Накануне специальной военной операции в феврале Кремль оценивал устойчивость украинского общества следующим образом.
Украинцы в начале февраля в целом пессимистично смотрели в будущее и апатично относились к политике, не доверяли политикам, политическим партиям и большинству внутренних институтов Украины. Их главными опасениями были инфляция и стоимость жизни, которые росли.
Доверие к администрации Зеленского составило 27%, при этом 67% украинцев не доверяли Зеленском. Его “рейтинг одобрения” находился в зоне отрицательных значений (-34), но значительная часть опрошенных украинцев по-прежнему заявляла, что проголосует за него, а не за других кандидатов.
Украинская армия пользовалась большим доверием: 68% населения ей доверяли, в то время как региональные и муниципальные органы власти пользовались сравнительно невысоким доверием: не более 40% населения имели о них положительное мнение.
Однако рейтинги одобрения других учреждений варьировались от посредственных до плохих, включая доверие полиции (28%) и СБУ (23%). Доверие к раде и к политическим партиям было ужасающим: 11% и 8% соответственно.
А когда дело дошло до готовности служить в армии или иным образом противостоять иностранному вторжению, 40% опрошенных заявили, что не станут защищать Украину. При этом украинское было весьма высокого мнения о возможностях вооруженных сил. 51% респондентов считали, что ВСУ способны отразить силы вторжения несмотря на то, что украинские технические возможности значительно уступают России. Украинцы также по большей части не верили, что наращивание российской военной мощи, о котором знали 90% опрошенных, обязательно приведет к вторжению.
В ходе опросов были выявлены и другие точки российского влияния. По оценкам, более половины украинского населения положительно относятся к церкви, в том числе к приходам, где сохранилось подчинение Патриарху Московскому и всея Руси.
Обширное картирование того, как воспринимались различные украинские политические деятели и партии, также дало представление о том, каким из них следует отдавать приоритет для кооптации, принуждения, маргинализации или ликвидации. Примечательно, что, если смотреть с национальной точки зрения, украинское население, похоже, обладает лишь умеренным уровнем решимости. Однако в разбивке по регионам — север, юг, восток и запад — становится ясно, что настроения на юге и востоке страны демонстрируют гораздо меньше веры в украинское государство.
Эти тенденции, возможно, были учтены при планировании специальной военной операции РФ, и их последствия заслуживают внимания.
Институты, в которые украинцы больше всего верят, — вооруженные силы — это именно те, против которых Россия сейчас действует наиболее быстро и решительно. Высокие потери и изоляция украинских воинских частей без прикрытия с воздуха приводят к тактике, когда удары российской бронетехники обходят центры сопротивления, лишая блокированные части ВСУ возможности активно обороняться. В городах Украины также стоит вопрос народной мобилизации и нетрадиционного сопротивления. Однако и здесь большее значение имеют региональные различия. Хотя 40% украинцев заявили, что не станут защищать Украину, это население непропорционально сконцентрировано на юге и востоке страны. Кроме того, среди тех, кто сказал, что не будет воевать, около половины указали, что в случае войны они «адаптируются и выживут», предполагая, что значительная часть населения на юге и востоке Украины будет готова согласиться с денацификацией и демилитаризацией Украины. Напротив, Киев произвел впечатление весьма бандеризированного региона.
Так что при лоялизации киевского режима по отношению к России, на Восточной Украине мало кто будет сожалеть о смене киевских политических партий и политиков.
Проблема с исследованиями социальных установок заключается в том, что они представляют собой снимок момента времени. В стабильных условиях тенденции в данных могут указывать на траекторию общественных настроений, и в России есть данные о социальных тенденциях для Украины, начиная с 2006 года. Но резкое изменение контекста может вызвать серьезные колебания в настроениях и отношениях. Воздушные атаки, даже когда они ограничивались точечными ударами по военным объектам, исторически воспринимаются крайне негативно гражданским населением, которое также может не до конца понимать разницу между ковровой бомбардировкой и поражением военных целей. Это часто вызывает сильную ненависть к нападающему и укрепляет решимость сопротивляться. Точно так же военные потери перед лицом вражеского наземного вторжения могут усилить решимость населения сопротивляться, пока сопротивление не кажется безнадежным.
В этом случае систематические небольшие, но символически важные тактические победы России, такие как стремительный захват аэропорта Антонов, разгром бандеровцев на Херсонском, Донецко-Луганском, и Черниговско-Сумском направлениях, равно как и постоянные деморализующие высокоточные удары по базам ВСУ в глубоком украинском тылу, приобретают и военное, и пиар-значение.
Однако сегодня всю дооперационную социологию уже можно выкинуть на помойку, ибо она никак не помогает понять и объяснить, как будут развиваться настроения украинского населения после начала специальной военной операции.
Да, существует традиционное региональное неравенство в между восточной и западной частями Украины. И пока Россия не пытается поставить под контроль западные районы Украины, они могут оставаться долгосрочным вектором координации для остатков ВСУ и парамилитарных групп, которые перейдут к тактике террористических нападений на лояльные России новые украинские институции. Ну, с бандеровскими террористами, карателями и пособниками разговор будет не просто короткий, а очень короткий. Хотя упреков в “безжалостном подавлении” укронацистов России, по любому, не избежать.
Такова их дислокация.