Некоторые биографы Шамиля сообщают, что он в детстве был, будто бы, пастухом коз в Дагестане. Это не верно: Шамиль был сыном аварского узденя Денгау-Магомета; мать же его была дочерью аварского бека, Пир-Будоха; имя ее было Баху-Меседу. Уздень — это именитый гражданин, бек — дворянин, иногда владетельный; собственно князей в Дагестане нет. И впоследствии, когда Шамиль предстал пред князем Барятинским в 1859 году, он сам назвал себя узденем: “Я — простой уздень, тридцать лет дравшийся за религию и свободу моего края”, — говорил он, между прочим, в своей речи... Воспитание Шамиля и обучение было [243] очень серьезное — для горца: он, после первоначального обучения, был отправлен отцом в Унцукуль, к знаменитому среди горцев ученому Джемал-Эддину, у которого и пробыл с 12-ти до 20-ти лет, обучаясь различным наукам и, между прочим, арабскому языку, философии и законоведению. В особенности, юного Шамиля пленяли рассказы о жизни и подвигах древних героев Греции и Рима. Вся жизнь его в тот цветущий возраст проходила в занятиях науками и молитве, так как учитель его был, в то же время, и очень религиозный человек. Лишь иногда, жизнь молодого Шамиля разнообразилась боевыми схватками с русскими, для чего приходилось становиться в ряды дагестанцев, предпринимавших набеги в русские пределы. Он обладал необычайною физическою силою и был очень отважен. Его физическая ловкость в прыганье и беге не имела себе равных, — и мы далее увидим, как эти, чисто-физические доблести, в соединении с феноменальной его силой, спасали, не раз, ему жизнь. В единоборстве он между своими сверстниками и горцами вообще не имел равных.
Главные военные отличия Шамиля в рядах чеченцев начинаются, собственно, с тридцатых годов, под начальством первого имама Кавказа, Кази-Магомета (Кази-Муллы), в учиненных им набегах на Аварию, преданную, в лице своих ханов, русскому правительству. Самый же легендарный подвиг Шамиля, обративший на него внимание всех горских племен, произошел, как известно, в Гимрах, в 1832 году, когда Кази-Магомет, окруженный со всех сторон отрядом барона Розена и покинутый дагестанцами, заперся с Шамилем и пятнадцатью самыми преданными ему мюридами в башне. И вот, когда половина мюридов были уже перебиты, Кази-Мулла предложил Шамилю выскочить с ним из башни и попытаться пробиться. Шамиль согласился. [244] Кази-Мулла выскочил первым и был тотчас же заколот штыками. Шамиль же, видя у дверей двух солдат с ружьями, готовыми выстрелить по тому смельчаку, который решится выскочить, подобно Кази-Мулле, выпрыгнул из верхних дверей башни, — и так ловко и далеко, что очутился позади этих двух солдат и, мгновенно изрубив их, погнался за третьим солдатом, убегавшим от него, нагнал его и убил. Так как стрелять в Шамиля в это время никто не решался, потому что кругом были солдаты и легко можно было, поэтому, попасть в своих же, то борьба велась лишь холодным оружием. И вот, в тот момент, когда Шамиль рубил на смерть третьего солдата, к нему подбежал четвертый и ударил его штыком в грудь, и так сильно, что штык вышел в спину, у правой лопатки, и правая рука была парализована; тогда Шамиль быстро перехватил шашку в левую руку (Во многих описаниях и рассказах об этой памятной для Шамиля и русских битве утверждается, что Шамиль был левша. Это неверно: генерал Магомет-Шефи, передавший мне все подробности этого эпизода, объяснил, что его отец мог рубить одинаково и правой и левой руками — т. е., когда уставала в бою одна рука, он брал шашку в другую руку.), одним сильным ударом разрубил солдату голову и побежал к находившимся неподалеку густым деревьям. Охваченные паническим страхом и изумленные необычайной силой и отчаянным мужеством Шамиля, изрубившего уже четырех человек, солдаты отхлынули от него... В этот момент, вблизи него очутился мюрид Магомет-Али, единственный нераненый горец из бывших в башне: пользуясь тем, что всеобщее внимание было сосредоточено на Шамиле, он беспрепятственно выскочил из башни, — и с криком: “Аллах! Аллах!” явился на помощь Шамилю... Вдвоем они добежали до деревьев и скрылись; но вскоре Шамиль, истекая кровью, упал в [245] изнеможении, снял с себя шашку и, отдавая ее Магомету-Али, сказал: “Сбереги мою шашку; она мне не нужна больше, — я умираю”... С этими словами Шамиль склонил голову, и из его рта хлынула кровь... Русские сочли его убитым и оставили в покое, а Магомет-Али, отбежав в сторону, наблюдал за Шамилем издали, и с наступлением вечера поспешил к нему на помощь и перевязал ему раны, а ночью отвел его в ближайший аул Унцукуль, где жил тесть Шамиля, Абдул-Азис, славившийся в Дагестане, как искусный врач. Три месяца Шамиль находился между жизнью и смертью, но могучая натура превозмогла, — и он понемногу оправился. Раны помешали лишь избранию его в имамы, каковое звание и перешло к Гамзат-Беку. Шашка Шамиля, сослужившая ему такую службу, была очень тяжелая, так что никто из горцев не мог владеть ею. Эта шашка находится в настоящее время, как сообщил мне генерал Шамиль, в Мекке, у старшего сына Шамиля, Кази-Магомы.
В общем, Шамиль, по словам его сына, Магомет-Шефи, имел 19-ть ран холодным оружием и три раны пулевых; одна русская пуля так и осталась в нем навсегда и похоронена вместе с ним.
При следующем имаме (втором), Гамзат-Беке, в 1834 году, произведено было нападение мюридов на Хунзах, принадлежащий преданным нам аварским ханам, причем произошло и самое избиение этих ханов. Рассказывая об этом кровавом эпизоде, почти все историки Кавказской войны обвиняют Шамиля, внушившего, будто бы, Гамзат-Беку мысль воспользоваться пребыванием ханов в лагере дагестанцев при реке Тоботе и перебить их, с целью подчинить своему влиянию аварцев и склонить их, затем, к газавату — то есть, к ведению священной войны против русских, — так как ханский аварский дом был главным препятствием [246] введению газавата в Аварии и к распространению власти имамов в ее горах и аулах.
В действительности же, по словам генерала Шамиля, отец его отнюдь не подстрекал Гамзат-Бека к избиению рода аварских ханов (Шамиль, будто бы, сказал Гамзат-Беку, когда аварские ханы явились в его лагерь: “Куй железо, пока горячо!..”) и не хотел происшедшей резни. Как на доказательство неучастия Шамиля в этом трагическом и вероломном событии, генерал Шамиль указывает на то обстоятельство, что когда его отец, после убиения Гамзат-Бека, был избран имамом, он тотчас же приказал снести головы всем тем, кто, по приказу Гамзат-Бека, убивал аварских ханов и их свиту. Равно, он приказал казнить и тех аварцев, которые потом, два года спустя после избиения их ханов, убили Гамзат-Бека. При этом, передавая мне обстоятельства избиения ханов, генерал Шамиль сообщил следующую интересную подробность. Когда, с наступлением ночи, началась между аварцами и мюридами Гамзат-Бека резня, то рубился, конечно, и Шамиль, защищаясь от нападавших на него нукеров, которые, зная его за друга Гамзат-Бека, хотели непременно его убить. Среди самого пыла битвы, один аварский бек крикнул: “Изрубите Шамиля! Он в белой чалме”... Тогда Шамиль быстро снял с себя чалму (белую) и надел ее на первого, подвернувшегося ему мюрида, а его черную папаху надел на себя; мюрид, слышавший тоже крик аварца, беспрекословно повиновался Шамилю — и вскоре был изрублен в куски, а Шамиль остался жив, получив лишь легкую рану шашкой. Как известно, вся эта страшная резня началась почти случайно. Мюриды Гамзата хотели, по его приказу, взять из свиты аварских ханов лишь одного узденя Буга, жителя селения Цудахар, убившего когда-то двоюродного брата Гамзат-Бека, некоего Амира-Али; аварцы отказались выдать [247] Буга, и когда мюриды стали брать его силою, начался спор, во время которого один из нукеров сделал в мюрида выстрел; это и послужило сигналом к общей резне между давно уже враждовавшими между собою аварцами с одной стороны, и партией мюридов Чечни и Дагестана, — с другой.
Перед убийством Гамзат-Бека, Шамиль всячески предостерегал его от возможности со стороны аварцев отмщения за смерть их ханов: Шамиль советовал имаму, между прочим, не избирать своей резиденцией аварский Хунзах, а находиться по-прежнему в Гоцатле; но Гамзат Бек не внимал его советам и, как бы фатально, шел навстречу смерти. Чрезвычайно интересные сведения сообщил мне по этому поводу генерал Магомет-Шефи (узнавший их от своего покойного отца). Отец его, Шамиль, за два дня до убийства предостерегал Гамзат-Бека от поездки, по случаю предстоящего праздника, в мечеть; но Гамзат, будучи фаталистом, отвечал ему:
— Не боюсь. Будет то, что написано мне на досках предопределения. — Посланному же Шамиля, подавшему ему письмо, он сказал: — Никто не может остановить ангела, если Аллах пошлет его за душой человека...
Получив эти ответы, Шамиль тотчас же отправил Гамзат-Беку второе письмо, в котором писал: “Ты очень слепо веришь в предопределение. Это хорошо; но попробуй, однако, кинуться со скалы, — и ты увидишь, что наверное погибнешь, хотя бы тебе, по здоровью твоему, можно было прожить еще много лет”. Это второе письмо не дошло уже до Гамзата, а первое было найдено в кармане архалука убитого имама.
Не менее трагические эпизоды происходили, иногда, с Шамилем и вне столкновений с партийными врагами в горах и с русскими отрядами. Так, например, однажды, [248] в Ведене, ночью, произошел с ним следующий случай. К нему в Ведень был доставлен уздень (а не русский солдат, как утверждает г-жа Чичагова в своих записках), заподозренный в желании передаться русским, т. е. объявить себя и свое селение “мирным”. Шамиль приказал его ослепить, а затем, посадить пока в глубокую яму, служившую местом ареста для виновных. Как мог выбраться оттуда ослепленный уздень, как мог он подкрасться к двум сонным телохранителям Шамиля, вздремнувшим у входа в дом имама и даже, без всякого шума, убить их обоих и кто дал ему кинжал, — все это осталось неизвестным... Но только жизнь Шамиля висела в эту страшную для него ночь на волоске: убийца, прикончив часовых, тихо прокрался в его спальню и ударил сонного Шамиля, раздетого и безоружного, кинжалом в бок, нанеся ему, по счастью, не опасную рану. Шамиль спасся, благодаря лишь своей необычайной силе: он, проснувшись, быстро обхватил нападавшего руками и совсем сдавил его в своих могучих, железных объятиях, а зубами стал грызть его за голову. Когда, наконец, прибежали к Шамилю на помощь и он разжал руки, то на пол упал совсем уже умирающий человек, который спустя несколько минут и испустил дух, унеся с собою в могилу тайну оказанного ему кем-то содействия... Шамиль, после этого ночного нападения на него, несколько реформировал лишь свой личный конвой, состоявший из двух сот телохранителей, набранных, преимущественно, из жителей аула Чиркей, питавшего особую ненависть к русским.
В сфере управления подвластными ему племенами горцев и вообще в администрации, имам Шамиль не был особенным фанатиком и проявлял иногда удивительную для магометанина снисходительность к чуждой ему религии. Так, например, он разрешил нашим [249] раскольникам, бежавшим к нему в горы от религиозных преследований со стороны русских властей, открыто отправлять свое богослужение в устраиваемых ими часовнях, а также предоставил им право устраивать и свои скиты — где пожелают. Он даже не брал с них за это право никаких налогов. По словам генерала Магомет-Шефи, отец его хотел даже освободить всех рабов подведомственных ему горских племен; но наибы, владетельные “султаны” и беки, прослышав об этом, явились в его резиденцию, в Ведень, и прямо угрожали имаму, что если только он приведет в исполнение эту меру, то они все примут русское подданство — и у них, следовательно, будут существовать русские порядки с их крепостным правом... Это сообщение чрезвычайно интересно и знаменательно.