«Лесоповал» «Я куплю тебе дом» (1993)
Это тот случай, когда я пишу, не «застав» (лично, в воспоминаниях) саму песню. Но общее впечатление от только-только включённого «шансона» («про зону и тюрягу, про всё что русскому положено») помню. «Вот они, значит, нам чего». С тех пор поганому «шансону» только выкручивают ручку громкости — громче, громче, ГРОМЧЕ. «Ничего не должно быть, кроме шансона».
Песню я услышал после двухтысячного, в азерботском кабаке. Оказалось — песня про лоховское счастье.
Олег Газманов «Офицеры» (1993)
Слышал впервые на «альфовском» собрании не помню в каком году, но поскольку песня долгоиграющая и к тому же рассчитана на определённую аудиторию, в данном конкретном случае это не столь важно.
Начнём с формального. Текстовка кажется халтурной до крайности: «по натянутым нервам я аккордами веры эту песню пою» — это кажется написанным левой ногой. Да и рифмы через три строчки не украшают.
При этом текст, где надо, очень продуманный, это видно по деталькам. Например, последняя строчка припева – «пусть свобода воссияет, заставляя в унисон звучать сердца». Вообще-то сердца стучат, а не «звучат». Но поскольку слово «стучать» у нас понимается более чем однозначно, а уж среди военных и подавно, его заменили на «звучат».
Или, скажем, отсылки к культурному контексту. Например, «уходят ребята, растворяясь в закатах». Это сознательная отсылка к туристско-бардовскому репертуару. А «офицеры, матерей пожалевших» — это тоже отсылка, только уже к блатной песне, с её сквозной темой «мамы, которая ждёт сына» — равно как и специфическая псевдорелигиозность.
Особенно же замечательно это «офицеры, россияне»: чётко построенная формула, разрушающая устойчивое словосочетание «русский офицер», выжившее даже при совке и в перестройку начавшее входить в оборот. Поскольку наверху было принято решение, что со словом «русский» допустимы только негативные коннотации [1], то, разумеется, офицеры чуть ли не первые стали «россиянами», и прописал их в таком качестве именно Газманов.
Теперь содержательное. Русским запретили военные песни очень давно. Даже старые солдатские строевые и походные считались нежелательными, а уж песни «с агрессией» считались абсолютно недопустимыми. Русским был прописан абсолютный пацифизм и абсолютный же запрет на воспоминания о том, как они убивали врагов и как это славно и почётно … Но если в советское время всё успокаивалось на «хотят ли русские войны», то газмановские «Офицеры» — это уже АНТИАРМЕЙСКАЯ песня. Причём направленная не против россиянской псевдоармии, а против последних остатков воспоминаний о Русской Армии, которую мы, как и всё хорошее в этой жизни, потеряли в семнадцатом.
Чтобы провести анализ всего текста, пришлось бы писать длинную статью с разбором буквально каждого слова и тщательному сравнению с тем, как устроена правильная армия в правильном государстве. Это, что называется, свыше сил. Ограничусь всего несколькими случайно выхваченными моментами.
Например, в правильной армии поддерживается вполне определённое отношение к погибшим в бою. Все знают, что смерть в бою вполне возможна, и желательно относиться к ней как к неизбежности. Половина военных песен – о гибели воина в бою. Но эта смерть – славная и почётная, особенно если воин прихватил на тот свет сколько-нибудь врагов. Всякий погибший – мужчина, даже если он был безусым юношей. Гибель также снимает вопрос о справедливости дела, за которое он погиб: даже если война не очень-то хорошая, погибшие – всегда погибли за правое дело. Память о погибших взывает к отмщению врагам, их погубившим («а это за наших ребят!») Враги, кстати, всегда есть или подразумеваются. Опять же вспомним старые песни: «выгнали татары сорок тысяч лошадей» — вот это понятно, но даже «кусок свинца» подразумевает, что им кто-то пальнул.
И вторая реперная точка: отношение к командованию. Хороший командир – счастье солдата: «любо, братцы, жить, с командиром-хватом нечего тужить». При этом командир жёсток, несентиментален, справедлив («за дело хвалит и за дело бьёт»), но главное, что он побеждает. Хороший командир стремится к воинской славе и ведёт к ней всех.
Каковы собой погибшие у Газманова? Прежде всего, это «ребятушки», «сыновья» (то есть не мужчины). Гибель не делает их мужчинами, а наоборот – они застывают в статусе вечных детей своих матерей. Память о погибших не взывает к отмщению: погибшие не хотят, чтобы за них отомстили, а наоборот – они «прощают» тех, кто их послал в бой, а также всех выживших. «Прощать», заметим, можно только вину, так что все вокруг перед ними виноваты по определению, просто за то, что «втянули в это дело» (войну) и сгубили ни за что. Чтобы сгубить кого-то самим, прихватить с собой на тот свет пару-тройку врагов – об этом до такой степени речь не идёт, что даже и странно об этом думать, сама эта возможность в мире песни Газманова отсутствует. «Сыночки-солдатики» у Газманова – это ЖЕРТВЫ, жертвы, жертвы и ТОЛЬКО ЖЕРТВЫ, беззащитные, беспомощные, с глазами, полными слёз, смотрящие с неба кротко и обиженно. «Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их» — так можно спеть о бездомных котятках, умирающих от людской чёрствости... Кстати, враги в мире газмановской песни отсутствуют, не подразумеваются даже косвенно. Солдатики мрут неизвестно от чего – может, от дизентерии или недокорма, а может, просто «не смогли уберечь».
Что касается образа офицера «по Газманову» — это, прежде всего, офицер, ничем не отличившийся: само представление о воинской славе исключено из мира песни, там есть только низкая и подлая «карьера», которая делается исключительно на крови жертв. а стремится избежать позора, то есть войны как таковой. Он рефлексирующий неврастеник: ну просто вообразите себе, как он «хрипит на разрытой могиле» и что он делает потом (ключевое слово – «запой»). И воевать его заставляет не желание прославиться, не верность долгу и не память о погибших, а только «сердце под прицелом». Интересно, под чьим оно прицелом? Не в спину ли офицерику целятся?
Замечу: я совсем не милитарист и меня трудно заподозрить в любовании армейской эстетикой. Я сугубо мирный, штатский человек. Но уши-то у меня есть, глаза тоже. И когда я вижу зал, набитый военными, встающий перед Газмановым, я понимаю: эта армия никого завоевать не может, защитить тоже не может, ей бы самой как-нибудь выжить, желательно без слишком больших унижений. Это АРМИЯ ДЛЯ БИТЬЯ. Что, заметим, вполне соответствует действительности — причём в мирное время она бьёт себя сама.
«Балаган Лимитед» — «Че те надо?» (1996)
«Чё те надо – чё те надо, но не дам, но не дам, чё ты хошь». Девяноста шестой, да. Был момент, когда это «чё те надо» крутили буквально везде, причём с удовольствием.
Редкий случай, когда песня мне понравилась. Что она в прямом смысле слова народная (то есть «автор неизвестен»), я тогда не знал, но вот исполнение было
Вообще-то для нормального функционирования колониальной системы нужно что-нибудь туземцам разрешить — ну там, свой танец, свою музычку, свои песенки, пусть тешатся, пока большие дяди их за носопырку водят. Но поскольку в нашем случае Люди гнобят не только русских, но и «русскость» как таковую, то русским не дели вообще ничего, кроме издевательства: дозволенное к исполнению «русское фольклорное» было химически чистым УГ, именно У и именно Г, причём любое уменьшение Г автоматически означало опережающее увеличение У и наоборот. Или на сцену выводили «академический хор бабусек» в продуманно-уродливых тряпках, выводящими что-нибудь необычайно скучное про какую-нибудь берёзоньку (одна строчка поётся полчаса: «бе-е-е-е-е-елая берё-о-о-о-озонька, ой да ты беееееееела-а-а-а-а-ая да ой да ты бе-бе-берёооо-оозо-ооооооооонька"). Или уж сразу матерные частухи, для полной гарантии качества исполняемые жопопыжим «одессистом» в цыганской рубахе и красных сапогах с гармохой, расписанной розовыми матрёшками. «Ничего другого».
Понятно, что русская тема для попсы, рока и вообще чего бы то ни было, имеющего шансы на популярность – это ОЧЕНЬ строгое «низзя». Настолько строгое, что делают «пок по головёнке», если головёнка не понимает. Между Янкой и Тальковым мало общего, вот только оба упорно не понимали именно этой простой мысли («русское нельзя»). Янку убрали тихо и записали в самоубийцы, Талькова кончили демонстративно, «убил еврей – уехал в Израиль — всё чики-пуки», для тупых регулярно ставится традиционная сцена «на русском кладбище нищий дрищет». Остальные поняли и сидят на попе ровно — кто в попсе, кто в шансоне.
В девяноста пятом приоткрылась маааасенькая такая щёлочка. Может, всё уже, можно делать нормальную туземную культурку?
«Балаган Лимитед» вроде бы удовлетворял всем условиям «нормальной туземной культурки», начиная с названия. Однако девчата ошиблись и взяли на полтона выше. «Костюмчики под народное» были не то чтобы красивы, но хотя бы не омерзительны, лица не отмечены печатью дегенерации, а «чё те надо» вообще вышло в хиты и заняло какие-то там места где-то в «чартах» (не знаю, что означает это адовое слово, наверное, это какие-то гламурные черти).
Дальше… дальше, видимо, смотрящие решили, что «всё-таки не надо».
Продюсер «Балаган» разогнал, набрал новый составчик, который, разряженный в цыганские рубахи и красные сапоги, принялся исправно петь похабные частушки. Старый состав попытался склеиться, назвался по старому хиту и прозябает на задворках. «Хе-хе».
[1] «Русским» стало можно называть только плохие вещи и явления: «русская водка», «русская преступность», «русская лень», «русский фашизм». Два исключения — «русский сувенир» и «русский язык». Впрочем, последнее – не такое уж исключение, поскольку словосочетание «русский язык» — это материал для специального россиянского словца «русскоязычный».
[2] При всём том в слезливый текст специально введено катарсическое «за Россию, за свободу до конца» и какое-то «пусть свобода воссияет». Об этом нужно было бы писать отдельно и много, могу только сказать, что это высокий пилотаж.