Активизация молодежи обусловлена многими причинами, в том числе естественной сменой поколений, включая давно назревшую ротацию политической элиты. Но не только этим. Сказываются и другие, прежде всего социальные, факторы. Так, в отличие от США, где заработная плата работников растет до 55 лет, в нашей стране, по оценке Р.Капелюшникова, накопление человеческого капитала фактически завершается к 35 годам, когда заработки достигают пика. Единственным выходом из такой ситуации для многих представителей так называемого креативного класса становится смена работы путем перехода в сегмент с большой заработной платой даже за счет нисходящего квалификационного уровня. Все это, безусловно, вызывает недовольство, а иногда — и открытый протест. Особенно, когда возникает ощущение (а возникает оно у очень многих на рубеже 30—35 лет), что карьерную лестницу, по которой мечтали забраться на максимально возможную высоту, давно уже втянули за собой те, кому удалось забраться по ней раньше. Одной из причин, выводящей внешне благополучную молодежь на улицы российских городов, является пугающая перспектива многолетнего застоя с резким сужением качества жизни, возможностей личностной самореализации.
Миллионы же других молодых людей, особенно учащаяся молодежь, даже об этом не могут мечтать, зарабатывают себе на жизнь, что называется, «по-бразильски», то есть перехватывая время от времени случайную, краткосрочную работу без каких-либо социальных гарантий. Более того, наметилась тенденция, что этот тип заработка у многих продолжается и после окончания учебы. Особенно это характерно для Москвы, где значительную долю молодежи составляют приезжие, и, соответственно, масштаб и разнообразие «нестандартных» форм занятости столь велик, что начинает восприниматься как норма трудовых отношений.
Наша столица за последние пять— семь лет, как «пылесос», вобрала в себя весьма значительную часть активной, амбициозной молодежи из других регионов страны и очень быстро из сонного, сытого, спокойного города стала городом сверхополитизированным — во всяком случае по сравнению с другими регионами страны. Примерно то же самое, возможно в чуть меньших масштабах, происходит в Санкт-Петербурге. Сегодня в мегаполисах 89 процентов опрошенных в той или иной степени интересуются политикой и лишь 6 процентов — не интересуются. 67 процентов имеют в своем непосредственном окружении людей, интересующихся ею. Такое невозможно было себе представить еще пять—семь лет назад, когда само слово «политика» вызывало у многих москвичей лишь презрительные усмешки.
Сейчас мы наблюдаем обратный процесс. Возник буквально взрывной интерес к разнообразным неформальным формам низовой самоорганизации, волон-терства, движений «одного требования», что свидетельствует о начале не формального, а реального структурирования гражданского общества. В нашей стране происходит то, о чем А. Турен и Р. Инглхарт писали в конце 1990-х годов применительно к европейским реалиям: отказ общества служить дисциплинированным «войском» политиков, выражаемый в стремлении людей доводить общественные требования напрямую, благодаря отделенным от государства и партий общественным движениям. Это открывает путь в политику и новым субъектам, и целой плеяде молодых гражданских активистов, многие из которых уже в ближайшее время станут и уже становятся известными стране политиками.
Понятно, что подобного рода настроения локализованы пока в основном столицами и характерны для меньшинства населения (25—30 процентов). Но в современном информационном обществе это уже не имеет принципиального значения. Сегодня максима В. И. Ленина — «политика там, где миллионы» — уже не столь актуальна, как ранее, она перестает быть основополагающим критерием уровня зрелости и развитости политических и гражданских инициатив. Ныне даже маленькие группы активистов, благодаря современным средствам коммуникации, могут оказывать заметное влияние на жизнь страны, свидетелями чему совсем недавно были не только мы, но и весь мир. Кроме того, фиксируемое массовыми опросами снижение интереса к «большой политике» сопровождается, особенно в молодежной среде, латентной политизацией значительных сегментов разного рода субкультур, неформальных движений.
Скажем, несистемная оппозиция — благодаря наличию в ее рядах большого количества известных писателей, музыкантов, журналистов, актеров — способна компенсировать спад уличной протестной активности организацией публичных встреч, дебатов, лекций, концертов, поддерживая тем самым интерес к актуальной для них политической повестке и деятельности оппозиции в целом. Самый яркий пример — ситуация вокруг «Pussy Riot», когда контркультура, смыкающаяся с политикой, была воспринята значительной частью публики как нечто прогрессивное, противостоящее архаике провласт-ных сил и институтов. В этом же ключе следует рассматривать «наведение мостов» рядом известных политиков с многочисленными гражданскими движениями, представители которых были замечены на последних акциях протеста. Речь идет, прежде всего, о многочисленных «движениях одного требования»: «синих ведерках», обманутых пайщиках и дольщиках жилищных пирамид, экологах, защитниках архитектурного наследия и т. п.