Говоря о сарматизме, следует иметь в виду по крайней мере ряд неких явлений, характеризующих историю I Речи Посполитой в течении двух последних веков её существования. Возможно сосредоточиться на предметах материальной культуры, особенностях сарматского стиля, хорошо заметного на примерах архитектурных памятников. Сарматизмом следовало бы называть и определённый стиль жизни, характерный для того времени. Благодарным источником для исследований в этом направлении, наверняка являются и литературные памятники, которые сами по себе — это самостоятельная тема для исследователя проявлений сарматизма в польской культуре. Возможно также использовать исследование сарматизма для других, как оказывается даже более широких целей(возможно на его примере говорить об особенности, неповторимости польской культуры для современной эпохи, феномене взаимопроникновения культур, этаком своеобразном старопольском multi-kulti.
Сарматизмом часто называют и отношение шляхтича к собственному государству, методы исполнения власти в Речи Посполитой, т.е. особый характер её устройства. Сама неповторимость явления, до сего дня представляется, как некое основание для гордости. Хотя все мы и знаем, к чему привела нас эта исключительность. Факт Разделов даёт основание полагать, что с сарматизмом, в его политическом значении было навсегда покончено и по широкому убеждению он сам был по большей части в этом повинен. Вторая часть предыдущего предложения кажется не поддаётся сомнениям. Первая, в то же время, довольно спорна. Берусь утверждать, что политический сарматизм, как кажется, в Польше вполне может быть вечно живым.
Для подтверждения этого тезиса представляю политический сарматизм в четырёх аспектах.
Их животрепещущая актуальность сильнее меня.
Государство, как главный враг
Самой большой угрозой для свободных граждан Речи Посполитой Обоих Народов, являлся король — каждый очередной властитель и его, как считалось, нездоровые и зловещие амбиции. Хотя и выбранный самой шляхтой, он мог в некий момент отбросить чувство благодарности за произведённый выбор и вместо (по факту) оставаться в зависимоcти от большинства шляхты, возмечтать о собственном превосходстве. Потому, любые королевские намерения усовершенствовать государственное устройство, объявлялись абсолютистскими — более тяжкого обвинения никто не знал. Выдвижение такого обвинения (нередко вымышленного, для получения сиюминутных выгод), приводило чаще всего, на край гражданской войны.
Абсолютизмом провозглашались любые меры, направленные на ограничение Анархии, либо попытки организовать хотя бы элементарные государственные институции. Зигмунт III Ваза, в течении почти полувека (столько выпало ему править), старался основать государственную казну на постоянной основе. Ему не дали этого сделать, т.к. сама такая мысль показалась более, чем абсолютистской. Наличие постоянных государственных доходов, могло привести к созданию наёмной армии, всегда готовой услужить своему властителю. Угроза, которую усматривали в таком положении вещей, не основывалась исключительно на возможности использования этой армии внутри страны, но и в том, что само её существование делало короля независимым от шляхты. Ведь неотъемлемой её обязанностью было встать (когда потребуется), под знамёна посполитого движения. Так же, как и их неотъемлемое право решать, что бы такая потребность возникала не слишком часто.
Можно сказать, что уже само присутствие монарха, создавало душную атмосферу, климат абсолютистского замордизма. Достаточным доказательством было лишь наличие ощущения такого климата. Выдающимся охотником за такими угрозами со стороны короля и примером для будущих поколений, проявил себя Николай Зебжидовски(Mikolaj Zebrzydowski), Малопольский воевода со времён того же Зигмунта III, предводитель Сандомирского рокоша, который он усердно разжигал во имя борьбы с ужасными(согласно его утверждениям) опасностями, которыми угрожал для Речи Посполитой король; а предъявить доказательства существования таких угроз тот ничем не мог, т.к. они были «исключительно коварными».
Стратегию Зебжидовского и его последователей метко описал Даниэль Наборовски, как-никак сам участник рокоша, потому бывший свидетелем крайне достоверным:
Owo slawne Cos, ktore rokoszem rzadzilo,
Jako sam dobrze pomnisz, w Nic sie obrocilo
(Было славным Нечто, что к рокошу склонило,
как сам легко припомнишь, в Ничто преобразилось)
Канули, к сожалению, в лету многие попытки привести к порядку балаган,
бывший тогда идиллией для влиятельных.
Сказки про Республику
Рассказы о республиканизме I Речи Посполитой, это скорее сегодняшнее стремление к украшательству, вопреки известному финалу того государства и вопреки интуитивному пониманию самих основ республики. Если мы признаем, что национальное сообщество, это всё-таки нечто большее, чем только сумма отдельных его единиц. Если согласимся с тем, что такое сообщество обладает общими, ясно выраженными интересами, которые не гоже привязывать в зависимость от некой партикулярной группы и которое часто требует от отдельных его членов подчинения оному, то мы быстро придём к выводу, что Речь Посполитая Обоих Народов была глубоко анти республиканской.
Что же это было? Просто, шляхетская демократия(Demokracja szlachecka). В ней господствовал порядок, являвшийся формой защиты индивидуальных интересов определённой общественной группы. Демократия, по моему убеждению, при множестве иных своих недостатков(но и достоинств), характерна своей особой способностью(с одной стороны) ужасного семантического опустошения — когда слова теряют своё значение, а часто используются в значении прямо противоположном,(с другой стороны), высвобождает в человеке неисчерпаемый источник аморальности, самое многочисленное её проявление: ложь.
Демократия (чаще, чем иной строй), позволила лжи стать наиболее эффективным методом деятельности, при этом оставаясь почти полностью безнаказанным. Чем больше лжи, тем больше успехов. Демократия, (в противоположность названию), совсем не правление demosа, но правление лгунов, а самый большой лгун среди них и является королём демократического государства. В условиях шляхетской демократии в Речи Посполитой(название умышленно вводящее в заблуждение), можно было на тех же основаниях, быть защитником отчизны, блюстителем закона или государственным деятелем.
Побуждает к размышлениям стойкость этой словесной мистификации. Какой же механизм позволяет ей возрождаться, так же часто, как возрождалась и Польша?
Счастливый финал мнимых трудов
Оба вышеперечисленных явления — враждебность к государственным институциям и слепота к интересам, отличным от собственных — дополняют хронологически более поздний, но логически тесно связанный с ними феномен — чувство достигнутого предела границ интересов государства.
По убеждениям поляков того времени, коль скоро цель достигнута, то(более того), такая цель даже признавалась оптимальной. Выкристаллизовавшиеся с течением лет общественные структурные механизмы стали(в их понимании) своеобразным perpetuum mobile, гарантирующим постоянное и самодостаточное пребывание в зените государственных возможностей и не требующих каких-либо дополнительных усилий, хотя бы для сохранения status quo.
Благородная наивность такого предположения подлежит сомнению самими историческими обстоятельствами возникновения этого феномена. Середина XVII века(именно здесь следует искать истоки этого явления) — период катастрофический. Это целая серия проигранных воин, к тому же при обстоятельствах крайне унизительных(капитуляции, коллективные присяги на верность чужому властителю, бегство в полном беспорядке с поля битвы), это многолетняя оккупация всей территории государства и столь же долгое разграбление его материальных благ. Здесь, также и глубокий демографический надлом, усиленный(наряду с военными утратами) и страшными эпидемиями.
Вышеперечисленные обстоятельства принуждают к мысли, что абсурдная(в свете тех событий) убеждённость в идеальности общественного устройства, была той вуалью, что лишь укрывала всю гнусность и нежелание предпринять всеобщее коллективное усилие для вывода страны из упадка. С другой стороны, это укрепляло в убеждённости, что только так и поступает хороший хозяин, а какие-либо перемены во властных структурах не только нежелательны, но даже и вредны. На сколько государства Западной Европы сумели не только продвинуться(после видимо, даже более глубокого перелома, связанного с тридцатилетней войной и широком хозяйственном кризисе), но и создали новые, лучшие механизмы государственного управления, на столько польская шляхта, для восстановления личных хозяйственных уделов, довела до полного опустошения последние остатки собственной государственности. И всё это было проделано в шуме лжи о заботе, которой якобы, была окружена Речь Посполитая, в условиях полного(для её блага) посвящения.
Национальная ущербность зрения
Небывалая жизнеспособность этой лжи была бы невозможной без серьёзного национального порока, который мы наследуем до сего дня(наряду с некоторыми остальными). Этим пороком(было и остаётся), отсутствие интереса к окружающему нас миру, неумение отчётливо воспринимать ситуацию и интересы других государств. Мы никогда не были в состоянии разумно наблюдать за тем, что происходит вокруг и может непосредственно повлиять на наше собственное положение — нам этого не позволяет наша национальная ущербность зрения: мега — либо, микро мания.
В течении одного десятилетия мы сумели изменить (для себя самих) образ Швеции, как сборища холопов с вилами(которые случайно отобрали у нас Ригу) и на которых достаточно топнуть(чтобы те бежали) — до признания их, той непобедимой Мощью, с которой справиться нет никакой возможности. Подобным образом мы смотрели(веком позднее), на Пруссию, ранее заселённую(по нашему убеждению) лесными глупцами, у которых мы(раньше или чуть позднее), наведём порядок. Но вдруг оказалось, что в отношениях с прусаками лучше демонстрировать свою полную безоружность и страх перед великолепием их страны, построенной главным образом, благодаря ресурсам Гданьского Поморья и Великопольши.
Специфика вопроса в том, что те государства, как и остальные наши соседи (за исключением Турции, которой мы всегда опасались), находились в то время, в состоянии серьёзных реформ, называемом первой волной модернизации. Основной проблемой для Польши было то, что революционные изменения она замечала только тогда, когда соседи без приглашения оказывались в пределах её границ. Так брутальный опыт познавательного диссонанса нашёл своё разрешение, побивая все другие, своей курьёзностью. Что теперь возможно было поделать перед лицом сильных соседей? О перестройке государства не было даже и речи, хотя бы потому, что пришлось бы тогда признать целую серию ошибок, настолько серьёзных, что было равнозначно коллективной государственной
измене, а на изменников слишком легко было бы даже указать.
Если не было возможности соперничать с мощными государствами, то оставалось с ними только дружить. Мы имели дело со «стокгольмским синдромом» в общенациональном масштабе. Заграничные друзья хорошо платили, давали много обещаний, гарантировали «золотую вольность». Кто знает, был ли искренне убеждён Станислав (Szczęsny Potocki), что его подружка Екатерина II, придёт ему на помощь, а затем уйдёт себе, своей дорогой? На неё можно было рассчитывать, фактически пришла с помощью и действительно ничего не захотела взамен(ничего плохого не случилось), даже после третьего Раздела, не наложила своей руки на имения своих польских друзей.
Вечная Сарматия
Элиты III Речи Посполитой проявляют примечательную уступчивость в сравнении с поведением шляхты, прежде всего потому, что являются их ментальными наследниками. Эта общественная прослойка может гордиться своей непрерывной непоколебимостью , даже несмотря на утрату государственности. Очередные поколения без перерыва функционировали согласно испытанному образцу(также и во времена Разделов), когда не существовало ими всегда презираемого и одновременно бессовестно эксплуатируемого государства. Описанием этих общественных слоёв, нежно называемых соглашательским течением (nurtem ugodowym), а если более крепким словом — «засланцами», добивался Ежи Лоек(Jerzy Łojek), страдая от отсутствия в польской истории систематического описания мощной традиции движения против независимости(nurtu antyniepodległościowego). Может быть именно эта прореха и является причиной лёгкости, безусловный навык в повторении тех же самых ошибок, допускаемых безо всяких последствий?
Лево-либеральный салон очень сильно напоминает шляхту. Подобно тому, как в случае с традициями противников движения за независимость, не известно точно, откуда взялись и кто даровал шляхтитское достоинство салонным завсегдатаям. Невозможно допытываться об их прошлом или актуальных достижениях, возможно им только аплодировать. Эта группа, как и их пращуры, ожесточённо оберегают свою недоступность, также жива и их убеждённость в своём превосходстве, своей спасительной миссии по отношению ко всему: без них пропадёт государство; если не они, то всё ценное пропадёт в лапах хамов и другой черни. Оберегаться от черни — в этом их единственная миссия. Иной миссии (после вступления в ЕС), которое(когда потребуется), сделает всё за нас и выгодно и недорого, просто уже нет.
Если менее официально, то к государству они относятся более чем инструментально — от государства всего приходится добиваться, одновременно максимально сужая его полномочия. Господа временами могут и пошуметь: однако только тогда, когда потребуется прижать слабых; если речь пойдёт о сильных, то государство выполняет по отношению к ним чисто служебную роль. Однако, враги элит не дремлют, хотя чаще всего находятся в меньшинстве. Веками пописывают свои подрывные руководства для опасных безумцев, называемых реформаторами. Время от времени, им удаётся даже стать обладателями решающего голоса, как во времена Четырёхлетнего Сейма. Однако реакция(при помощи дружественных соседних стран), всегда была эффективной.
Современники имеют некоторый перевес над предками, т.к. у них нет необходимости в фабрикации искусственного псевдоантичного фамильного древа: Сарматов сменила сарматская шляхта. Те, которым такая традиция не по вкусу, совсем не являются приговорёнными на одиночество. Могут(прежде всего) начать учиться на ошибках своего народа, имеется также и Мохнацки(хоть в салоне и скажут, что слабак и недотёпа, никто это не читает), имеется и Дмовски(тут же поднимется шум, что антисемит, читать потому нельзя), имеется наконец человек, которого всё ещё можно слушать, хотя по общему мнению хора самозванных мудрецов, тот является самой большой угрозой для государства.