Дата 70-летия начала Великой Отечественной войны прошла настолько тускло и зажёванно, что мне захотелось взорвать этот оплот равнодушия, искусственных фраз и натужно-фальшивого пафоса. Знакомьтесь, вот она, война.
«...Одновременно с Люхтером в дивизион прислали телефонистку Клаву, женщину лет 35-ти. Вот на нее капитан и тратил все свободное время. А его было много. Больше-то заняться было нечем. Он с нее глаз не спускал. Возможно, он был в нее влюблен, а скорее, считал своей собственностью. Но не зря говорят, что Бог создал три зла – черта, бабу и козла. Клава всегда говорила – «солдаты тоже люди, они тоже хотят» и никому не отказывала. Дело дошло до того, что Клава занялась благотворительной деятельностью и в других частях нашей армии. Как-то недалеко от управления дивизиона заняла огневую позицию батарея РГК. И, как только батарейцы построили блиндажи, Клава ушла к «чужим». Капитан забегал по лесу, но безрезультатно. Стал спрашивать у солдат, и кто-то подсказал, где ее можно найти. Нашел он ее в самом неприглядном виде с целым орудийным расчетом. Да еще на его « Ты что же делаешь, блядь такая», Клава заявила – «А ты, что, один хочешь?».
...Как-то раз наш дневной привал был недалеко от картофельного поля. Это мы потом узнали, что поле было картофельное. Тогда нас также мучил голод. Пожевав какие-то совершенно несъедобные листья (лакомством была бы даже заячья капуста), я решил пробраться на опушку леса. Сколько радости было, когда на поле оказалась еще не убранная картошка! Земля промерзла, уже наступили морозы, но картошка не пострадала. Так мне кажется теперь, спустя почти 44 года. В ход было пущено все – штыки, приклады. Картошкой были наполнены котелки, с которыми мы в то время еще не расстались и большое 16-литровое хозяйственное ведро, до этого бесполезно занимавшее место в повозке старшины. Забравшись поглубже в лес, разложили костер из сушняка, чтобы не привлечь к себе внимания дымом, и обед был сварен. Сейчас трудно себе представить, как это было вкусно. Не было хлеба, соли, но зато картошка такая, что остановится, не было сил. Съели не меньше, чем килограммов по шесть. Это был пир. Потом, уже позже, ели и поясные ремни, и блины из прогоркшей муки, испеченные на листе ржавого кровельного железа и, наполовину изгрызенную мышами, телячью шкуру. Но это потом.
...На один из дивизионов нашего полка из окружения вышел лейтенант. Он готов был петь и плясать от счастья. Но в соответствии с приказом из дивизиона лейтенанта направили в штаб полка. А там, старший лейтенант – помощник начальника штаба, спросил у него: «Где твои солдаты?», потом вывел во двор и застрелил.
...Кроме склада продовольствия, недалеко от него кто-то нашел склад вин. Мы видели потом, как туда без гимнастерок и сапог бежали солдаты и возвращались с охапками бутылок. Мы тоже было собрались туда сходить, но принесший нам несколько бутылок вина, с этикетки которой улыбался широкобородый дед, рассказал, что командир дивизии, узнав об устроенном на складе погроме, выслал туда офицерский наряд. Офицеры, видя, что просто так обезумевших солдат не остановить, стали стрелять над головами бегущих. А когда и это не оказало действия, стали стрелять уже в упор. Но и это не остановило любителей выпить. Лезли в склад через двери и окна и через тела убитых люди. Разбивали бутылки, и десяти- и двадцатилитровые, чтобы найти вино покрепче. Рассказывают, что вина было налито чуть ли не по щиколотку. Тут же валялось и стекло от разбитых бутылок. Но люди не обращали на это внимания и лезли туда даже босыми.
...А к нам на плацдарм прибывало пополнение. С наступлением темноты прибыла колонна солдат в гражданской одежде и с мешочками разных цветов за плечами. Вооружение – винтовка на троих. Это были мобилизованные на только что освобожденной территории Черниговской области. На оккупированной территории Украины и, в частности, в Черниговской области, где в 1941 году замкнулось кольцо окружения Юго-западного фронта, осталось много окруженцев. После освобождения области все они сразу же были мобилизованы, но, как выяснилось, не для пополнения рот и батарей действующей армии, где каждый солдат был на вес золота и комплект рот часто составлял не более 10%, а, вероятно, для наказания. Страшное поражение нашей армии в 1941 году ставилось в вину не главному командованию, а простым солдатам и офицерам. В нашей среде кем-то распускались слухи, что это все предатели Родины. Что в то время, пока мы воевали, они отсиживались в немецком тылу, пили водку, ели сало и спали в теплых постелях с бабами. Они бросили оружие, пусть теперь добудут его в бою. На рассвете, как всегда, началась атака, без артподготовки. Почти безоружных людей подняли в атаку на хорошо укрепленный рубеж обороны противника. Немцы, находившиеся в окопах и блиндажах, безнаказанно убивали ни в чем не повинных людей. Огонь был настолько плотным, что за несколько минут была убита основная масса атакующих. Остальных прикончила артиллерия и минометы. Живым с поля боя не вышел никто. Того, кто отдал этот нечеловеческий приказ, думаю, это устраивало. Некому будет рассказать о диких (так и хочется написать звериных) нравах тех, кому полагалось быть заботливыми отцами вверенных им людей. И расчет был сделан, видимо, правильно. Прошло столько времени, и никто из историков и мемуаристов об этих зверствах так и не написал. Или может быть, я ошибаюсь и мне в руки не попал такой материал?
...Без организованного питания долго не навоюешь. Хоть один, даже совершенно не поддающийся зубам сухарь, из непропеченного, без дрожжей ржаного хлеба, но солдату дать надо. Потому-то старшина всегда, и в мирное время, а тем более на войне, в Красной армии был главной фигурой, как у солдат, так и у офицеров. У немецкого солдата, думаю, потребности в старшине (или как там у них он назывался) было поменьше. В ранцах убитых мы всегда находили и хлебцы в заводской упаковке (говорили, что он может храниться чуть ли не годами), и шпроты, и масло, и колбасу или мясные консервы и чай или кофе. И маленькая спиртовка с сухим спиртом была. Наши солдаты этот спирт размачивали в тряпке, выжимали и выпивали. А чтобы добыть все это богатство, часто, рискуя жизнью, выползали на нейтральную полосу, чтобы снять с убитого немца рюкзак».
О войне рассказывал Пётр Харитонович Андреев