Проблеме социальной трансформации крестьянского сообщества в советскую эпоху значительное внимание уделяют М. А. Безнин и Т. М. Димони. По мнению этих ученых, эволюция российского сельского социума 1930—1980-х гг. была типичной для модернизирующегося общества и специфичной в своих проявлениях, так как здесь реализовывался особый тип раскрестьянивания, развивавшийся в рамках колхозно-совхозной капитализировавшейся экономики. Исследователи отмечают, что в колхозный период советской истории происходило формирование новой стратификации сельского социума, в основе которой лежали процессы пролетаризации и формирования протобуржуазных тенденций. М. А. Безнин и Т. М. Димони выделяют следующие основные социальные группы сельскохозяйственного населения: 1) протобуржуазия (председатели колхозов, директора совхозов, директора МТС); 2) протоменеджеры (члены правлений колхоза, бригадиры, заведующие фермами, управляющие отделениями совхоза, зав. складами, приемщики, весовщики и др.); 3) специалисты сельского хозяйства (агрономы, зоотехники, ветврачи, экономисты, бухгалтера, механики и др.); 4) трудовая аристократия сельского хозяйства — квалифицированные рабочие и колхозники (комбайнеры, трактористы и т. д.); 5) малоквалифицированные рабочие [см.: Безнин, Димони, 2007, 313—315].
Общую характеристику колхозного социума периода 1930-х гг. представила М. Н. Глумная. Исследователь выделяет четыре социальные группы среди колхозников, различавшиеся между собой по социально-экономическому статусу: 1) управленцы — административно-управленческий аппарат колхоза (председатель и члены правления, бригадиры, заведующие производственными участками); 2) специалисты, т. е. люди, получившие специальную подготовку для работы в какой-либо производственной сфере коллективного хозяйства; 3) передовики производства; 4) рядовые колхозники [см.: Глумная, 2005, 268].
Исследователь В. А. Бондарев считает, что в СССР не существовало колхозного крестьянства как класса. По мнению автора, применительно к периоду конца 1920-х — начала 1950-х гг. колхозное крестьянство являлось тяглово-податным сословием, целенаправленно сформированным государством, с четко определенными и юридически закрепленными правами и обязанностями, а также экономической и социальной функцией в социалистическом обществе по производству сельскохозяйственной продукции, подготовке социально-трудовых ресурсов для нужд социалистического строительства и, в силу этого, обладающим специфическими характеристиками коллективной психологии (менталитета), культуры и быта. Колхозное крестьянство представляло собой транзитивную, переходную общность. Переход заключался в социальном развитии крестьянства к наемным сельскохозяйственным рабочим, однако он не был завершен в связи с распадом СССР [см.: Бондарев, 2005, 272, 279—280].
Социальным процессам на селе периода 1960—1980-х гг. посвящены работы С. Г. Карпова. Исследователь отмечает, что с утратой традиционных крестьянских черт колхозники превращались в особую социальную группу, в рамках которой, в свою очередь, происходили процессы дифференциации. Автор приходит к выводу, что социальные процессы, происходившие в указанный период, свидетельствуют о завершении трансформации аграрного общества в индустриальное, где колхозному крестьянству уже не было места [см.: Карпов, 2005, 289—291].
Таким образом, в настоящее время исследователи социальной истории крестьянства проявляют вполне оправданный интерес к различным социологическим теориям — стратификации, модернизации, социального и человеческого капитала и др. В современных исследованиях при анализе крестьянского социума прибегают к более сложной стратификации, учитывающей такие критерии, как объем властных и управленческих полномочий, уровень дохода, образования, квалификации и профессионализма работников, социальный престиж.
В отечественной историографии утвердилось мнение о том, что в аграрной подсистеме социальная трансформация происходила в направлении раскрестьянивания. Под раскрестьяниванием историки понимают, с одной стороны, ликвидацию основных условий воспроизводства крестьянского двора, прямое выталкивание сельского населения из деревни (внешнее раскрестьянивание). С другой стороны, этот процесс означает изменение социально-культурного типа работника, занятого сельскохозяйственным трудом, а также глубинные перемены в ментальной сфере (внутреннее раскрестьянивание). Раскрестьянивание выступает закономерным, объективным явлением в модернизирующемся обществе, однако на его процессы серьезное влияние оказывают факторы субъективного порядка, прежде всего государственная политика в отношении сельского населения и ее реализация на практике.
Проблема социальной трансформации колхозного крестьянства тесно связана с проблемой его социальной идентификации. Важно уяснить, какую функцию и место в социальном пространстве отводило государство крестьянству, как сами крестьяне ощущали себя в системе социальных координат, какое представление о крестьянстве складывалось у других социальных групп.
Определяя место крестьянства в социальной структуре общества, многие исследователи отмечают самое бесправное положение этого социального слоя. Так, Н. Н. Козлова пишет: «…кто такой крестьянин: тот, кто всегда занимал нижнюю ступень в социальной иерархии, кто живет на рубеже общества и природы, подчиняется семейно-ролевому поведению и патриархальной власти, тот, чья жизнь ритмична и регулируется обычаем и традицией, религиозными установками и нормами моральной экономики» [Козлова, 1998, 154]. В модернизирующемся обществе, каким и являлось Советское государство в изучаемый период, двигателем прогресса, носителем передовых технологий, образа жизни и культуры всегда выступает город и городское население, а деревня и ее жители воспринимаются как олицетворение прошлого, носители отсталости и необразованности.
Не последнюю роль в идентификации крестьянства в колхозный период сыграла государственная идеологическая риторика. В. С. Барулин отмечает, что, когда выстраивается жесткая социально-классовая пирамида, в которой одни классы обречены быть ведущими, передовыми, другие — ведомыми, вторичными, в обществе начинается социальное неравенство. По мнению исследователя, в СССР основные параметры официальной судьбы таких социальных слоев, как крестьянство и интеллигенция, определялись в признании их изначальной своеобразной социально-ценностной вторичности. Во взаимоотношении рабочего класса и крестьянства крестьянству отводилась роль своеобразного социального ведомого, и эта ведомость признавалась перманентной [см.: Барулин, 2000, 148—149].
Подобная государственная идеология приводила к необратимым последствиям для судеб крестьянства. Анализ публицистической и художественной литературы показывает, что со временем в повседневной речевой практике горожан (в том числе недавних выходцев из деревни) слова «деревня», «колхоз» и «колхозник» зачастую ассоциировались с отсталостью, серостью и необразованностью, приобрели явный негативный, пренебрежительный оттенок. Приведем следующий пример. В рассказе А. Курчаткина «Ноздрюха», написанном в 1974—1978 гг., один из персонажей, бригадирша городской стройки, сама вчерашняя колхозница, так отозвалась о главной героине Глаше (Ноздрюхе): «У-у, деревня необразованная!..» [Курчаткин, 1988, 232]. Устами этого же персонажа были брошены следующие слова в адрес несогласных рабочих: «О! Расхайлались. Колхоз развели. Деревню» [см.: Там же, 248].
В то же время следует отметить, что многие горожане, столкнувшись с повседневной жизнью колхозников, признавали их социально-правовую неполноценность и незащищенность. Яркие и драматичные впечатления о колхозной жизни оставила на страницах своего дневника Ольга Берггольц, которая в 1949 г. несколько месяцев жила в селе Ряхино Новгородской области. 26 мая 1949 г. поэтесса сделала следующую запись: «Оказывается, колхозники не имеют паспортов. Молодежи они тоже не выдаются, чтоб никто не уезжал из колхоза» [Берггольц, 1991, 168]. Берггольц отразила настроение колхозной молодежи («Зачем нам кончать [школу], нас отсюда все равно никуда не выпустят, а еще говорят, что молодым везде у нас дорога») и подвела своеобразный итог тяжелому женскому труду в послевоенной деревне («Итак, баба умирает в сохе, не вооруженная паспортом» [см.: Там же]).
Любопытно свидетельство сельского учителя Мазеева (р. 1919), который зафиксировал в памяти начало перемен в правовом положении крестьян: «Конец 50-х — стало полегче, когда Хрущев стал производить перестройку. Колхозы хоть паспорта стали давать да налоги отменили. Полегче стало. Они хоть людьми, как паспорт стал, считаться начали, а то без паспортов до этого жили. Кто они, что они — никто не знал. Колхозник — и все. Чтобы ему выбраться из этого колхоза, его должны были отпустить, выдать ему справку, что он освобожден от колхоза» [цит. по: Бердинских, 2001,421].
В понимании крестьян труд на земле был наиболее тяжелым, особенно по сравнению с городскими условиями работы. Не случайно тяжелый физический труд на промышленных городских предприятиях вызывал у выходцев из деревни недоумение. Исследовали А. М. Маркевич и А. К. Соколов приводят пример, когда в 1930-х гг. крестьяне подшефной «Серпу и молоту» деревни увидели завод, один из них сказал: «Ну и работа. Мы думали, что рабочие прохлаждаются, а здесь хуже ада» [Маркевич, Соколов, 2005, 130]. Как отмечает И. Е. Кознова, в памяти российского крестьянства о колхозах на первый план выносится то, что связано с потерей «воли» и интенсификацией труда, его мобилизационным, свойственным советскому варианту модернизации характером, с особенно напряженным физическим трудом, с «пустыми» трудоднями [см.: Кознова, 2005, 20].
Многие сельские жители, особенно наиболее мобильная часть молодого населения деревни, не хотели мириться с ролью социального аутсайдера и всеми силами рвались в город. Писатель Ф. Абрамов подметил, что «крестьянские дети (это всем известно, кто вышел из деревни) отравлены комплексом неполноценности на всю жизнь» [Абрамов, 1993, 25], именно поэтому некоторые выходцы из деревни старались не вспоминать о своих корнях. Один из героев Н. Н. Козловой И. И. Белоносов (р. 1908) упоминает в личном дневнике о своем крестьянском происхождении лишь в конце 1970-х гг., прочитав «Плотницкие рассказы» В. Белова, в период, как пишет исследователь, когда крестьянская культура перестает рассматриваться как область пережитков и превращается в ценность [см.: Козлова, 2005, 130—131]. Тем не менее, размышляя о своем жизненном пути, И. И. Белоносов приходит к выводу, что он сделал в свое время правильный выбор: «Иногда я думаю, что не нужно было уходить из деревни Байново в город, но вот посмотрел Сапогова и как выглядит его жизнь. Живет со старухой в маленьком домике, имеет небольшое хозяйство и все. Нет, верно я сделал, что в свое время уехал из Байнова» [Там же, 133].
С началом массовой коллективизации в деревне происходит кардинальная ломка устоявшихся трудовых и повседневных традиций крестьян. Исход из деревни, интенсивно начавшийся с конца 1920-х гг., стал закономерным следствием не только силового воздействия власти на сельских жителей, но и следствием того, как справедливо замечает Н. Н. Козлова, что крестьяне переходили ту меру, которая обеспечивала воспроизводство привычного образа жизни, крестьянской культуры, крестьянских ценностей, привычной крестьянской повседневности. Пребывание в деревне виделось молодым людям опасным или же совершенно бесперспективным, они хватались за любую возможность, чтобы из деревни вырваться [Там же, 133]. И этот исход с разной интенсивностью наблюдался в последующие десятилетия.
О низком социальном престиже сельскохозяйственного труда свидетельствуют данные социологических опросов, которые проводись с 1960-х гг. среди выпускников сельских школ. Так, по данным И. Т. Левыкина, опросы выпускников средних и восьмилетних сельских школ, проведенные в 1963, 1966 и 1967 гг. в Орловской области, показали, что лишь 6,4 % выпускников хотели остаться работать в колхозе или совхозе, только 11,5% выпускников планировали поступать в сельскохозяйственные вузы [см.: Левыкин, 1970, 120—121]. Наиболее привлекательными у выпускников средних сельских школ считались профессии учителя, врача, инженера, военного, а недостаточно привлекательными — работника сферы обслуживания и животноводства.
По данным ЦСУ РСФСР из 335,8 тыс. юношей и девушек, окончивших в 1968 г. сельскую среднюю школу, остались работать в сельском хозяйстве только 66,2 тыс., т. е. 19,7 %. В некоторых областях этот показатель был гораздо ниже: например, в Архангельской области — 4,3 %, Калининградской — 5,8 %, Тульской — 3,7 % [рассчитано по: ГАРФ, ф. А-616, оп. 3, д. 3236, л. 20].
Таким образом, за период существования Советского государства в массовом сознании сложилось в целом негативное отношение к сельскому образу жизни, а труд на земле не удалось возвести в ранг социально престижного труда. Молодое поколение селян всеми силами стремилось уехать из колхоза, и в этом их поддерживали родители. Исход из деревни следует рассматривать как прямое следствие тех социальных стереотипов, которые сформировались в обществе, а кроме того, сказались также факторы социально-экономического, социально-правового и культурного порядка.
Колхоз представлял собой не только производственное предприятие, а довольно сложную социальную корпорацию со своей внутренней дифференциацией, в основе которой в первую очередь находились такие факторы, как наличие властно-распорядительных ресурсов, принадлежность к определенной должностной и профессиональной категории, работа в определенной отрасли общественного хозяйства и т. п. Однако необходимо отметить, что на социальный капитал колхозника оказывали существенное влияние его неформальные связи (родственные, «кумовские», соседские и т. п.), что во многом свидетельствовало о сохранявшихся чертах традиционного общества. Не случайно, например, сложилась такая частушка: «Хорошо живется тому/ Бригадир кому родня. / Хоть работай, не работай, / Всё четыре трудодня» [цит. по: Бердинских, 2001, 357].
На протяжении исследуемого периода социальный статус колхозника практически воспроизводился из поколения в поколение. Этому способствовала сложившаяся практика, когда шестнадцатилетние подростки, дети колхозников, автоматически зачислялись в члены колхоза, хотя такое положение противоречило Примерному уставу сельхозартели. Даже во второй половине 1950-х гг. в уставах многих колхозов содержались пункты, согласно которым в члены колхоза зачисляли автоматически. Например, в уставе колхоза «Междуречье» Междуреченского района Вологодской области было записано: «Считать детей колхозников с пятнадцатилетнего возраста механически колхозниками». Устав колхоза «Красавино» Кич-Городецкого района этой же области гласил: «Лица, прибывшие в колхоз по замужеству или примачеству, механически зачисляются в колхоз и являются равноправными членами колхоза», а устав другого колхоза этого же района утверждал: «Каким-то ни было путем человек явился в колхозное хозяйство, он механически будет являться членом колхоза» [ГАВО, ф. 1705, оп. 9, д. 2221, л. 13—14]. Изменить свой социальный статус колхозник мог только при условии перехода в другую социальную категорию — рабочего или служащего государственного учреждения или предприятия, что затруднялось на практике действующей паспортной системой и порядком выхода (отпуска) из колхоза.
Предпосылки социально-экономической дифференциации колхозного социума складывались в процессе экономической модернизации аграрной подсистемы, по мере углубления профессиональной специализации. Как отмечают М. А. Безнин и Т. М. Димони, первоначально труд в колхозах в основном не был специализированным, колхозники сохраняли статус многофункциональных работников. В 1950-е гг. становится заметно, что занятие сельским хозяйством из образа жизни постепенно превращается в профессию, происходит выход за пределы села системы профессиональной подготовки. Наблюдается «индустриализация» сельских профессий, увеличение доли людей, связанных по характеру работы с машинами и механизмами [см.: Безнин, Димони, 2005, 38]. Если в 1939 г. было зафиксировано 12—13 сельскохозяйственных специальностей, то в 1970-е гг. — 159. В 1939 г. 80 % селян России работали «без обозначения специальности», а в 1970 г. доля тех, кто не имел профессии, составила 47 %, т. е. значительно снизилась [Безнин, Димони, 2006, 185]. В то же время необходимо отметить, что профессиональная специализация в сельском хозяйстве развивалась значительно медленнее по сравнению с промышленностью.
Среди всех работников колхоза можно выделить следующие основные социально-профессиональные группы: руководители и специалисты колхозного производства; механизаторы, занятые квалифицированным физическим трудом на машинах; колхозники, занятые квалифицированным, малоквалифицированным и неквалифицированным физическим трудом. Последняя группа является наиболее численно преобладающей среди колхозников и подразделяется на следующие подгруппы: работники растениеводства, работники животноводства, работники подсобных предприятий колхозов, члены строительных бригад, обслуживающий персонал.
Обращает на себя внимание тот факт, что на протяжении изучаемого периода власть в большей степени стимулировала работу колхозной элиты — руководителей колхозного производства (председателей колхозов, бригадиров, заведующих производственными участками), специалистов сельского хозяйства, а также механизаторов. Эти категории колхозников в первую очередь оказались включены в систему специальной профессиональной подготовки, обладали большими привилегиями и правами по сравнению с рядовыми колхозниками. В то же время отметим, что именно эти категории неоднократно становились объектом реформирования и администрирования со стороны государства.
Важное место в иерархии колхозного социума играли колхозные управленцы, прежде всего председатели колхозов. В ходе колхозного строительства сложился порядок, согласно которому кандидатура председателя колхоза вначале подбиралась и утверждалась на уровне райисполкома и райкома, а затем уже происходили выборы на общем собрании колхозников. На председателя колхоза возлагалась персональная ответственность за выполнение колхозом производственных планов, сдачу сельхозпродуктов в порядке обязательных поставок (первая заповедь колхозников — сначала сдать хлеб государству, а потом распределять оставшееся на трудодни), выплату налогов и т. п. Власть стремилась формировать послушный управленческий аппарат в колхозах, что на практике приводило к текучести и нестабильности руководящего кадрового состава.
В начале 1950-х гг. была предпринята попытка качественно улучшить состав руководящих кадров колхозов. Правительство рекомендовало выдвигать на должность председателей колхозов специалистов сельского хозяйства со средним и высшим образованием и опытных практиков из числа советско-партийного актива [КПСС в резолюциях…, 1971, VI, 323—331]. Председатели колхозов из числа специалистов и практиков первые три года работы получали гарантированную ежемесячную оплату в размере от 700 до 1300 руб. для лиц со средним образованием, от 850 до 1600 руб. — с высшим образованием. Кроме того, этой категории председателей предоставлялись льготные кредиты для постройки домов и приобретения скота, льготы по сельскохозяйственному налогу и обязательным поставкам сельскохозяйственных продуктов. Если председателем укрупненного колхоза становился опытный практик, состоявший членом колхоза, на него не распространялись перечисленные выше льготы и выплаты. Необходимо отметить, что разный порядок в оплате труда и социальном обеспечении руководителей колхозов вызывал недовольство тех председателей, на кого не распространялись гарантированная денежная оплата и социальное обеспечение, а также приводил к нарушению законодательства об оплате труда: часто практиковалась незаконная и завышенная денежная оплата труда руководителей колхозов.
В 1958 г. в целом по РСФСР удельный вес председателей колхозов с высшим образованием составил 5,7 %, со средним образованием — 28 %, в основном же в должности председателей колхозов работали практики, не имеющие высшего и среднего образования (66,3 %). Кадровый состав председателей колхозов оставался нестабильным: в 1958 г., например, только 47,3 % председателей работали в должности более трех лет. Почти 93 % председательского корпуса являлись членами и кандидатами в члены КПСС. К концу 1950-х гг. должность председателя колхоза оставалась сугубо мужской, удельный вес женщин составлял 1,8% [рассчитано по: ГАРФ, ф. А-310, оп. 1, д. 7101, л. 1]. Однако в целом мероприятия, проводимые в 1950-х гг. по улучшению состава руководящих кадров колхозов, давали положительные результаты: среди председателей колхозов возрастало число лиц, имеющих специальное образование сельскохозяйственного профиля (агрономы, зоотехники, ветврачи и др.).
Колхозная верхушка обладала значительным властным ресурсом по отношению к рядовым колхозникам. Это проявлялось при распределении колхозных работ и должностей, при организации трудовой и гужевой повинности на лесозаготовках, при записи трудодней, при распределении денежных и натуральных авансов, в штрафных санкциях. Довольно часто руководители колхозов демонстрировали авторитарный стиль руководства, принимали единоличные решения по важнейшим производственным вопросам, что противоречило уставным нормам сельхозартели.
Наиболее молодой и перспективной категорией колхозного населения были механизаторы. В послевоенный период (1946) в целом по колхозам России удельный вес механизаторов составлял 1,9 % занятого колхозного населения, в 1953 г. — 2,8 %, в начале 1960-х гг. работники механизированного труда (механизаторы и шоферы) составили около 10 % общей численности трудоспособных членов колхозов, принимавших участие в общественном производстве [см.: Вербицкая, 1992, 121—122].
До 1953 г. механизаторы являлись членами колхозов, которых на период летних полевых работ государство зачисляло в штат МТС. Согласно решению сентябрьского (1953 г.) пленума ЦК КПСС, в целях улучшения использования сельскохозяйственной техники и повышения ответственности механизаторов за проведение работ государство перевело их в штат постоянных рабочих МТС [КПСС в резолюциях…, 1971, VI, 415].
Как справедливо отмечает О. М. Вербицкая, решение о переводе колхозных механизаторов в штат МТС имело двоякое значение. С одной стороны, ухудшился качественный состав крестьянства, т. к. из механизаторских должностей в колхозах были оставлены лишь шоферы, электрики, работники механизированных участков в животноводстве и пр. С другой стороны, эта мера дала бывшим колхозным механизаторам определенные социальные преимущества, которых колхозники в те годы не имели, — гарантированную, довольно высокую оплату труда, профсоюзное членство, право на пенсионное обеспечение в старости и другие льготы [см.: Вербицкая, 1992, 122]. В 1958—1959 гг. в связи с реорганизацией МТС механизаторы вновь становятся членами колхозов, однако льготы, полученные в МТС, за ними были сохранены.
Материальное положение механизаторов было гораздо выше и стабильнее по сравнению с рядовыми колхозниками. Так, Постановлениями СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 января 1939 г. и 8 марта 1939 г. трактористам, бригадирам тракторных бригад и их помощникам был введен гарантированный денежный (2 руб. 50 коп. за трудодень) и натуральный (не менее 3 кг зерновых на трудодень) минимум оплаты труда [История колхозного права, 1959, II, 60, 102—104]. Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 9 мая 1942 г. механизаторам МТС вводилась дополнительная оплата: за перевыполнение планов урожайности работники тракторных бригад могли получить 13 % собранного сверх плана зерна, 15 % семян подсолнечника, 11 % картофеля и т. д. [см.: Там же, 220—221]. В 1948—1950 гг. был установлен новый гарантированный минимум оплаты труда работникам тракторных бригад МТС [История социалистической экономики, 1980, VI, 116—117]. Оплата дифференцировалась в зависимости от выполнения плана урожайности. Вводилась также дополнительная оплата труда механизаторам за сверхплановую урожайность. Постановление СМ СССР и ЦК КПСС от 18 апреля 1958 г. рекомендовало колхозам установить оплату труда механизаторам, чтобы ее уровень был не ниже оплаты, которую они получали в МТС по гарантированному минимуму (от 5 до 8 руб. и 2—3 кг зерна на трудодень) [Сб. нормат. актов, 1965, 210—211]. Учитывая наличие большого числа экономически слабых колхозов, введение гарантированной оплаты труда для механизаторов на практике приводило к тому, что значительно снижался фонд оплаты труда, предназначенный рядовым колхозникам.
Рассмотрим еще одну социальную категорию — специалистов сельского хозяйства (агрономы, зоотехники, ветврачи и др.). Вплоть до конца 1950-х гг. численность специалистов, работавших непосредственно в колхозах, была незначительной. Еще меньшим было число специалистов — членов колхоза: например, в 1954 г. членами колхозов являлось лишь 5 % общего числа специалистов сельского хозяйства [см.: Вербицкая, 1992, 130]. Далеко не каждое общественное хозяйство обслуживалось специалистами. Так, в послевоенные годы один штатный дипломированный агроном приходился на 14 колхозов, один зоотехник — на 32 колхоза [см.: Там же].
До начала 1950-х гг. обслуживание специалистами общественного хозяйства колхозов осуществлялось в основном через участковую сеть районных отделов сельского хозяйства и МТС. Такой порядок сформировался еще в 1920—1930-е гг. В 1953 г. была проведена реорганизация сложившихся форм обслуживания специалистами колхозного производства: агрономы и зоотехники были переведены в постоянные штаты МТС, с тем, чтобы каждый колхоз обслуживался 1—2 специалистами сельского хозяйства [КПСС в резолюциях…, 1971, VI, 421].
Очередные попытки улучшить использование специалистов в колхозном производстве пришлись на вторую половину 1950-х гг. Согласно Постановлению ЦК КПСС и СМ СССР от 20 августа 1955 г. агрономы и зоотехники были переведены из штатов МТС в колхозы, при этом им настоятельно рекомендовалось вступать в члены колхоза. После реорганизации МТС в 1958 г. членами колхозов стали все категории квалифицированных специалистов, ранее работавших в машинно-тракторных станциях. В результате численность наиболее квалифицированных работников колхозов значительно возросла, увеличилась и номенклатура должностей специалистов. Например, в 1950 г. один специалист сельского хозяйства в среднем обслуживал 5 колхозов, в 1959 г. на каждый колхоз уже приходилось в среднем 2—3 специалиста [см.: Вербицкая, 1992, 132]. Если в начале колхозного строительства к специалистам колхозов, как правило, относили агрономов, зоотехников и счетных работников, то к 1970-м гг. в колхозах появились также экономисты, инженеры-механики, техники-электрики и др.
Однако кадры специалистов закреплялись в колхозном производстве крайне неудовлетворительно. Среди причин текучести кадров специалистов сельского хозяйства следует назвать неудовлетворенность материальным положением, жилищными и культурно-бытовыми условиями, непрестижность сельского образа жизни. Работники с высшим и средним специальным образование даже сельскохозяйственного профиля могли достаточно легко устроиться на работу в городах. В конце 1960-х гг. многие российские колхозы продолжали испытывать потребность в квалифицированных кадрах специалистов сельского хозяйства.
Перечисленные выше категории населения можно отнести к представителям колхозной элиты. Эти категории колхозников обладали значительным властным ресурсом, а также относительно высоким уровнем оплаты труда. Например, в 1965 г. оплата одного человекодня председателя колхоза почти в 4 раза превышала оплату работника, занятого на конных и ручных работах в растениеводстве, а среднегодовая оплата труда председателя была в 6,5 раз выше среднегодовой оплаты работника растениеводства [рассчитано по: РГАЭ, ф.1562, оп. 44, д. 1699, л. 40, 77].
Перейдем к анализу категории рядовых колхозников. Как уже отмечалось выше, дети колхозников, как правило, воспроизводили социальный статус родителей. Низкий уровень механизации общественного хозяйства, наличие значительного объема работ, не требовавших какой-либо специальной подготовки, способствовали вовлечению в колхозное производство несовершеннолетних. Более того, труд подростков в возрасте от 12 до 16 лет был узаконен в апреле 1942 г., когда постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О повышении для колхозников обязательного минимума трудодней» ввело обязательный минимум трудодней для этой возрастной категории (50 трудодней в год) [Важнейшие решения по сельскому хозяйству, 1948, 310—311].
По воспоминаниям самих колхозников, в 1930—1940-х гг. работать в колхозах начинали с 10—11-летнего возраста, а иногда и еще раньше, в 7—8 лет, многое зависело от благосостояния семьи [см.: Якунина, 2002, 148]. Заработанные детьми и подростками трудодни, как правило, записывались в трудовые книжки матерей. Дети и подростки выполняли самые разные работы: убирали лен, овощи, зерновые, возили навоз на поля, пасли скот, работали на сенокосе и т. п. Так, Пелагея Васильевна Залуцкая (Сковородина) из г. Коряжма Архангельской области вспоминает о своей работе в колхозе в годы войны: «…Летом на уборке, сенокосе. Правда, косить не косила, не хватало сил, а сено загребала, поле боронила, а плуг из борозды в борозду заносила на плечах, подлезала под ручку плуга и так волокла. Малая росточком была, слабая. Вот так и работала… » [цит. по: Якунина, 2002, 149]. Раннее привлечение детей колхозников в общественное производство следует рассматривать как своеобразную трудовую подготовку к дальнейшей постоянной работе в колхозе. В 1950—1960-х гг., как правило, начало постоянной работы юношей и девушек в общественном хозяйстве совпадало с окончанием восьмилетней или средней общеобразовательной школы. Выпускники сельских школ, оставшиеся в колхозе, начинали свою производственную деятельность в качестве рядовых колхозников или посылались от колхоза на учебу.
Для первых колхозов характерен традиционный универсализм крестьянского труда. Профессиональная специализация развивалась в общественном производстве довольно медленно. С одной стороны, это было связано с сезонностью сельскохозяйственного производства, медленным внедрением механизации в животноводстве и земледелии. С другой стороны, многое зависело от состояния конкретного колхоза, от наличия в нем трудоспособных кадров, отраслевой специализации.
Колхозники, занятые в растениеводстве, как правило, работали на выращивании различных культур попеременно. Однако постепенно в этой отрасли складывалась специализация по выращиванию отдельных культур, например овощей, льна, разведению садов, виноградников. В колхозах создавались специализированные бригады и звенья, труд в которых требовал разносторонних знаний, навыков, практической подготовки. Многие колхозники проходили специальное обучение на курсах, в сельскохозяйственных школах, приобретали необходимую специализацию. До конца 1950-х гг. большинство колхозников, занятых в растениеводстве, были объединены в полеводческие бригады. С конца 1950-х гг. основным видом производственных объединений становятся комплексные и тракторно-комплексные бригады.
В отличие от работников растениеводства работники животноводства имели круглогодичную занятость и постоянное место работы, что способствовало накоплению ими профессиональных навыков. Согласно годовым отчетам колхозов, в этой отрасли насчитывалось до десятка различных профессий, каждая из которых связана с повторяющимся циклом рабочих операций.
По мере развития колхозной системы, с углублением профессиональной специализации, ростом уровня механизации общественного производства происходило накопление человеческого капитала в аграрной подсистеме общества. Причем если в 1930—1940-х гг. основное внимание уделялось профессиональной подготовке руководителей, специалистов, а также механизаторов, то в дальнейшем развитие получила система подготовки кадров массовых профессий. Серьезные изменения в системе подготовки колхозных кадров наметились уже после окончания Великой Отечественной войны.
По постановлению февральского (1947 г.) Пленума ЦК ВКП(б) были созданы двухгодичные государственные школы по подготовке руководящих колхозных работников и при них — постоянно действовавшие шестимесячные курсы переподготовки председателей колхозов [КПСС в резолюциях…, 1971, VI, 255—256]. В 1951 г. двухгодичные школы были преобразованы в средние сельскохозяйственные школы по подготовке председателей колхозов с трехгодичным сроком обучения, а шестимесячные курсы при них — в годичные курсы по подготовке и повышению квалификации председателей колхозов [см.: ГАВО, ф. 1705, оп. 9, д. 646, л. 260—262]. Выпускникам средней школы по подготовке председателей колхозов, успешно сдавшим государственный экзамен, присваивалось звание младшего агронома, а окончившим курсы — звание техника — организатора колхозного производства. По мнению Ю. П. Денисова, роль школ в подготовке председателей колхозов была существенной, однако сколько-нибудь полно решить задачу укрепления колхозов квалифицированными кадрами они не могли [см.: Денисов, 1971, 43—44]. В работе школ по подготовке председателей колхозов встречались большие трудности. Так, не всегда удавалось обеспечить набор в школы, на учебу попадали случайные люди, не имеющие опыта работы. Далеко не все выпускники возвращались по окончании учебы в колхозы. Например, в решении бюро Вологодского обкома партии от 4 января 1954 г. приводились данные, что из 330 человек, окончивших школу за ряд лет, председателями и их заместителями работало только 85 (25,7 %), более 100 человек (30,3%) не вернулись в колхозы, а устроились в других организациях и на предприятиях [см.: Там же, 44].
Широко использовались различные виды курсовой подготовки и переподготовки председателей колхозов. Как правило, через такую систему повышения квалификации проходила значительная часть председателей колхозов.
В одногодичных сельскохозяйственных школах готовили руководящие колхозные кадры среднего звена — заведующих животноводческими фермами, бригадиров производственных бригад, бригадиров-овощеводов, младших ветфельдшеров, счетоводов и бухгалтеров колхоза. Однако набор в одногодичные школы был небольшой и не удовлетворял потребности колхозов в квалифицированных кадрах. Вместе с тем в условиях укрупненного хозяйства роль бригадиров и заведующих производственными участками в организации производственных процессов значительно возросла, требовались знающие и инициативные кадры. В отчетах по итогам проверки организационного состояния укрупненных производственных бригад в колхозах прямо указывалось, что «низкая квалификация и недостаточная грамотность бригадиров продолжает оставаться наиболее слабым местом руководителей укрупненных бригад», что «назрела необходимость в обучении этих кадров», чтобы охватить их «специальной курсовой подготовкой» [ГАВО, ф. 1705, оп. 9, д. 646, л. 535]. Следует отметить, что образовательный уровень руководителей среднего звена был крайне низким, в силу этого многие из них не справлялись со своими должностными обязанностями.
После выхода постановления ЦК ВКП(б) от 19 июня 1950 г. «О постановке дела пропаганды и внедрения достижений науки и передового опыта в сельском хозяйстве» с 1 октября 1950 г. началась подготовка массовых колхозных кадров на агрозоотехнических курсах с трехлетним сроком обучения без отрыва от производства. Программа первого года обучения предусматривала овладение колхозниками обязательным минимумом агротехнических или зоотехнических знаний, необходимых для работы в определенной отрасли. Колхозникам, освоившим программу второго и третьего года обучения, сдавшим экзамен, присваивались соответственно звания мастера первого и второго разрядов в одной из отраслей колхозного производства (полеводство, огородничество, садоводство, животноводство) и выдавался аттестат с указанием полученной специальности [КПСС в резолюциях…, 1971, VI, 315—316]. К работе курсов предписывалось привлекать наиболее квалифицированных специалистов сельского хозяйства, научных работников, преподавателей вузов и техникумов, а также передовиков сельского хозяйства. Однако на практике работа агрозоотехнических курсов часто проходила формально. Не удавалось привлечь на курсы опытных преподавателей, учеба проводилась «на низком теоретическом уровне», без проведения практических занятий, при плохой посещаемости слушателей. Тем не менее сама постановка вопроса о подготовке массовых профессий для сельского хозяйства свидетельствовала о том, что такая проблема назрела и отвечала потребностям колхозного производства. Система агрозоотехнических курсов преследовала цель не просто поднять профессиональный уровень работника, а присвоить ему специальность и квалификацию.
В 1960-х гг. заметно возросла роль сельских профессионально-технических училищ в подготовке квалифицированных кадров для колхозов и совхозов: введен ряд новых профессий, увеличилось количество специальностей для девушек, определились профессии для молодежи со средним образованием [ГАРФ, ф. А-616, оп. 3, д. 96, л. 116].
Таким образом, социальная трансформация колхозного крестьянства напрямую зависела от экономической модернизации аграрного сектора, от властных решений государства. Серьезное влияние на социальную трансформацию деревни оказали процессы урбанизации (в самом широком смысле этого понятия), что повлекло к изменению традиционного образа жизни, организации и культуры труда сельского населения. В процессе развития колхозной системы колхозники по своему статусу все более приближались к работникам наемного труда. Одновременно усиливалась дифференциация колхозного социума, в основе которой лежали такие факторы, как объем властных полномочий, профессиональная специализация, уровень дохода, престиж. Отдельные социальные группы колхозников стали различаться не только по уровню материального достатка, но и моделью поведения, образом жизни, профессиональными интересами. Значительно возросла социальная мобильность колхозников. Это проявлялось в возможности смены социального статуса, а также перехода в другую группу колхозного социума. В то же время процессы раскрестьянивания сопровождались и серьезными негативными явлениями. Сельскохозяйственный труд не удалось возвести в ранг социально престижного труда, усиливалась пассивность колхозников, наблюдалось равнодушие к работам на земле, все более ощущался разрыв в ценностных установках различных поколений селян.