Долгожданная речь Обамы, посвященная изменениям в контртеррористической политики США, показала, сколь резок контраст между самодовольной риторикой Буша и мучительным беспокойством Обамы по поводу тех нелегких компромиссов, к которым нескончаемая война принуждает свободное общество. Озабоченность эта более чем серьезная. Если Буш производил впечатление человека, принимающего решения бездумно, Обама, напротив, колеблется, до конца не зная, как ему действовать дальше. Это неплохо: по крайней мере, он задает себе верные вопросы. Говоря о том, что спустя десять лет прежней войны с терроризмом, итогом которой стали бесчисленные человеческие жертвы (из которых семь тысяч — американцы) и триллион долларов расходов, возможно, настало время умерить пыл «войны с терроризмом». Обама фактически выводит национальную полемику за ту границу, которую большинство демократов не осмеливались переступать.
Судя по всему, Буш и Обама исходят из фундаментально различных представлений о масштабах того, чего США может достичь путем применения силы. Буш, судя по всему, полагал, что Америка способна искоренить зло на всем земном шаре — объявляя войну так называемой «оси зла», сразу после 11 сентября 2001 года, он провозгласил, что «наша война с терроризмом начинается с “Аль-Каиды”, но не заканчивается на ней». Обама, напротив, признает, что ликвидация зла вообще и терроризма в частности — за пределами возможностей какой-либо отдельной страны или нации. По его словам, стремление противостоять злу заложено в человеческой природе, но применения оружия для этого недостаточно.
«Никто — ни я, ни какой-либо другой президент — не может обещать полную победу над терроризмом, — говорит Обама. — Мы никогда не сможем искоренить зло, присущее сердцам некоторых людей, и нейтрализовать все опасности, угрожающие нашему открытому обществу». «Мы должны быть скромнее в наших ожиданиях», — резюмировал президент.
В своей речи Обама также высказал отчаянное беспокойство по поводу вопроса об ограничениях власти. Юристы Буша пропагандировали весьма радикальную теорию, согласно которой никакие действия президента как верховного главнокомандующего не могут быть ограничены ни национальными, ни международными законами. Они прописали эту теорию в «Новой парадигме», рассудив, что, если существует угроза национальной безопасности, никакие правовые ограничения не должны мешать президенту выполнять свой долг. Женевская конвенция стала необязательной и была отвергнута как «неуместная». Обама же принципиально настаивал на необходимости конституционных и правовых международных ограничений, в то же время пытаясь установить границы их применения на практике. Фактически, его речь стала гимном теории «справедливой войны», требующей равновесия средств и целей, взывающей к сдержанности всякий раз, когда государство прибегает к применению силы. Это сложная моральная теория с множеством нюансов, на которую опирается коллизионное право. Обама решительно взялся за разрешение самых нелегких вопросов, которыми задавались многие серьезные мыслители в этой области.
Публичное подтверждение Обамой решения по ограничению программы использования боевых беспилотников и готовности подвергнуть ее жесткому контролю и надзору не удовлетворило его настойчивых критиков. Сразу после выступления президента Энтони Д. Ромеро, исполнительный директор Американского союза гражданских свобод, опубликовал доклад, в котором он критиковал «недостаточную прозрачность» программы, добавляя, что «мы должны все так же решительно противостоять идее, согласно которой требования о надлежащей правовой процедуре могут быть удовлетворены без какого-либо надзора федеральных судов общей юрисдикции».
Как мы уже говорили, очевидная обеспокоенность Обамы этой программой, ставшей причиной гибели гражданских лиц, чьи смерти, как он выразился, будут «преследовать» его самого и его команду «до конца жизни», со всей очевидностью демонстрирует отход от конспирологической риторики и былой самодовольной снисходительности. Таким образом, Обама признал, что наличие у Соединенных Штатов технической возможности уничтожить всех своих врагов на половине земного шара не подразумевает автоматически моральных оснований для таких действий. «Поскольку наша борьба переходит на новый уровень, дискуссия больше не может ограничиваться дебатами вокруг законности американского права на самооборону, — заявил Обама. — Утверждение, что военная тактика законна или хотя бы эффективна, не означает признания, что она является мудрой и морально оправданной. В этом же смысле прогресс человечества, обеспечивающий нас технологиями для поражения половины мира, также требует контроля, сдерживающего эту силу, — в противном случае остается опасность злоупотребления ею».
Обама несколько раз повторил, что применение боевых беспилотников имеет свои пределы и что «сила сама по себе не способна гарантировать нашу безопасность». В качестве альтернативы он призвал к «диалогу о комплексной стратегии» для «ослабления источников» радикализма. В арсенале должна быть не только жесткая, но и «мягкая» сила в виде, например, иностранной помощи, образования, миротворчества на Ближнем Востоке и помощи в переходе арабского мира к демократии:
«Наши систематические усилия по нейтрализации террористических организаций будут продолжаться… но эта война, как и все войны, должна закончиться. Так подсказывает история. Этого требует наша демократия».
Обама повторил свои ранние обещания закрыть военную тюрьму в Гуантанамо, где сейчас томятся 166 подозреваемых в терроризме, большинство из которых так и не дождались конкретных обвинений и судебного процесса; тем не менее, многие чрезвычайно сложные вопросы по этой теме так и остаются без ответа. Президент обещал отменить мораторий, наложенный им на передачу заключенных в Йемен. 56 йеменцев составляют большинство в группе из 86 заключенных, получивших разрешение на освобождение. Впрочем, после того как эта группа будет освобождена, основная часть подозреваемых, которых правительство не готово ни судить, ни освобождать, останется за решеткой. Обама затронул эту тему лишь вскользь, сказав:
«Даже после реализации этих мер одна проблема останется нерешенной: что делать с теми задержанными в Гуантанамо, которые, как мы знаем, участвовали в опасных заговорах или нападениях, но которые не могут преследоваться по причине того, что, например, свидетельства против них были скомпрометированы или не признаны в суде. Но, как только мы передадим законопроект по закрытию Гуантанамо в комиссию, я уверен, эта проблема может быть разрешена в соответствии с нашей приверженностью верховенству закона».
Каким образом можно решить проблему этого бессрочного содержания под стражей? Этот вопрос Обама отложил на потом… Ответить на него будет непросто. Как заметил Джозеф Маргульес, профессор юридического факультета Северо-Западного университета и ведущий адвокат по первому делу Гуантанамо в Верховном суде, «дьявол кроется в деталях».
В своей речи Обама, как минимум, поставил правильные вопросы. Даже Маргульес, который в прошлом критиковал Обаму за то, что тот ничего не предпринимал для закрытия Гуантанамо, признал, что он был «взволнован», слушая речь. Он отметил, что «вся возвышенная риторика по поводу ценностей и национальной идентичности была более чем верна». Впрочем, продолжал он, «пока Обама не будет следовать ей, все это будут пустые слова». Но большая часть инструментов прогресса, идущего весьма не гладко, все же не в руках Обамы. Не успел он закончить свою речь, как консерваторы на Капитолийском Холме начали нападать на него за «до 11—сентябрьский образ мысли» (pre-9/11 mindset), как будто мысль может быть только «мыслью после 11 сентября»…