конечно, “золотая свобода” была утрачена, зато не приходилось больше страдать от крайностей своеволия. Козьмян следующим образом резюмирует мнение своих соотечественников, ставших русскими подданными: “С известной точки зрения нам живется лучше, чем во времена республики; мы в значительной степени сохранили то, что нам дала родина. Нам не приходится теперь бояться уманской резни; хотя Польши нет, мы живем в Польше, и мы — поляки”.
В этом отношении Александр I явился продолжателем Павла I. Он вернул из Сибири сосланных, добился освобождения Коллонтая, который еще томился в австрийской тюрьме, призвал поляков в русский Сенат, назначил из их среды губернаторов в те губернии, которые входили раньше в состав республики, назначил Северина Потоцкого попечителем Харьковского, а Адама Чарторыйского — Виленского университетов. В этом звании Чарторыйский был настоящим министром народного просвещения, совершенно самостоятельным в пределах восьми губерний, образованных из бывших польских областей; Вильну он сделал очагом польской науки и литературы. Ученый патриот Тадеуш Чацкий был назначен инспектором школ Южной России (губернии Волынская, Подольская, Киевская); он основал с одобрения императора лицей в Кременце, ставшем для юга тем же, чем Вильна для севера. Волынь сделалась “посмертным раем Польши в царствование нового Траяна, который заслужил своего Плиния” (Козьмян).