…Если вы считаете себя всем, то будьте хотя бы
Уильям Эмпсон
О том, как человеку найти честный заработок, написано мало или почти ничего, достойного запоминания. Ни Новый Завет, ни бедный Ричард ничего не говорят нам о решении этой проблемы. Судя по литературе, трудно себе представить, что этот вопрос когда-либо тревожил чьи-то одинокие думы.
Генри Торо
Поразительно, как много людей обоего пола на вопрос, что они хотят делать в жизни, не дают разумного ответа вроде: «Хочу быть адвокатом, хозяином гостиницы, фермером» или романтического: «Хочу быть исследователем-первопроходцем, гонщиком, миссионером, президентом Соединенных Штатов». Великое множество юношей и девушек, как ни странно, заявляют: «Хочу быть писателем», — имея в виду «литературное творчество». Даже если они говорят: «Хочу быть журналистом», — то лишь потому, что в этой профессии, они, как им кажется, будут творить; даже если на самом деле они хотят зарабатывать деньги, они выберут прибыльную окололитературную деятельность вроде рекламы.
Принимая и защищая общественный институт рабства, греки были жестокосерднее нас, но обладали более трезвым умом; они знали, что труд — сам по себе рабство и никто не может гордиться тем, что он труженик. Человек может гордиться тем, что он рабочий, то есть производит долговечные предметы, но в нашем обществе процесс производства настолько рационализирован в целях скорости, экономии и увеличения объемов, что роль заводского рабочего стала совсем незначительной и потеряла для него всякую ценность: практически все рабочие превратились в подсобных или разнорабочих. Поэтому совершенно естественно, что искусство, которое нельзя рационализировать таким же образом (художник все еще лично отвечает за то, что делает), прельщает тех, кто, не имея явного таланта, не без основания боится, что они пожизненно приговорены к бессмысленному труду. «Прелесть» связана не с природой искусства, а с образом жизни художника: в наше время он, как никто другой, сам себе хозяин. Большинство людей мечтают о подобной независимости, что может привести к фантастической надежде, будто способность к художественному творчеству есть у всех, будто почти все люди могут творить не с помощью особого таланта, а просто в силу собственной человеческой сущности.
До недавнего времени люди гордились тем, что не должны зарабатывать на хлеб, и стыдились того, что вынуждены это делать. А сегодня кто осмелится в паспорте, в графе «Занятие», назвать себя «джентльменом», даже если у него есть средства к существованию и нет работы? Сегодня вопрос «Чем вы занимаетесь?» означает «Чем вы зарабатываете на жизнь?» В паспорте я назван «писателем»; в отношениях с властями меня это не смущает, потому что иммиграционная и таможенная службы знают, что отдельные писатели зарабатывают огромные деньги. Но если незнакомец в поезде спросит меня о профессии, я никогда не отвечу «писатель» из страха, что последует вопрос: «Что вы пишете?» Ответить «стихи» — значит смутить нас обоих, поскольку мы оба знаем, что никто не может заработать на жизнь стихами. (Иногда я говорю, что изучаю историю средневековья. Это лучший ответ, потому что он притупляет любопытство.)
Отдельные писатели и даже поэты становятся известными общественными деятелями, но у писателя как такового нет общественного статуса, как у врачей и адвокатов — не важно, известных или неизвестных.
На то есть две причины. Во-первых, так называемые изящные искусства перестали быть общественно полезными. После изобретения книгопечатания и распространения грамотности стихи перестали быть средством запоминания, с помощью которого знание и культура передавались из поколения в поколение, как после изобретения фотоаппарата чертежник и художник перестали быть нужными для создания графических документов; их ремесло превратилось в «чистое» искусство, то есть неутилитарное занятие. Во-вторых, в обществе, где господствует этика труда (в капиталистической Америке ее власть, возможно, сильнее, чем в коммунистической России), труд, не приносящий пользы, уже не считается священным (в отличие от большинства античных культур), потому что для труженика досуг не священен, досуг — это передышка в работе, время для отдыха и радостей потребления. Подобное общество с подозрением относится к труду, не приносящему пользу, если вообще интересуется им, — художники не трудятся, значит, они бездельники и дармоеды, в лучшем случае занимаются пустяками, т.е. поэзия и живопись — безобидные хобби.
Пожалуй, наш век может не стыдиться достижений в области чистого искусства — поэзии, живописи, музыки, и он превзошел все былые эпохи в производстве чисто утилитарных и функциональных изделий — самолетов, дамб, хирургических инструментов. Но когда он пытается соединить чистое искусство с утилитарным, производить нечто функциональное и одновременно прекрасное, ничего не выходит. Ни одна эпоха не создала ничего более безобразного, чем средний современный автомобиль, абажур или здание, будь то частный дом или общественное учреждение. Что может быть ужаснее современного делового центра? Всем своим видом он словно хочет сказать служащим, занятым в нем рабским трудом: «В наш век человеческое тело сложней, чем необходимо для работы: будь оно проще, вы были бы счастливей».
Сегодня в процветающих странах благодаря высокому доходу на душу населения, небольшим домам и недостатку прислуги существует искусство, в котором мы, вероятно, превзошли все другие общества в истории, — искусство кулинарии. (Рабочий человек считает его священным). Если население земного шара будет расти с той же скоростью, это культурное великолепие продлится недолго, и, возможно, будущие историки будут с ностальгией смотреть в прошлое, считая 1950—1970 гг. золотым веком кулинарии. Трудно себе представить высокую кухню (hautecuisine), основанную на водорослях и химически обработанной траве.