Готовя Суворова к решительным действиям, Екатерина предписала ему двинуться в Польшу. До сего времени он занимался укреплением приморских мест Тавриды. Быстро полетел Суворов; благоразумными распоряжениями обезоруживал Польские войска и соединялся со своими. От первой стычки, происшедшей 3 Сентября при Двине, до сражения при Кобылке 15 Октября, Суворов все поразил на пути своем. Сия победа проложила ему дорогу к Праге и предвестила ее падение.
В сорок дней перелетел Суворов тысячу пятьсот верст от Днестра до Вислы и явился у Праги, укрепленной всем тем, что могло придумать и изобресть военное искусство. Хотя Костюшко, разбитый Ферзеном 29 Сентября при Мацевичах, взят был в плен, но дух защитников Праги и Варшавы не упал от того. Тридцать тысяч лучших Польских войск поклялись или защитить Прагу, или погибнуть под ее развалинами. Варшава также наполнена была войсками и вооруженными жителями. В сих местах долженствовала решиться участь Польши. Суворов, зная силу быстроты и внезапности, не опасался никаких укреплений; он страшился одной медленности; он страшился, чтобы военные проволочки не рассорили союзников, возбудив зависть и сомнение. Наступила мрачная осень; шумели проливные дожди; вытравленная и опустошенная страна угрожала голодом. Европа снова обратила взоры на Суворова. 24 Октября назначил он приступ и совершил оный к общему удивлению. «Прага, — говорит Французский писатель Лаверн, — Прага в четыре часа была взята и покорена. Едва ли есть в военной истории пример, подобный сему смелому, благоразумному, искусному и столь важному подвигу по своим последствиям. В один день погашено пламя мятежей; в один день разрушились возмутительные замыслы, которые были бы бедственны для Пруссии, Австрии и России. Сей решительный удар требовал беспримерной неустрашимости: надлежало опрокинуть грудью тройное укрепление, сильную артиллерию, тридцать тысяч войска; надлежало произвести сие в виду столицы целого Государства, которое, полагая на Прагу всю надежду свою, вверило оную в охранение отважнейших защитников. Русских убито пятьсот восемьдесят человек, а если б осада продолжалась, то сколько бы погибло от стояния, от болезней, от стычках при вылазках?»
По взятии Праги Суворов приказал разбить на окопах палатку и услать соломою. Так отдыхал покоритель целого Царства! Вопли и стоны раздались в стенах Варшавы; с низвержением Праги упал высокомерный дух мятежников. Совет или верховная рада умоляла Короля исходатайствовать пощаду. В ночь на 25 Октября отправлены были от Короля с письмом послы, представленные Суворову по утру. Герой на одном отрубку сидел, а другой служил ему вместо стола; палатка его была на развалинах Праги. Простая куртка, каска и сабля составляли весь его наряд. Палатка была открыта. Увидев послов, Суворов устремился к ним из шатра навстречу, сорвал с себя саблю, бросил ее на землю, воскликнул: мир, тишина и спокойствие! И с сими словами в распростертые объятия принял послов, порывавшихся лобызать со слезами колена его. Суворов, не допуская их, проливал ручьи слез. Все предстоявшие плакали. Поверенные просили назначить, на каких условиях Польская столица должно повергнуться к стопам Российской Самодержицы. Суворов отвечал: «жизнь, собственность, забвение прошедшего! Объявите о сем гражданам вашим и скажите, что Всемилостивейшая моя Государыня дарует им мир и тишину». Восхищены послы, подходя к берегу, кричали гражданам, стоявшим на другом берегу реки: покой! покой! По взятии Праги часть моста на Висле была сожжена. Народ, бросившись в воду, вынес послов на руках из лодки и, препровождая их в совет, возглашал: да здравствует Екатерина! В то же время воздух оглашался кликами: да здравствует Граф Суворов-Рымникский! Сии клики неслись до развалин Праги и до шатра победителя.
Злоумышленники, все еще питаясь буйною надеждою, домогались удержать перевес на своей стороне. По настоянию их Король вновь отправил послов 26 числа. Суворов тотчас приказал исправлять сожженную часть моста Генералу Буксгевдену, отличавшемуся на приступе и начальствовавшему передовыми войсками. Прочим начальникам также предписано было приготовиться. Возвратившиеся послы известили жителей, что упорство мятежников привлечет на Варшаву бедствия, постигшие Прагу. Всю ночь происходили в столице шум и волнения. Мятежники решились увезти Короля. Но народ, потерявший доверенность к тем, которые сулили ему равенство, свободу и владычество, вступился за Короля и предоставил ему полномочия. 27 числа прибыл от Короля Полковник Гофман с прошением восьмидневного срока на размышление. В девять часов утра явился с тою же просьбой Игнатий Потоцкий. Через час прислан от Короля Граф Мостовский к Потоцкому с письмом, уполномочивавшим его в переговорах о мире. На все предложения Суворов отвечал: «с Польшей у нас нет войны; я не Министр, а военачальник: сокрушаю толпы мятежников и желаю мира и покоя благонамеренным». Наконец Потоцкому решительно было сказано, что к данным статьям ничего не будет прибавлено. 28 Октября прибыли в Русский стан прежние послы с безусловны донесением, что они поручают жребий Варшавы великодушию Екатерины и добродетелям победителя, а притом именем Короля убеждали Суворова немедленно вступить в столицу. Суворов назначил вход в Варшаву на первое Ноября. Новое посольство упросило не отлагать ни на один день, представляя, что мятежники усиливаются. Суворов отправил к Королю Князя Лобанова-Ростовского, который под Измаилом и под Прагою увенчался мужеством и славою. Князь Лобанов уведомил Короля, что Русские вступят в Варшаву на другой день, то есть 29 октября. Торжественный вход в столицу начался в девять часов утра. Победитель ехал перед войском в простом мундире. На берегу встретил его Магистрат, поднесший хлеб-соль и ключи городские. Приняв ключи, Суворов поцеловал их и, воздев руки к небу, сказал: «Боже! благодарю Тебя, что сии ключи не так дорого достались, как!..» Слезы прервали слова человеколюбивого Героя, и горестный взор его обратился на развалины Праги. Берег, улицы, окна, площади – все было занято зрителями. Множество женщин выходили с малолетними детьми; даже и престарелые жители влеклись взглянуть на Героя, мужеством опрокинувшего тройные укрепления Праги, а человеколюбием победившего сердца Варшавских жителей. Повсюду сии восклицания сливались с радостным «ура!» Русских. Присутствие великодушного и человеколюбивого победителя внушило общую доверенность. Варшавские жители, пылавшие беззаконной яростью, успокоились как агнцы. Более тысячи Русских пленных, несколько сот Прусаков и восемьдесят человек Австрийцев по приказанию лютого Колантая, вождя мятежной думы, назначены были к смерти. Суворов принес им жизнь. Взирая на него, они восклицали: ты наш избавитель! «За такие подвиги, — говорит Лаверн, — чудовища Французского мятежа назвали Суворова людоедом. Они негодовали на него за то, что он воспрепятствовал им укоренить в Варшаве адские их правила».
Заняв столицу Польши, Суворов послал преследовать бежавших неприятелей, а кассионеров или вооруженных поселян и прочих военнослужащих распустил по домам. Убежденный в правоте деяний своих, Суворов произнес сии стихи из Ломоносова:
«Великодушный лев злодея низвергает,
Но хищный волк его лежащего терзает.»
На полях Италии среди новых блестящих побед Суворов, переносясь мыслью в пределы Польши, им успокоенной, писал из Александрии от 2 Июня 1799 года: «не мщением Польша покорена, но великодушием».
Так чувствовал, так мыслил Суворов. Любя славу, он еще более любил человечество и счастье народов.
Произведя Суворова в Фельдмаршалы, Екатерина писала к нему: «вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего; но вы сами произвели себя Фельдмаршалом: вы покорили Польшу».