Метка: Литература

Китайские бумажные деньги при Кублай Хане и ценные деревянные палочки из Англии

  • Комментарии к записи Китайские бумажные деньги при Кублай Хане и ценные деревянные палочки из Англии отключены
  • Тексты

«В то время императорский монетный двор находится в том же городе Ханбалык, и способ создания денег можно было справедливо назвать секретной алхимией в совершенстве. Потому что делаются они так. Их изготавливают из коры определенного дерева, в действительности – тутового дерева, листья которого служат пищей тутовому шелкопряду, и этих деревьев так много, что целые районы полны ими. Берется определенное тонкое белое волокно, которое находится между древесиной и толстой наружной корой, и это волокно превращается в нечто, напоминающее листы бумаги, только черного цвета. Когда эти листы готовы, их разрезают на разные части.

Всю эту бумагу изготавливают с такими церемониями и значением, как будто она — из чистого золота или серебра, и на каждый лист приходится несколько чиновников, в обязанности которых входит поставить свою подпись и печать. А когда все подготовлено должным образом, главный служащий,назначенный Ханом, покрывает вверенную ему печать киноварью и прижимает ее к бумаге, чтобы на ней остался отпечаток красного цвета; после этого деньги считаются действительными. Любого, кто попытается подделать их, ждет смертная казнь. И Хан ежегодно требует печатать такое колоссальное количество этих денег, которые ничего ему не стоят, что они должны соответствовать по объему всем сокровищам мира.

Более того, всем купцам, прибывающим из Индии или других стран и привозящим с собой золото, серебро или драгоценные камни и жемчуг, не позволяется продавать их кому-то, кроме императора. У него двенадцать экспертов, отобранных для этого дела, — это проницательные люди, опытные в таких вопросах; они оценивают изделия, и затем император щедро платит за них этими бумажками. Торговцы с готовностью принимают его цену, потому что, во-первых, им никто больше столько не заплатит, а, во-вторых, им платят без задержки. А на эти бумажные деньги они могут купить все, что им захочется, в любой части империи»

Марко Поло, «Путешествия»

В действительности, жизнь при такой системе была чрезвычайно хороша.

«Это был самый блистательный период в истории Китая. Кублай Хан, покорив и объединив всю страну и включив в империю Бирму, Кохинхину и Тонкин, провел серию внутренних улучшений и гражданских реформ, поднявших завоеванную им страну до высочайшего уровня цивилизации, могущества и прогресса. За суетой предшествующих периодов последовало спокойствие; жизнь и собственность были под достаточной защитой; правосудие осуществлялось одинаково для всех; а в результате постепенного увеличения объема валюты, которая ревностно охранялась от подделки, стимулировалась промышленность и предотвращалась монополизация капитала. Именно в эту эпоху был построен Великий канал длиной 1660 миль, а также многие другие значимые сооружения.

Эпизоды из истории денег

Кавказец

  • Комментарии к записи Кавказец отключены
  • Тексты

Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?

Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от тридцати до сорока пяти лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.

Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал «Кавказского пленника» и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом. Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку, пока, до экспедиции;

все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно!·промелькнуло пять, шесть лет: все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые "подставляют лоб без нужды.

Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.

Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом, стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящая гурда, кинжал — старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев.С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: «Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать... хотя и чисто живут, очень чисто!»

Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.

Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно — вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на пятнадцать верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна.

Но годы бегут, кавказцу уже сорок лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он настоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен — но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом двести верст и что никакое ружье не возьмет на четыреста сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.

Теперь еще два слова о других кавказцах, ненастоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом.

М.Ю. Лермонтов

Ты будешь моим персонажем

  • Комментарии к записи Ты будешь моим персонажем отключены
  • Жызнь, Тексты

У этой истории три этажа. Первый этаж представляет собой уголовное дело: 1970 год, Северная Каролина, военный врач Джефф Макдональд обвиняется в убийстве жены и двух маленьких дочерей. Против него имеются серьезные улики; впрочем, не менее серьезно выглядят и доказательства его невиновности. Совершал ли Макдональд эти преступления? Сам он своей вины не признает, и этому может быть два объяснения: либо он – жертва чудовищной ошибки, либо он не просто убийца, но еще и король лицемеров.

Вызванное этой неопределенностью моральное «головокружение»  –  хорошая тема для книги, и  здесь, на втором этаже нашей конструкции, на сцену выходит Джо Макгиннис. Джо – писатель-универсал, работающий в тоскливом жанре непродающегося бестселлера. В надежде добиться успеха на ниве документального детектива, ставшего в США полноценным жанром благодаря «Хладнокровному убийству» Трумена Капоте, он связывается с адвокатами Макдональда и заключает договор с издательством и с самим обвиняемым. Согласно договору, Макдональд получает треть авторских прав на книгу Макгинниса в обмен на гарантию эксклюзивности своих признаний.

Разбирательство длится несколько лет, и за это время между писателем и его героем завязывается настоящая мужская дружба в лучших американских традициях: они вместе смотрят футбол по телевизору, пьют пиво и разглядывают проходящих мимо женщин, оценивая их по пятибалльной шкале. Макгиннис утверждает, что он ни секунды не сомневается в честности Макдональда, и когда в 1979 году суд выносит обвинительный приговор (пожизненное заключение), пишет ему полные горечи письма, из которых следует, что он больше всех на свете страдает от страшной несправедливости, обрушившейся на его приятеля.

Но вот в 1983 году выходит книга Макгинниса «Роковое видение» (Fatal Vision), и Макдональд к своему ужасу обнаруживает, что он представлен в ней как убийца и психопат. Добродушный собутыльник, набрасывавшийся на любого, кто сомневался в невиновности его приятеля, теперь без тени сомнения заявляет, что этот приятель – убийца, расправившийся с женой и детьми. Возмущенный Макдональд из тюрьмы подает в суд на Макгинниса за «обман и нарушение условий договора».

Начинается второй судебный процесс, он же – третий этаж нашей истории, где появляется еще одно действующее лицо – журналистка «Нью-Йоркера» Джанет Малкольм. Ее интерес к делу Макдональда неслучаен: она сама недавно стала объектом преследования со стороны американского психоаналитика, которого она не в лучшем свете выставила в своей книге-расследовании «В архивах Фрейда» (In the Freud Archives). Малкольм начинает следить за развитием этого беспрецедентного процесса, где речь идет уже не о том, виновен Макдональд или нет, и даже не о том, являются ли заявления Макгинниса ложью и клеветой, а всего лишь о том, имеет ли право последний делать эти заявления, учитывая, что до этого он убеждал Макдональда в хорошем к нему отношении. Другими словами, имеет ли право журналист ради того, чтобы войти в доверие к своему герою, выражать симпатию, которую он на самом деле не испытывает.

Эта типичная деонтологическая дилемма дает Джанет Малкольм пищу для двух сенсационных статей, а затем ложится в основу «Журналиста и Убийцы» (1990) – необычайно живой и яркой книги, настоящего эталона репортажной литературы, который следовало бы изучать на факультетах журналистики и мастер-классах по «креативному письму» и который в США будет заслуженно включен в список ста лучших текстов в жанре документальной прозы.

Теперь, когда я изложил факты и настоятельно порекомендовал произведение читателю, я должен признаться: кое-что в этой блестящей и увлекательной книге меня все же настораживает. Я просто-напросто не согласен с тезисом, очень точно изложенным в первых же ее строках: «Любой журналист – если только он не слишком глуп и самовлюблен, чтобы смотреть правде в глаза, –  прекрасно знает, что с нравственной точки зрения ему нет оправдания. Он как мошенник, паразитирующий на тщеславии, невежестве и одиночестве людей: он втирается к ним в доверие, а затем предает без малейших угрызений совести. Словно наивная вдова, одним прекрасным утром обнаруживающая, что очаровательный юноша исчез вместе со всеми ее сбережениями, человек, согласившийся стать персонажем нон-фикшна, дорого расплачивается за урок, который ему преподносит жизнь в день публикации статьи или книги».

Такое циничное описание отношений между автором и его персонажем оправдано применительно к делу «Макдональд против Макгинниса» и, вероятно, применительно ко многим другим делам. И все же, рискуя превратить данную рецензию в «речь в защиту своего дома», я заявляю, что это далеко не всегда так. Я знаком с этой темой не понаслышке, потому что вот уже одиннадцать лет сам занимаюсь документальной литературой, рассказывая о реальных событиях и реальных людях: известных и неизвестных, близких мне и совершенно от меня далеких. Не спорю: кого-то из этих людей я мог обидеть, однако я готов поклясться, что я никого никогда не обманывал.

Так, продолжая разговор об историях, связанных с преступлениями, я утверждаю, что я не обманывал героя своего романа «Изверг»  Жан-Клода Романа, точно также как Жан-Ксавье де Лестрад не обманывал Майкла Петерсона – героя своей гениальной документальной серии «Лестница» (Staircase), которая невольно вспоминается, когда читаешь «Журналиста и убийцу». Чтобы установить честные отношения не только с героем, но и с читателем, надо приложить немало усилий, но в такого рода расследованиях это и есть главная и вместе с тем самая сложная задача.

Ты будешь моим персонажем

О некоторых вопросах истории большевизма: Письмо в редакцию журнала “Пролетарская Революция”

  • Комментарии к записи О некоторых вопросах истории большевизма: Письмо в редакцию журнала “Пролетарская Революция” отключены
  • Тексты

Решительно протестую против помещения в журнале “Пролетарская Революция” (№ 6, 1930 г.) антипартийной и полутроцкистской статьи Слуцкого “Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса”, как статьи дискуссионной.

Слуцкий утверждает, что Ленин (большевики) недооценивал опасности центризма в германской и вообще предвоенной социал-демократии, то есть недооценивал опасности прикрытого оппортунизма, опасности примиренчества с оппортунизмом. Иначе говоря, по Слуцкому выходит, что Ленин (большевики) не вел непримиримой борьбы с оппортунизмом, ибо недооценка центризма есть по сути дела отказ от развернутой борьбы с оппортунизмом. Выходит, таким образом, что Ленин в период перед войной не был еще настоящим большевиком, что лишь в период империалистической войны, или даже в исходе этой войны, Ленин стал настоящим большевиком.

Так повествует в своей статье Слуцкий. А вы, вместо того, чтобы заклеймить этого новоявленного “историка” как клеветника и фальсификатора, ввязываетесь с ним в дискуссию, даете ему трибуну. Не могу не протестовать против помещения в вашем журнале статьи Слуцкого, как статьи дискуссионной, так как нельзя превращать в предмет дискуссии вопрос о большевизме Ленина, вопрос о том, вел Ленин принципиальную непримиримую борьбу с центризмом как известным видом оппортунизма, или не вел ее, был Ленин настоящим большевиком или не был таковым.

В своем заявлении “От редакции”, присланном в ЦК 20 октября, вы признаете, что редакция допустила ошибку, поместив статью Слуцкого в качестве дискуссионной статьи. Это, конечно, хорошо, несмотря на то, что заявление редакции появляется с большим запозданием. Но вы допускаете в своем заявлении новую ошибку, декларируя, что “редакция считает политически крайне актуальным и необходимым дальнейшую разработку на страницах “Пролетарской Революции” всего круга проблем, связанных с взаимоотношением большевиков с довоенным II Интернационалом”. Это значит, что вы намерены вновь втянуть людей в дискуссию по вопросам, являющимся аксиомами большевизма. Это значит, что вопрос о большевизме Ленина вы вновь думаете превратить из аксиомы в проблему, нуждающуюся в “дальнейшей разработке”. Почему, на каком основании?

***

Вот как обстоит дело, товарищи редакторы, со Слуцким и его статьей.

Вы видите, что редакция совершила ошибку, допустив дискуссию с фальсификатором истории нашей партии.

Что могло толкнуть редакцию на этот неправильный путь?

Я думаю, что на этот путь толкнул ее гнилой либерализм, имеющий теперь среди одной части большевиков некоторое распространение. Некоторые большевики думают, что троцкизм есть фракция коммунизма, правда, ошибающаяся, делающая немало глупостей, иногда даже антисоветская, но все же фракция коммунизма. Отсюда – некоторый либерализм в отношении троцкистов и троцкистски-мыслящих людей. Едва ли нужно доказывать, что такой взгляд на троцкизм является глубоко ошибочным и вредным. На самом деле троцкизм давно уже перестал быть фракцией коммунизма. На самом деле троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии, ведущей борьбу против коммунизма, против Советской власти, против строительства социализма в СССР.

Кто дал контрреволюционной буржуазии духовное, идеологическое оружие против большевизма в виде тезиса о невозможности построения социализма в нашей стране, в виде тезиса о неизбежности перерождения большевиков и т.п. ? Это оружие дал ей троцкизм. Нельзя считать случайностью тот факт, что все антисоветские группировки в СССР в своих попытках обосновать неизбежность борьбы с Советской властью ссылались на известный тезис троцкизма о невозможности построения социализма в нашей стране, о неизбежности перерождения Советской власти, о вероятности возврата к капитализму.

Кто дал контрреволюционной буржуазии в СССР тактическое оружие в виде попыток открытых выступлений против Советской власти? Это оружие дали ей троцкисты, пытавшиеся устроить антисоветские демонстрации в Москве и Ленинграде 7 ноября 1927 года. Это факт, что антисоветские выступления троцкистов подняли дух у буржуазии и развязали вредительскую работу буржуазных специалистов.

Кто дал контрреволюционной буржуазии организационное оружие в виде попыток устройства подпольных антисоветских организаций? Это оружие дали ей троцкисты, организовавшие свою собственную антибольшевистскую нелегальную группу. Это факт, что подпольная антисоветская работа троцкистов облегчила организационное оформление антисоветских группировок в СССР.

Троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии.

Вот почему либерализм в отношении троцкизма, хотя бы и разбитого и замаскированного, есть головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу.

Вот почему попытки некоторых “литераторов” и “историков” протащить контрабандой в нашу литературу замаскированный троцкистский хлам должны встречать со стороны большевиков решительный отпор.

Вот почему нельзя допускать литературную дискуссию с троцкистскими контрабандистами.

Мне кажется, что “историки” и “литераторы” из разряда троцкистских контрабандистов стараются проводить свою контрабандную работу пока что по двум линиям.

Во-первых, они стараются доказать, что Ленин в период перед войной недооценивал опасности центризма” при этом предоставляется неискушенному читателю догадываться, что Ленин, стало быть, не был еще тогда настоящим революционером, что он стал таковым лишь после войны, после того, как “перевооружился” при помощи Троцкого. Типичным представителем такого рода контрабандистов можно считать Слуцкого.

Мы видели выше, что Слуцкий и компания не стоят того, чтобы долго возиться с ними.

Во-вторых, они стараются доказать, что Ленин в период перед войной не понимал необходимости перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, при этом предоставляется неопытному читателю догадываться, что Ленин, стало быть, не был еще тогда настоящим большевиком, что он понял необходимость такого перерастания лишь после войны, после того, как он “перевооружился” при помощи Троцкого. Типичным представителем такого рода контрабандистов можно считать Волосевича, автора “Курса истории ВКП(б)”.

Правда, Ленин еще в 1905 году писал, что “от революции демократической мы сейчас же начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции”, что “мы стоим за непрерывную революцию”, что “мы не остановимся на полпути”. Правда, фактов и документов аналогичного порядка можно было бы найти в сочинениях Ленина многое множество. Но какое дело Волосевичам до фактов из жизни и деятельности Ленина? Волосевичи пишут для того, чтобы, подкрасившись под большевистский цвет, протащить свою антиленинскую контрабанду, налгать на большевиков и сфальсифицировать историю большевистской партии.

Вы видите, что Волосевичи стоят Слуцких.

Таковы “пути и перепутья” троцкистских контрабандистов.

Сами понимаете, что не дело редакции “Пролетарской Революции” облегчать контрабандистскую деятельность подобных “историков” предоставлением им дискуссионной трибуны.

Задача редакции состоит, по-моему, в том, чтобы поднять вопросы истории большевизма на должную высоту, поставить дело изучения истории нашей партии на научные, большевистские рельсы и заострить внимание против троцкистских и всяких иных фальсификаторов истории нашей партии, систематически срывая с них маски.

Сталин И.В. Cочинения. – Т. 13. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1951.

Политика и супергерои: принцип суперпозиции

  • Комментарии к записи Политика и супергерои: принцип суперпозиции отключены
  • Тексты

Как однажды заметил Умберто Эко, способ функционирования комиксов напоминает сновидения: маниакально-навязчиво повторяется один и тот же сюжет, снова и снова; ничего не меняется; и даже если сюжетный фон смещается от Великой Депрессии ко Второй Мировой, и от Второй Мировой к послевоенному обществу потребления, супергерои, будь то Супермен, Вондер Вумен или Зеленый Шершень кажутся застрявшими в вечном настоящем, никогда не стареющими, постоянно одинаковыми.

Сюжет всегда строится по примерно одной и той же схеме: плохой парень, какой-нибудь босс мафии или, еще чаще, могущественный суперзлодей задумывает проект захвата мира, его уничтожения, грабежа или вымогательства невиданных размеров. Или же он просто хочет кому-то отомстить. Герой озабочен грозящей опасностью и пытается разработать собственный контер-план. После различных испытаний и решения разного рода щекотливых вопросов, герой все-таки разрушает замысел суперзлодея. Мир возвращается в нормальное состояние до следующего эпизода, в котором произойдет примерно все то же самое.

Не нужно быть гением, чтобы понять, что же все это значит. Эти «герои» исключительно реакционны, в буквальном смысле этого слова. У них нет собственных проектов, по крайней мере не в роли супергероев: в качестве Кларка Кент, Супермен может постоянно пытаться, и постоянно обламываться, стараясь залезть в брюки к Лу Лэйн, но в качестве Супермена он исключительно реакционен. На самом деле кажется, что супергероям крайне недостает воображения: например, Брюс Вэйн совершенно не может представить, что же ему делать со всем его огромным состояниям, и все, на что его хватает – это спорадические вспышки благотворительности; и вряд ли Супермен когда-либо сподобится создавать города, вырезая их из скал.

Супергерои почти никогда ничего не создают, не придумывают и не строят. Напротив, злодеи преисполнены творческой энергией. У них всегда полно планов и идей. Несомненно, что с начала, даже не осознавая этого, мы идентифицируем себя со злодеями. В конце концов, это именно они устроили эту заварушку. Затем, конечно, мы чувствуем свою вину, и уже реидентифицируем себя с супергероем, и, благодаря этому, получаем еще больше удовольствия, наблюдая за тем, как супергерой загоняет заплутавшее бессознательное обратно в подчинение.

С политической точки зрения, комиксы про супергероев могут казаться вполне безобидными. Если вся суть комиксов может быть сведена к попытке объяснить подросткам, что в каждом из нас есть стремление к хаосу и к причинению страданий другим, но что подобные стремления необходимо сдерживать и контролировать, то в этом нет ничего особенно страшного, особенно учитывая что их сообщение в конечном счете не может избавиться от собственной амбивалентности. В конце концов, даже в самых нравоучительных фильмах, супергерои проводят достаточно большое количество времени, разрушая пригородные молы и офисные центры, то есть занимаются тем, о чем все мы мечтаем в тот или иной период собственной жизни. Но в случае большинства комиксных супергероев, беспорядки имеют крайне консервативные политические последствия. Что бы понять, почему это так, нам необходимо сделать краткое отступление и поговорить об учредительной власти.

Политика и супергерои: принцип суперпозиции

Бонапарт крестит мою дочь

  • Комментарии к записи Бонапарт крестит мою дочь отключены
  • Тексты

В день, назначенный для крещения, которое должен был совершить кардинал, мы приехали в Сен-Клу с нашими детьми. Приятно было видеть молодых матерей: самой старшей из них не было и двадцати лет, и они вели юных детей своих к алтарю для запечатления священным обрядом того покровительства, которое принимал на себя в будущем покровитель их отцов... Увы, что сделалось с этим будущим!.. Мы с госпожою Ланн были самые старшие из матерей, а дети наши достигли почти одинакового возраста. Старший сын ее, Наполеон, нынешний герцог Монтебелло, лишь несколькими неделями старше моей дочери. Он был прекрасный и добрый ребенок, чувствительный необыкновенно, и мать обожала его. Она не только приняла на себя все обязанности матери и выполняла их с точностью, как велит природа, но и совершенно посвятила себя им с самоотвержением, достойным почтения в молодой женщине, можно сказать красавице, какою была госпожа Ланн. Первый консул изъявлял ей высокое уважение; а это значило много с его стороны. Только трех женщин и видела я в продолжение четырнадцати годов власти Наполеона, которых отличал он не по привязанности. К другим, может быть, чувствовал он больше дружбы (не говорю о каком-нибудь ином чувстве); но уважение, можно сказать почтительное, оказывал он явно только госпоже Ланн, госпоже Девен и госпоже Монтескью.

Госпожа Ланн, будучи женой своего мужа, могла оправдывать этим предпочтение, какое часто изъявлял ей Первый консул перед другими женщинами, которые с оскорблением  в душе видели, что она чаще сидит за столом по правую руку Первого консула, чаще бывает избрана для какой-нибудь игры, для поездки на охоту или для прогулки в Мальмезон. Знаю, что в этих несомненных доказательствах благосклонности много значил Ланн, Роланд французской армии; но кто хорошо знал госпожу Ланн, как, например, я, те могут засвидетельствовать, не боясь упреков совести, что она сама по себе столько же была причиной уважения к ней императора, сколько и слава ее мужа. Наполеон дал герцогине Монтебелло последнее доказательство этого, назначив ее почетной дамой второй жены своей, о которой заботился так искренно и нежно.

Во время крещения наших детей дочь моя обещала быть такою, какою точно сделалась после: пленительной, прелестной... Мне простят порыв материнской гордости теперь, когда эта красота, эти достоинства и, могу прибавить, эти дарования и добродетели, погребены под покрывалом монахини, навсегда простившейся с миром. Да, мне можно позволить говорить о сокровище, которое потеряла я... Но сердце матери должно радоваться при мысли, что дочь ее счастлива, сколько может быть на этой земле страданий.

Когда я думаю о ней, столь прекрасной и совершенной; когда я останавливаю глаза на ее портрете, который кисть Жироде сделала образцовым произведением; когда мои глаза, затуманенные слезами, не могут больше видеть этой прелестной белокурой головки, этих шелковистых кудрей, окружающих лебединую шею, и этих глаз, кажется, еще улыбающихся мне, тогда мое сердце, уже истерзанное столькими несчастьями, сжимается при мысли о величайшем из них. Но другая мысль тотчас останавливает все прискорбные помышления: «Она счастлива!..» Да, она счастлива... Я знаю, что мое сокровище, как мы с ее отцом любили называть ее, что мое сокровище живет мирно... счастливо.

Тогда я переношусь к временам самой первой юности ее, когда Наполеон смеялся со мною, видя, что я хочу обольщать себя, одевая свою дочь мальчиком.

—Объясните мне ваши намерения? — спросил он у меня однажды довольно серьезно, глядя на мою дочь, которая была прекрасна, как Амур, в темно-серой курточке и черной пуховой шляпе. — Для чего одеваете вы так это дитя? Разве назначаете вы ее для великого дела — восстановить славу женщин и сделать их амазонками?

В звуке его голоса, во взгляде было что-то насмешливое, хоть и не злое. Я не была уверена, как отвечать ему, и сказала:

—Генерал! Вы довольно часто слышали, как говорила мать моя о воспитании девушек, и мне нечего прибавить к тому, что можете вы припомнить. Я нисколько не думаю делать из своей дочери Жанну д’Арк. Эти хорошенькие розовые щечки не годятся под бронзовую чешую шлема. К тому же я хочу, чтобы у нее были красивые руки, и потому не буду учить ее владеть копьем и стрелять из пистолета. Первый консул поглядел на мою дочь.

—Правда, что эта маленькая крикунья очень красива, — сказал он, вспомнив о дне ее крещения. — Впрочем, если она и не будет носить шлема и поражать копьем, то, может быть, со временем сделается папой.

Бонапарт крестит мою дочь

Вторжение писателя в жизнь

  • Комментарии к записи Вторжение писателя в жизнь отключены
  • Тексты

Мы все знаем, что писатель имеет право на домысел, на художественное преображение жизни, что писатель не несет ответственности историка в своей работе. Эстетические границы тут очень широки. Но существуют ли границы этические? И кто может запретить считаться с книгой – романом, повестью, рассказом – как материалом действительной жизни, внося вымысел снова в жизнь.

Левитан после «Попрыгуньи» много лет не разговаривал с Чеховым. Прав ли был Левитан?

Есть примеры более серьезные, нежели репутация русского художника, – писателя или живописца.

Есть книги-доносчицы. Неискушенные в тонкостях писательского ремесла следователи ставят знак равенства между вымыслом и действительностью, между художественным правдоподобием и жизнью. Удивительным образом за литературного героя отвечает не писатель, а сам герой – или прототип героя.

«Вторжение писателя в жизнь» осуществляется весьма своеобразно.

В 1914 году был повешен царем некий эсер Иванов. Престарелая мать Иванова получала от Советской власти пенсию за сына, погибшего в борьбе с самодержавием. Эту пенсию она получала до 1926 года. В 1926 году заграницей вышла книга воспоминаний А. Спиридовича, жандармского генерала, начальника личной охраны Николая II в 1917 году. В этой книге (она была издана под названием «Записки жандарма» в 1926 году) знаменитый жандармский генерал упоминает фамилию Иванова – якобы его, Спиридовича, осведомителя, в партии эсеров. Как это проверить? Иванов давно на виселице. Все же словам жандарма была дана полная вера, и мать погибшего была лишена пенсии. В хлопотах она умерла.

Случай – пример использования мемуара для практических целей – вещь допустимая, конечно, хотя и смерть Иванова бесспорна и служба Спиридовича не подлежит сомнению. Во всяком случае старушка умерла.

Второй пример книги-доносчицы не мемуар, не «Записки жандарма», а русский «исторический» роман небезызвестного писателя Льва Никулина «Адъютанты господа бога». Этот, вышедший в 1925 году сенсационный толстый роман на тему последних дней Романовых, изданный в ЗИФе, посвящен был в значительной своей части изображению жизни тогдашних хозяев России – митрополита Питирима, Распутина, Варнавы. Роман написан был по материалам, в нем было огромное количество действующих лиц. Несколько строк было отдано описанию секретаря митрополита Питирима, розового молодого человека Ивана Осипенко. Через этого Осипенко и был связан Питирим с Распутиным.

Книга вышла в 1925 году. Тотчас она поступила в «разработку», в «проверку». Со времени распутинских кутежей прошло более 10 лет – часть действующих лиц романа бежала заграницу, часть отдала душу богу.

Но не все бежали заграницу и не все умерли.

Вторжение писателя в жизнь

Татьяна Никитична Толстая на связи

  • Комментарии к записи Татьяна Никитична Толстая на связи отключены
  • Жызнь, Тексты

Когда напишешь пост — или сошлешься на понравившийся — набегают комментаторы. И вот интересно следить за динамикой комментов и за настроениями комментаторов.

По моим наблюдениям, сначала бежит короткая, стремительная волна лайкающих: они еще не имели физической возможности прочитать текст, а уж тем более осмыслить его, но нет, лайк!

Потом выходят аплодирующие: блестяще! прекрасно! аха-ха! отлично! браво! etc. Они, как правило, делают перепост.

Если пост показался смешным, приходят благодарно подвывающие, обычно женщины: рыдала, плакала, выла, каталась по полу, ухала, диким ржанием разбудила детей, мужа, соседей, напугала собак; обрушилась крыша, разверзлась земля.

Потом — и параллельно с кликушествующими — приплывают раздумчивые, со сведениями. Они имеют свое мнение, — неважно, грамотное или нет, и высказывают его. С ними можно разговаривать, их можно зафрендить. Райские птицы закончились, пошли люди.

Потом поднимается первая мутная волна угрюмых идиотов с комментами типа: «зачем вы про это пишете? неужели больше не о чем писать?» Если же в вашем посте содержались малейшие упоминания финансовых трат, багровые бубоны попреков наливаются дурным гноем: вот какие безобразия творит мировая буржуАзия! нет, чтобы все отдать больным детям!

(Галопом проносятся отдельные леваки: в вашем посте они узревают свежий сигнал о том, что мир чистогана прогнил и вот-вот рухнет, а всё сущее накроют снова воды, и Божий лик отобразится в них. Жадные лапы пауков-кровососов разомкнутся, и потоки халявного злата потекут к левакам. Иншалла.)

Вторым валом идет гебефренический отряд не могущих читать многобукав. Чаечными криками они в очередной раз сообщают об этом.

Затем выходит звонкая ханжа, чтобы сообщить вам, что за употребление матерного слова она собирается вас отфрендить! навсегда! она разочарована!

Отдельными, блуждающими светлячками пролетают не понимающие ничего: «А?!» «Что это было?» «Вы про что?» «Чё?»

И наконец — не сразу — вылезают какие-то диковинные, ненавидящие: вас, ваши слова, ваши мысли, ваши взгляды, ваших френдов и т.д. При этом они приходят не только отхаркаться в вашем пространстве, но и утащить текст для перепоста в свой ФБ, чтобы там, вместе с друзьями, радоваться вашей очевидной никчемности. Это удивительные создания, вроде мух: сначала они должны превратить смысл текста в говно, и только тогда счастливо смаковать текст, валяться и кататься в нем, потирать лапки и заливаться радостным жужжанием.

Я хочу сказать, что для поддержания экобаланса необходимо поддерживать ровное, равномерное существование всех названных категорий у себя в ФБ. Невыносимо, когда тебя поливают сиропом и заваливают зефиром и пастилой. Обязательно нужно выпестовать (и подкармливать) своего дурака, своего угрюмого бурчалу, желательно — и ханжу, розовеющую от простых русских слов (хотя эту удержать сложнее). Бывает такое нарядное, яркое хамло в перьях, что даже обидно, если оно покидает твою делянку и уходит на другие пастбища.

Правильная селекция — залог здорового аккаунта.

Татьяна Никитична Толстая

Макрена Мечиславская

  • Комментарии к записи Макрена Мечиславская отключены
  • Жызнь, Тексты

Героиня одной из величайших мистификаций, которая известна истории XIX века, появилась в 1845 году в Париже, в польской эмигрантской среде, связанной с кн.Адамом Чарторыйским и была прислана туда (с рекомендательными письмами) от генерала Хлаповского, Яна Козьмяна и архиепископа Пшилуского. Она представляла себя жертвой религиозных преследований в России. Она рассказывала, как после так называемого объединительного синода в Бресте, в 1839 году, начались репрессии по отношению к униатам, не желавшим перейти в православие. Как настоятельница базилианского монастыря в Минске, она естественно, подвергалась особенным надругательствам со стороны Российских властей и демону подобного епископа-отступника Юзефа Семашко, который (согласно её обвинениям) лично участвовал в истязаниях над монашками, бил их по лицу, выбивал зубы и т.п. 

В среде, по антироссийски настроенной польской эмиграции, она была принята как святая мученица. Чтобы быть справедливым, следует сказать, что состоянию истерии, предались также и французы. О Макрене писали не только польско-язычные газеты, такие как „Trzeci Maj”, „Dziennik Narodowy”, „Demokrata Polski” и другие, но также и французские журналы, как например „L Univers”, „L ami de la Religion”, бельгийский „Journall de Bruxelles”, но даже и английские газеты.

Прибывшей, занялись ксёндзы конгрегации «воскресенцев». Своего рода «импресарио», для Макрены, стал к-дз А. Еловецкий, который поселил её у сестёр  Sacre Coeur в Trinita dei Monti и предпринял старания по организации аудиенции у Папы. Речь шла о том, что эмиграция старалась найти поддержку в высших европейских кругах и голос Папы мог много здесь значить. Имея в своих руках такой «козырь», как Мечиславская, поляки надеялись перетянуть на свою сторону Св. Отца, чего ему до сих пор удавалось успешно избежать.

Тем временем, было опубликовано второе (первое в Познани) официальное свидетельство Макрены. Полно в нём было (что интересно — решительно больше, чем в Познани) ужасных подробностей в описании преступлений епископа Семашки. Она описывала, как не желавшим перейти в православие монашкам, подавалась для еды только солёная сельдь, без воды для утоления жажды, как их били, насильничали, топили а реке, закованными в кандалы на морозе — гнали по нескольку десятков километров и т.п. Сама Макрена, имела на своём теле (что подтвердило официальное медицинское обследование) «следы дикого обхождения над ней».

Очевидно, что весь этот шум не мог уйти от внимания чиновников царя Николая I.
Read More

Гомосексуализм — болезнь, распространяющаяся через СМИ..

  • Комментарии к записи Гомосексуализм — болезнь, распространяющаяся через СМИ.. отключены
  • Тексты

Любимый вскрик педерастов в ответ на самое робкое блеяние по поводу того, что вас, ребята что-то больно много стало, прост, немудрящ и с откровенно левым душком: « Вы нас хотите убить!». Не то, чтобы совсем уж не хочу, но мер таких не предполагаю и не предлагаю. Первый естественный порыв всегда сдерживается, как бы это смешно ни звучало, во-первых, гуманизмом — больных не убивают, а лечат. Во-вторых, далеко ушедшим вперед прогрессом, в том числе, в медицине — лечить, таки да, стали, причем успешно. Тем, кто в возмущении вскидывается, услышав предложение лечить, напомню, что карантины еще никто не отменял, да и лепрозории тоже еще существуют. Стало быть, общество, в случае обнаружения источника опасности, считает возможным и даже необходимым себя обезопасить.

Совершенно не считаясь при этом с чувствами и правами источника заразы. Ранее источник чумы или оспы попросту загонялся в близлежащий одиноко стоящий сарайчик, каковой затем поджигался, причем общество бдительно следило, чтобы процесс дошел до логического конца и бациллоноситель не ускользнул в процессе. Наше отношение ко всему этому напрямую зависит от возможности заразиться самому. Думается, что все мы в детстве с величайшим сочувствием читали рассказ Джека Лондона «Кулау-прокаженный» о борьбе прокаженных за свои права жить, как им вздумается, на воле. Но, коснись дело нас напрямую, с великим энтузиазмом поддержали бы правое дело отлова сбежавших прокаженных и водворение их обратно в лепрозорий, а нет, так пусть полицейские их просто отстрелят и закопают поглубже. Мораль побоку — заболеть, да еще таким, не хотел никто. С открытием эры антибиотиков общество враз стало гуманнее и остановилось на идее карантинных боксов и изоляторов. Лепрозории, впрочем, еще долгое время оставались актуальны. Но, повторяю, случись у вас проявится неизвестным науке и практикующей медицине симптомам, как тут же вам обеспечен визит таинственных космонавтов в костюмах биологической защиты и никуда вы уже не денетесь. Досидите свой срок в карантине (который на глазок определят местные эпидемиологи), чтобы через положенный срок уполномоченные представители медицинской общественности осторожно проверили через глазок видеокамеры — не сдох ли?

К чему я все это так подробно? К тому, что общественная мораль и вытекающее из нее законодательство всегда запросто разрешали обществу защищать себя любыми, фактически, способами — главное, чтобы они работали. Высшая мера социальной защиты, так сказать. И, скажем честно, определяющим тут было не реальная степень опасности, а то, насколько серьезной общество ощущало эту опасность. Но есть одно серьезное «но» — опасность от болезней телесных всегда ощущалась обществом куда сильнее, нежели от недугов нравственных. Если уж совсем честно — плевать люди всегда хотели на охрану нравственного здоровья. Ибо болеть ими было задорно и весело, процесс нравственного недомогания был чертовски приятен, а что касается перспективы нравственной смерти — она слишком туманна. Притом болеет, как правило, практически все общество, а на миру и смерть красна, дело известное. К тому же всегда так прикольно поиздеваться над каждым, кто попытается предостеречь общество от его будущего краха. Они такие жалкие, эти самозваные отсталые святоши! Их так азартно и весело травить всем прогрессивным, продвинутым и свободным от нравственности сообществом! А эти их постные лозунги о морали (подумать только — морали!), долге перед обществом (разве это не общество должно каждому индивидууму по его запросам и потребностям?) и, уж самое смешное, о Б-ге, который, как всем хорошо известно, умер.

Read More

1 2 3 … 17