6. Наука и война
Так же, как и в Первую мировую войну, в результате мобилизации 1939 г. большинство ученых пошли на фронт в качестве солдат, а не научных работников. Только позднее, в 1943 г., когда стало ясно, что война может быть проиграна, власти позволили некоторым ученым вернуться с фронта, чтобы служить военному делу в лабораториях. Однако таких примеров было слишком мало, и это было сделано слишком поздно, чтобы оказать поддержку фронту или спасти жизнь сколько-нибудь значительному числу молодых ученых. Кровавая бойня на полях войны вкупе с идеологизацией школ и университетов породили “потерянное поколение” немецких ученых.
6.1. Национал-социалистические научные учреждения
Когда перевооружение Германии началось всерьез, Институт физической химии Кайзера Вильгельма получил название “Четырехлетний план” и должен был осуществлять теперь в первую очередь прикладные исследования, направленные на реализацию национал-социалистической политики автаркии и перевооружения. Общество Кайзера Вильгельма финансово процветало во время войны благодаря расширению сферы исследований, которые включали теперь специфические направления, совместимые с национал-социалистической идеологией и политикой, например, проблему завоевания “жизненного пространства” (Living Space) для немцев на Востоке. Был создан новый тип института с особым статусом, например Сельскохозяйственный институт Общества Кайзера Вильгельма. Названия этих институтов иллюстрируют амбивалентность общества относительно новых учреждений и типа кооперации с национал-социалистическим государством, которое они представляли. После того как началась война, три новых института сельского хозяйства и биологии были основаны в Бреслау, Болгарии и Греции. Ещё один планировался в Венгрии. Этим институтам было предписано способствовать сотрудничеству с местными учеными и использованию местных ресурсов [11, гл. 7].
Вновь реформированная Прусская академия во время войны стала активным участником национал-социалистической пропаганды и разграбления оккупированных территорий, принимая книги, журналы и другие научные материалы, похищенные из других академий, библиотек, университетов [10, с. 107–113]. Академии наук традиционно поддерживали международные отношения путем обмена своими публикациями, который продолжался до начала второй мировой войны. Когда немецкие оккупационные чиновники начали свою программу “германизации” на бывшей польский территории, создав новый Имперский университет в Познани, они обратились к Прусской академии наук, чтобы приобрести учебную литературу на немецком языке. В обмен познаньские чиновники могли предложить много польской литературы, которая была изъята из различных университетов и академий наук в Польше, теперь закрытых. Интересно, что Прусская академия наук, которая в течение веков практиковала обмен публикациями как жест доброй воли, теперь не только принимала эту военную добычу, но и к тому же взяла на себя инициативу и заказывала специфические польские научные публикации. Таким образом, даже такие учреждения, как Прусская академия наук, посвятившие себя “чистой” науке, участвовали в национал-социалистическом разграблении Европы.
6.2. Уран
Вернер Гейзенберг хорошо известен как один из главных участников разработки немецкого проекта исследований урана, окутанного легендами с конца второй мировой войны и остающегося одним из наиболее спорных эпизодов в истории современной науки [1; 10, с. 183–268]. Атомная бомба как таковая в Германии никогда не разрабатывалась, там разрабатывалась научная программа, предполагавшая исследование всех экономических и военных перспектив использования расщепления атома. В рамках этой программы в начале второй мировой войны работали от 70 до 100 академических ученых.
Успех программы в значительной степени зависел от переменчивой военной удачи. Во время “молниеносной” войны, в период с 1939 г. до конца 1941 г., казалось, что Германия вот-вот победит и что нет никакой необходимости в “чудо-оружии”. Когда же зимой 1941–1942 гг. ход войны стал для Германии неблагоприятным, немецкое Управление по вооружению запросило исследователей, могут ли они изготовить атомное оружие в такой срок, чтобы оказать влияние на завершение войны, и они ответили категорически — нет. Таким образом, перед немецкими учеными никогда не стоял вопрос, создавать атомное оружие для Гитлера или нет. Проект “немецкой атомной бомбы” может быть лучше всего оценен в сравнении с американским аналогом. Во время “молниеносной войны” два проекта шли удивительно параллельными курсами, с небольшими исключениями: немцы исследовали те же самые проблемы, использовали те же самые методы, ставили те же самые задачи и получали те же самые результаты. Зима 1941–1942 гг. положила конец идее “молниеносной войны” и ознаменовалась тем, что Германия объявила войну США. Тем самым коренным образом изменился политический контекст урановых исследований, что побудило чиновников, ответственных за научную политику в Германии и Соединенных Штатах, независимо друг от друга решать одну фундаментальную проблему: может ли атомное оружие быть создано той или иной стороной достаточно быстро, чтобы повлиять на исход войны? Хотя строго научные результаты были в обеих странах одинаковы, политические, экономические и идеологические перспективы были совершенно разными.
В Соединенных Штатах Ваневар Буш, советник президента Франклина Рузвельта по научной политике и глава Управления по научным исследованиям и развитию, решил, что создать атомное оружие в такие сроки реально, так что американцам и их союзникам нужно постараться; в Германии же Эрик Шуман, глава исследовательской секции в Управлении по вооружению, решил, что атомное оружие не могло быть создано вовремя ни одной из сторон, так что немцам не следует тратить на это ценные ресурсы и время. Хотя две программы в январе 1942 г. были вполне сопоставимы, вскоре все изменилось. Уже к июню американцы имели то, что немцы получили только к концу войны, да и то не полностью, а именно: атомный реактор, который мог обеспечивать высвобождение энергии в цепной реакции расщепления ядра и полное изотопное деление урана, — иными словами, производство очень небольшого количества вещества для заряда атомной бомбы.
6.3. Наука и пропаганда
После того как Вернер Гейзенберг был публично реабилитирован, он стал желанным лектором как в самой Германии, так и за рубежом [10, с. 123–181]. Сперва эти поездки вызывали возражения в недрах национал-социалистической бюрократии, так как его лекции оставались сугубо научными и аполитичными. С одной стороны, он не поддерживал открыто национал-социализм, но с другой стороны, он как нобелевский лауреат и знаменитый ученый был замечательным посланцем немецкой культуры и служил наглядным доказательством того, что наука и культура в Третьем Рейхе могут процветать. По мере развития военных действий поездки Гейзенберга и использование его в качестве инструмента культурной пропаганды встречали все меньше и меньше сопротивления. Гейзенберг представлял лучшую часть национал-социалистической Германии. Не нацист и видный ученый, он тем не менее постоянно старался убедить своих коллег в оккупированных странах, что победа Германии во второй мировой войне будет “наименьшим злом”. Очевидно, что Гейзенберг работал на нацистскую пропаганду невольно, а может быть, даже неосознанно. Однако столь же очевидно, что соответствующие национал-социалистические чиновники использовали его в пропагандистских целях, что его деятельность была эффективной в этом отношении и что его иностранные коллеги имели основание считать, что он пропагандирует нацизм.
Во время своей самой известной поездки за рубеж в 1941 г. Гейзенберг встречался со своим датским коллегой и учителем Нильсом Бором, и среди прочего они обсуждали вопрос об атомном оружии и ответственности ученых за его создание. Во время пребывания в Дании Гейзенберг и Вейцзэкер выступали на астрофизической конференции в Немецком научном институте (Deutsche Wissenschaftliches Institute), которая задумывалась для укрепления культурного сотрудничества между нацистским институтом и Институтом теоретической физики, возглавляемым Нильсом Бором. Помимо этой лекции в Немецком научном институте Гейзенберг вызвал неприязнь у своих датских коллег тем, что за обедом, на который он был приглашен, он стал трактовать войну как “биологическую необходимость”.
Наконец, в частной беседе с Бором Гейзенберг сообщил ему три вещи: 1) немцы работают над атомной бомбой; 2) он сам амбивалентно относится к этой работе; 3) Бору следует сотрудничать с Немецким научным институтом и с оккупационными властями. Такие зарубежные лекционные поездки, возможно, больше, чем что-нибудь еще, отравляли его отношения со многими иностранными коллегами и прежними друзьями за пределами Германии.
6.4. Ракеты
Среди новых институтов, созданных во время войны, наиболее значительным, несомненно, был военно-индустриальный университетский комплекс, основанный в Пеенемюнде для исследований и разработки баллистических управляемых ракет, названных “Фау 2” [29]. Любительское ракетостроение расцвело еще в Веймарской республике, скорее, как спорт или хобби, чем как серьезное занятие, но Управление по вооружению с самого начала заинтересовалось ракетами. Вскоре после прихода нацистов к власти армия захватила контроль над ракетными исследованиями, привлекла к сотрудничеству некоторых любителей и успешно подавила всех потенциальных конкурентов в Германии.
В первые годы войны руководители проекта армейский офицер Вальтер Дорнбергер и молодой инженер Вернер Браун воздвигли крупное секретное производство для реализации своей программы и заключили контракты на важные университетские и корпоративные исследования. К счастью для группы в Пеенемюнде, зимой 1941–1942 гг., когда положение на фронте стало неблагоприятным для Германии и возникла угроза прекращения щедрой финансовой поддержки, министр вооружения Альберт Шпеер, а затем и сам Гитлер стали горячими сторонниками ракетного оружия. Успех Дорнбергера и Брауна сделал ракетный проект лакомым кусочком для СС, который в годы войны значительно расширил свое влияние. Глава СС Генрих Гиммлер в конечном счете преуспел в захвате существенной части ракетной программы. Убедив Гитлера, что производство ракет нужно разместить под землей, чтобы защитить его от бомбардировок союзников, СС построил печально известный Центральный цех подземной фабрики, где для сборки последних ракет “Фау 2” использовались узники концентрационных лагерей [30]. Такой рабский труд стал обычным явлением для немецкого индустриального комплекса в последние годы войны.
Немецкий ракетный проект ускорил окончание войны, но в пользу союзников. Сама идея создания оружия была стратегической и даже психологической ошибкой, поскольку это оттянуло огромные ресурсы из других секторов военной экономики. Ракетный проект обошелся примерно в половину миллиарда американских долларов, т. е. примерно в четвертую часть средств, потраченных в США на атомную бомбу. Поскольку в этот период немецкая военная промышленность была значительно менее развита, чем американская, бремя ракетного проекта, которое армия взвалила на Третий Рейх, было примерно равноценно бремени Манхэттенского проекта для Соединенных Штатов. В самый активный период своей деятельности группа в Пеенемюнде насчитывала примерно 6000 сотрудников, в том числе около 100 инженеров и 6000 рабочих и разнорабочих, включая узников концентрационных лагерей.
7. Вывод: Наука и идеология при национал-социализме
Когда большинство людей слышат выражение “нацистская наука”, они, возможно, думают об экспериментах Йозефа Менгеле с заключенными концентрационных лагерей или о злобных нападках Иоганнеса Штарка на еврейскую науку. Но деятельность Менгеле стала возможна только из-за давно устоявшихся традиций расистской евгеники в Германии и устойчивых отношений врачей с национал-социалистическим государством, начатых законом о стерилизации, прошедших через “эвтаназию” и “германизацию” и завершившихся экспериментами над людьми. Штарк преуспел в нацификации физики, как и подобные ему ученые в других дисциплинах содействовали нацификации науки в целом: не путем пропаганды арийской науки, а вынуждая коллег предлагать свои услуги национал-социалистам и с усердием демонстрировать свою полезность для национал-социалистического государства.
История науки при национал-социализме отнюдь не свидетельствует, что атавистический, расистский, жестокий и кровавый режим должен обязательно разрушить науку, поскольку, хотя некоторые ученые и пострадали, немецкая наука в целом разрушена не была. Она не показывает также, как ученые сопротивлялись режиму и попыткам злоупотреблять достижениями науки, потому что такая оппозиция была незначительной, если она вообще была. История свидетельствует, что даже такой экстремистский режим, как немецкий национал-социализм, идет на уступки ученым для того, чтобы иметь возможность эксплуатировать науку, и что “аполитичная” современная наука и ученые будут служить любому политическому и идеологическому господину.