«Диаспора» — это, пожалуй, самый не любимый мной термин из тех, что пользуются популярностью в мире академического литературоведения и культурологии, с которым я связал свою жизнь. Особенно меня раздражает то, что специфическая этическая аура, окружающая это слово, заставляет нас относиться с пиететом и осторожностью ко всем феноменам, при описании которых оно используется. Причины этого весьма расплывчаты, но неизменно носят моральный, а не эстетический характер и поэтому обладают устойчивым иммунитетом к любого рода критике. Не претендуя на звание специалиста по «диаспорам», я тем не менее хотел бы попробовать разобраться в собственных ощущениях и раскрыть семантическую сложность этого понятия. Кроме того, я хотел бы выявить те исторические условия и ситуации, которые оказали влияние на становление понятия «диаспора» в его современном значении. Исполнение моего скромного плана будет состоять из пяти шагов. Сначала я чуть более подробно обрисую использование термина «диаспора» в современных критических исследованиях. Затем я обращусь к отдаленным историческим событиям, в контексте которых он был впервые применен и в которых укоренена его теперешняя семантическая сложность. В центральной части работы я попытаюсь раскрыть свой тезис о влиянии конфигурации социальных ролей, сложившейся в XVIII веке, на появление своеобразной моральной ауры вокруг понятия «диаспора». Далее я уделю внимание измерению этого понятия, связанному с представлениями о Другом (otherness), и той внутренней напряженности, которая следует из этой связи. И, наконец, я закончу обсуждением возможных последствий своего историко-семантического и историко-прагматического «замера» (gauging) для современного употребления слова «диаспора».
1
В современной гуманитарной практике термин «диаспора» не служит универсальным обозначением для всех существующих социальных или культурных меньшинств. Область его применения ограничивается множеством групп, (a) живущих на территории, которая традиционно не признается их исконной, но которую они тем не менее считают своим домом; (b) не имеющих доступа к властным позициям; © несмотря ни на что, сохраняющих определенную степень групповой солидарности. Как уже было сказано выше, к этой первичной семантике прибавляется своеобразная аура, сообщающая понятию в целом оттенок сострадания, поддержки и положительной оценки. Похожая семантическая структура прослеживается и в термине «малые литературы» (litteratures mineures), который был введен несколько десятков лет назад Делёзом и Гваттари и с тех пор последовательно применяется к творчеству Франца Кафки, писавшего на немецком языке в преимущественно славяноязычном окружении. По сей день считается, что особенности сочинений Кафки во многом определяются именно специфичностью культурного контекста, в котором они создавались. Однако биография писателя и его размышления о своем творчестве дают основания полагать, что это влияние было переоценено.
Осмелюсь привести более современный пример из своей собственной жизни. Мысли, легшие в основу этой статьи, посетили меня во время стажировки в Берлине. Впервые в жизни проведя в этом городе более или менее продолжительное время, я заметил, что немецкая речь в автобусе или метро меня удивляет. Я быстро привык слышать вокруг себя смесь из языков: русского, турецкого, английского, иврита и, конечно же, немецкого. Полагаю, что такая ситуация типична не только для Берлина, но и для любой другой столицы, и она входит в противоречие с академическим представлением о «диаспорах», вызывающим энтузиазм у многих исследователей.
2
Исторически слово «диаспора» существовало задолго до того, как оно впервые было употреблено в переводах Торы применительно к судьбе иудеев. Изначально оно означало «рассеяние», «растворение», «распад», т.е. так или иначе было связано с идеей разрушения (destruction). В числе прочего, при помощи него описывались развеивание пепла умершего и распад целостного объекта на составляющие его атомы. В переводах Торы оно появляется 12 раз в связи с вавилонским и египетским пленением евреев. После военных поражений часть еврейского населения была вынуждена покинуть свои исконные земли и адаптироваться к жизни среди носителей чужеродной культуры. По прошествии некоторого времени желание вернуться на родину, насколько мы можем судить, ослабело и не обязательно реализовывалось при первой возможности. Эта амбивалентность выбора между подчинением и интеграцией до сих пор отзывается в современном толковании слова «диаспора». Библейские события указывают еще на два существенных его смысла. «Диаспора» как рассеяние, отделение может быть интерпретирована как божественное наказание, угроза потери идентичности, в особенности — идентичности религиозной.
С другой стороны, нам известно не только то, что многие евреи не были тверды в своем желании вернуться на родину, но и, например, что первая синагога была построена именно во время египетского пленения. Иными словами, изгнание и жизнь в диаспоре не только влекли за собой угрозу утраты идентичности, но также открывали возможность для большего единения внутри группы. Сегодня — спустя две тысячи лет после образования еврейской диаспоры и чуть более полувека после обретения евреями государственности — еврейское культурное и религиозное сообщество остается одним из самых сплоченных в западном мире. Отсюда напрашивается вывод о том, что — при подходящих обстоятельствах (природу которых еще предстоит исследовать) — жизнь в диаспоре не только не ведет к увяданию культуры, но может даже способствовать ее укреплению. Еврейская культура не только пережила множество попыток разрушить ее основы, но и сумела трансформировать их в средство собственного воспроизводства.
Опубликовано в журнале:
«НЛО» 2014, №3(127)