Мрачный болгарин предложил купить у него коллекцию коктебельских камней. Я было согласился, но Гарт отговорил меня. Он уверял, что мы сами можем набрать ещё лучшую коллекцию за один день, стоит только съездить в Сердоликовую бухту около Карадага.
Болгарин клялся, что ничего не выйдет, — у нас нет верного глаза и мы не знаем тех мест, куда море выбрасывает самые красивые камни.
Я давно слышал, что берега Коктебеля славятся камнями, но не думал, что их так много. Я брал на берегу горсть камешков, пересыпал их на ладони и почти всегда находил несколько халцедонов, сердоликов, горных хрусталей и зелёных камешков, покрытых разноцветными слоистыми кольцами и носивших название ферлямниксов.
Особенно много было серого мрамора и зелёного малахита с белыми и чёрными жилками. Они создавали на камнях удивительные пейзажи — утёсы, прибои и тени гор.
Часто попадались камешки с тончайшими рисунками растений, напоминавших папоротники.
Больше всего камней я находил на кромке прибоя после бурь. На поиски камней надо было выходить рано, как на охоту и рыбную ловлю. К полудню болгарские дети уже выбирали всё самое ценное.
В Сердоликовую бухту мы поехали на шлюпке в первый же тихий день. С нами поехала Зоя.
За первым мысом на нас дохнуло застоявшейся теплотой, а под стеной Карадага мы вступили в давно забытое и далёкое лето.
Это было самое тёплое место в Крыму. На морских побережьях меня поражала резкая смена холода и тепла на расстоянии каких-нибудь десяти километров. Горные хребты пересекали приморскую страну и делили её на маленькие области. Каждая из них обладала своей растительностью, климатом и пейзажем.
Я впервые увидел Карадаг.
Величие этого зрелища могло сравниться только со зрелищем Сахары, неизмеримых рек, беснующихся океанов, громадных водопадов и разрушительных извержений.
Я увидел окаменелое извержение, поднявшее к небу пласты земной коры.
Могучие жилы лавы вздымались столбами из зелёных морских глубин и останавливали далёкие облака.
Море не набегало волнами на каменные стены, а вспухало и медленно подымалось вверх, с гулом заливая пещеры. Потом оно так же медленно уходило вниз, как бы падало в пропасть.
Из пещер вода выливалась шумными, пенистыми водопадами, выносила в водоворотах водоросли, медуз и высасывала острый воздух подземелий, уходивших под многие миллиарды тонн окаменелой магмы.
Я впервые ощутил головокружение не от взгляда вниз, а от взгляда вверх. Облака проплывали над кручами. Под облаками парили орлы.
Головокружение носилось, как испуганная птица. Всюду, куда бы мы ни смотрели, оно подстерегало нас, и мы потеряли черту земного горизонта.
Гарт подвел шлюпку ко входу в пещеру. В ней, по словам Зои, совсем недавно нашли ящик со старым серебром. В глубине пещеры, на выступах, куда не доставала волна, белели кости. Мы не могли к ним подъехать, но нам показалось, что это человеческие черепа. Очевидно, мы попали в бывший приют контрабандистов.
Вся местность вокруг была полна дикости и величия. Это придавало ей таинственность, от которой у детей пересыхает горло, а у взрослых появляется на лице выражение суровости и восторга.
Стены Карадага смыкались, образуя тесные бухты, — не полукруглые, как обыкновенно, а стиснутые плоскостями гранита многоугольники разнообразных размеров и форм.
В одной из таких бухт мы и качались на своей жёлтой шлюпке. Она казалась ничтожным осенним листом, заброшенным ветром к подножию нависавшей над морем чёрной громады.
С большим риском Гарт подвел шлюпку к отвесной стене, отполированной прибоем, и мы заглянули в воду.
Гранит уходил в морские глубины так же отвесно, как и подымался вверх. Водоросли держались в расщелинах. Они то тихо вытягивали, то прятали зелёные руки, пытаясь схватить стаи пугливой рыбы. Падение каменных стен в воду было настолько крутым, что даже крабы с трудом удерживались на них. Они беспомощно растопыривали клешни и срывались в глубину от каждого ничтожного колебания волны.
Вода в бухте казалась покрытой слоем тёмного оливкового масла. На ней не было ни малейшей ряби. Самый её глухой цвет, тяжесть и вместе с тем прозрачность давали представление громадной глубины.
Со стороны моря бухта была заперта двумя скалами. Они сомкнулись лбами, но их подошвы разошлись далеко и образовали большую арку. Там жило громкоголосое многократное эхо. Когда мы проходили под аркой, то плеск весел превратился в пенистый шум эскадры гребных судов. Эхо придавало любому звуку громовый оттенок. Гарт кашлянул. Сухой кашель курильщика эхо превратило в оглушительный звук канонады, будто от скал отскакивали полые бронзовые ядра.
В бухте Зоя крикнула. С далекой вершины сорвался камень. Мы слышали, как зарождалось его падение, как он щелкал по выступам скал и со свистом пули врезался в воду.
Бухта походила на глубокое озеро в кратере вулкана. В прорезь арки была видна пена волн на подводных рифах и стаи чаек, бивших крыльями по воде. В бухту чайки не залетали.
Около пещеры мы заметили стаю бакланов. Они качались на воде, вытягивая чёрные головы на длинных гусиных шеях.
Стены Карадага были во многих местах рассечены от вершины до поверхности моря прямыми трещинами. Иные утёсы стояли одинокими колоннами, высотой в сотни метров. Было непонятно, почему они не обрушиваются от малейшего колебания воздуха.
Карадаг ещё недавно был действующим вулканом. Он прорвал нагромождения геологических пластов, лежащих над жидкой земной магмой, вспучил их, раздвинул и поднял над морем.
Мы рассматривали сотни горных пород, то завязанных в узлы, то падавших волнами, то свисавших квадратными плитами, похожими на броню дредноутов. На одной из стен Карадага был виден кратер, залитый лавой. В толще окаменелой магмы сверкали жилы сургучного сердолика.
Вода в бухте отражала скалы. Цвет их был суров, но не однообразен. Скалы были чёрные, красные и жёлтые, как охра. Изредка их перерезали пласты зелёных, белых и синеватых пород. Но у всех этих красок было общее свойство — их покрывал сизый налёт, свойственный окалине. Очевидно, это были следы космического огня и пепла.
Зоя рассмотрела у подножия одной из стен небольшую каменную площадку, занесённую песком и ракушками. Мы пристали к ней на шлюпке и вышли.
Зеленоватый сумрачный воздух, наполненный солнечным дымом и жёлтыми отсветами скал, струился над нами. Безмолвие каменного хаоса скрывало смертельные опасности обвалов. От каждого резкого звука мы вздрагивали и смотрели вверх, где небольшая туча стояла, уткнувшись влажным лбом в глыбы гранита.
В сотый раз я пожалел, что не родился художником. Как заманчиво было бы передать в красках эту геологическую поэму. В тысячный раз я почувствовал вялость человеческой речи. Не было ни слов, ни сравнений, чтобы описать могущество кратеров, дыхание моря, влитого в их пропасти, крики орлов и тысячи чудесных ласковых вещей — всплесков воды, прозрачных струй, солнечных зайчиков и нежнейших водорослей и медуз, сообщавших величавому пейзажу оттенок простоты и безопасности.
Не было слов, чтобы передать изгибы бухт, затенённые углы, гроты, выстланые чёрным блеском и светлой подводной травой, тёмную прозрачность волн, качавших далеко внизу спины серебряных паламид, и, наконец, луну, видную снизу даже днём и похожую на клубок розового пара, замерзшего в холоде недосягаемых высот.
Все это надо было зарисовать и перенести на сотни полотен. Но как не было слов, так, верно, не было и красок, чтобы передать торжественность и прелесть этих мест.
Как передать на полотне отражение, имеющее глубину и объём, но вместе с тем не содержащее ничего, кроме непрерывной игры световых и красочных частиц!
Как изобразить амфитеатры чёрных гор, замыкающих полукругом неподвижный розовый день!
Здесь нужно было соединение всех человеческих усилий, содружество талантов, все средства красок, света, слов и звуков. Да, звуков, потому что тишина этого вулканического цирка была совсем не беззвучна. Сквозь неё сочилось едва заметное звучание, должно быть похожее на то жужжанье планет в мировом пространстве, о котором писали эллины.