X

«Ихъ же добрѣ никто не вѣсть, кто суть»: взаимодействие Руси с монголами (продолжение)

Интеллектуальное, социальное и культурное взаимодействие монголов и оседлых народов на периферии Монгольской империи может быть луч­ше понято в рамках русско-монгольских политических и экономических отношений. Как и в некоторых других странах, монголы оставили нетро­нутой политическую структуру Руси, предпочтя манипулировать русской княжеской династией, а не сместить ее.

Даже если монголы не держали гарнизонов в русских городах, а оставались главным образом в степи, мон­гольские администраторы оказывали значительное влияние на события в лесной зоне. Неудивительно, что русские, как многие оседлые народы, за­воеванные монголами, позаимствовали немало военных, фискальных и ад­министративных институтов у монголов, из которых легче всего распознать знаменитую монгольскую почтовую службу, ям. Монгольские дипломатические обычаи были усвоены, но применялись после свержения монголь­ской власти Московией, русским государством раннего Нового времени, только в отношениях с «восточными» народами, хорошо знакомыми с «во­сточными» нравами, а не в контактах с европейцами.

Само монгольское завоевание было, конечно, предельно разорительным. Понадобилось столе­тие, чтобы экономика восстановилась, но восстановление произошло, о чем свидетельствует возобновление выпуска серебряных монет и строительства каменных зданий, в первую очередь церквей. Присоединение Руси к евра­зийскому Шелковому пути облегчило выгодную международную торговлю в городах, связанных с рекой Волгой.

Средневековая Русь была «рукописной» цивилизацией; книгопечата­ние не существовало на Руси до второй половины XVI столетия, а серьезную роль приобрело только столетием позже. Русь также испытывала недоста­ток интеллектуального наследства, обычно ассоциирующегося у европейцев с античной интеллектуальной традицией (классическим древнегреческим и древнеримским наследием), университетами, римским правом и Ренес­сансом. На Руси были интеллектуалы, преимущественно из духовенства, образованные и сведущие в Священном Писании и патристике, но они не проявляли склонности к политической теории или каким-либо обобщени­ям и были много менее космополитичны, чем средневековые армянские хронисты. Эта масса культурных «недостатков» окрашивает любые попыт­ки выявить влияние монголов на духовную культуру Руси. Вообще данные о социальной и культурной истории немногочисленны. Монгольское влия­ние на «более высокую» русскую культуру, которая была исключительно православной христианской, в сфере литературы и искусства отсутствовало (за исключением налогового иммунитета для Русской православной цер­кви, который лежал в основании ее финансовой возможности спонсиро­вать церковное строительство, иконописание и летописание). По иронии, Русь не могла подвергнуться влиянию летописной традиции Джучиева улу­са, поскольку последний таковой не имел.

Непрямой характер монгольского политического господства давал рус­ским возможность трактовать свое подчинение монголам уникальным для истории Монгольской империи образом. В общем и целом, с оговоркой о свойственных децентрализованной рукописной культуре непоследова­тельностях, русские избегали признавать, что они были завоеваны. Летопи­си описывали реалии монгольской власти — русские князья ездили на по­клон к монгольским ханам в Каракорум и Сарай, монгольские должност­ные лица проводили переписи и собирали подати в русских княжествах и городах-государствах, монгольские карательные экспедиции подавляли политическое сопротивление, но летописцы чаще говорили, что монголы «взяли» или «разграбили» города Руси, чем использовали терминологию, указывающую на потерю суверенитета, на завоевание. Действительно, рус­ские авторы иногда определяли Русь как улус хана, но не соотносили это представление с повествованиями о монгольских кампаниях 1237—1238 и 1239—1240 гг. Поскольку русские избегали определенного признания монгольского суверенитета, понятно, что средневековые русские источни­ки никогда не отмечали какое-либо «освобождение» от «татарского ига», тем более что последнего термина тогда еще не существовало. «Интеллек­туальная уступка» зависимости от иноземной власти, выраженная в идее, что русские были «в воле» монголов, была усложнена постоянным призна­нием на Руси легитимности династии Чингисидов. Только законные ханы именовались «царями», их сыновья (по-тюркски «султаны») «царевичами», их жены (ханши) «царицами». Когда это было политически целесообраз­но, русские использовали чингисидскую легитимность против не принад­лежащих к династии «делателей ханов» в улусе Джучи, таких как Мамай и Едигей, и даже против великого среднеазиатского завоевателя Тимура, обвиняя их в, быть может, единственном политическом преступлении, в котором они были неповинны, — в узурпации титула «хан» или соверше­нии государственной измены. Даже после распада Джучиева улуса Россия продолжала признавать достоинство Чингисидов (в отношении таких государств-наследников улуса Джучи, как Казанское и Крымское ханства, воз­главляемых Чингисидами, выбора не было), и одновременно изобретались (в XVI в.) исторические схемы, в которых утверждалась идея о непрерывной преемственности между Киевским государством и Московией, как если бы монгольского завоевания никогда не было.

Ч. Дж. Гальперин, «Историческій вѣстникъ», томъ X (157), «Монгольскія завоеванія и Русь»