Экономический элемент реальности тотального государства
Сначала мы попытаемся выделить экономический элемент с опорой на научную литературу. Для нынешнего времени (1934) вполне годятся понятия, которые разработал Лоренц фон Штейн при исследовании коммунистических движений в Англии и Франции 1830–1840-х годов и возникновение пролетариата, равно как и понятия, введенные Марксом и Энгельсом, потому что в этих понятиях заметны первые симптомы тотализации того социального контекста, в котором мы сейчас и живем. Положение пролетариата показало, как возникли те черты модерного общества, которые сейчас сковали всю его структуру и которые Карл Шмитт тоже причисляет к существенным факторам для осмысляемого им тотального государства. Главные характеристики пролетария как типа в раннем европейском коммунизме, открытые Бабефом и развернутые в системах Штейна и Маркса, суть следующие (мы говорим о тех, которые важны для обсуждаемого нами вопроса:
1. Отчуждение рабочего от средств производства, вызванное механизацией технических процессов.
2. Возникшая от этого зависимость существования рабочего от функционирования того делового контекста, на который он сам повлиять не может.
3. Материальные и эмоциональные угрозы самому его существованию от событий в той области, которая вне его влияние, — и отсюда возникновение «люмпенов» и «деклассированных».
4. Происходящее в итоге социально-этическое смещение производственной единицы из области частного в область публичного — постепенно экономика превращается в «общее дело» (res publica).
Все эти характерные черты, тогда описанные как свойства жизни пролетария в его среде, теперь видны в жизни всего населения; и если есть какие-то отличия, то они невелики и обусловлены случайными обстоятельствами. Большая зависимость от широкого организационного контекста, созданного механизацией технологий, прослеживается в образе жизни не только индустриальных рабочих, но и вообще всех работников, трудящихся внутри современной организации труда и потому отчужденных от своих «средств производства» в широком смысле. Когда этот тип крупного индустриального предприятия распространился повсюду и возник громоздкий бюрократический аппарат в частном секторе, так что деятельность гражданской администрации перекинулась на многие новые сферы и появились государственные учреждения, предназначенные для решения «общественных задач», — тогда социальная структура пережила появление целых армий государственных и частных служащих, которые изначально находятся в том же типичном положении, что и обычные трудящиеся, — пусть даже организации, в которых они работают, гораздо лучше защищают их от угроз, которые несут с собой перемены. И, наконец, в сходной ситуации оказывается огромная масса больших и малых предприятий, само существование которых зависит от тех мер, которые предпринимает национальное государство, определяющее условия их работы. Говорим ли мы о крохотной ферме или об огромном индустриальном комплексе, существование таких предприятий зависит от национальной налоговой политики, от условий импорта и экспортных квот и многого другого. Такая усиленная и всепроникающая зависимость всех индивидов, всех общественных и частных предприятий в широком смысле этого слова производит «депривацию» всех этих предприятий, повсеместно превращая их в «открытое предприятие», в «общество». Именно так возникает «тотальная» общественная структура, внутри которой противопоставление общественного и частного, государства и общества, политического и внеполитического утрачивает почву под ногами.
Как именно возникает такая тотальность в ходе изменений экономического устройства, было блестяще сформулировано в энциклике Quadragesimo anno: реконструкция типов экономической деятельности в этом документе оказывается близка тем формулам, которые и навели Карла Шмитта на мысль о тотальном государстве. В энциклике разбирается такой вопрос, как «господство». Еще замечательнее в наши дни звучит в энциклике та мысль, что концентрация капитала приводит к концентрации власти и экономического влияния в руках небольшой группы людей. Такое сосредоточение власти (под которой прежде всего имеется в виду власть индустриального и финансового капитала) порождает три типа конфликтов: борьбу за экономическое превосходство как таковое; затем борьбу за верховенство над государственным устройством, когда само государство пытаются превратить в силовой фактор борьбы экономических интересов; и, наконец, борьбу за власть между государствами. Первые два случая («инстанции», instances) борьбы почти совпадают с тем, что Шмитт говорил о нейтральном и партийно-плюралистическом государстве; с тем отличием, что они увидены под углом зрения экономики. Борьба прежде всего зачиналась в социальной сфере, еще не покушаясь на государство как институт; но постепенно она переросла в борьбу за влияние на государство, с намерением употребить государство как орудие партийных интересов. Хотя третий этап не имеет параллелей в типологии Шмитта, политически этот этап выводит, как мы видим из объяснения в энциклике, на проблему зависимости самого государства от сложностей мировой экономики и на проблему движения против этой зависимости, стремления к «автаркии».
Выводы, которые делаются в энциклике из факта господства и борьбы за власть над государством при этом обращают нас прямо к миру внутренней политики. В то время как проблема конфликтов экономических интересов и формирование субстанции политического оказываются рядоположными внутри понятия плюралистического партийного государства, энциклика решительно обособляет вопрос об экономическом конфликте и его значении для государственной власти. «К этому нужно добавить и тяжкое зло, происходящее от путаницы и постыдного смешения функций и обязанностей государственной власти и того же самого в экономической сфере. К этому злу мы отнесем, упоминая только одно из худших, практическую деградацию государственного величия: когда государство должно было выситься надо всем, словно король и верховный судия, далекий от всякого партийного пристрастия и взирающий только на общее благо и справедливость, оно стало рабом, которым распоряжаются вовсю людские страсти и похоти». Вторжение «общества» в сферу государственной жизни, так называемая «самоорганизация общества», политически ведет нас к вопросу о государственной власти — власти, которая должна существовать, покуда существует государство. Власть государства, которая в диалектике развития Шмитта выступает в нейтральном государстве как антитеза обществу, здесь выдвигается как основополагающее требование, с которым нужно считаться и практически, и политически, причем по-новому, потому что экономический процесс разрушил старую власть до такой степени, что в своем шатании государство стало «тотальным» в том смысле, что оно было встроено в сложное переплетение «господствующей» экономической модели.