Высшим наказанием в инкской шкале наказаний было распространение смертной казни на все селение преступника, чтоб « ни сосунка, ни пискуна» — помимо казни самого преступника, истреблялась вся его община (селение), там истреблялся и скот, дома разрушались, а поля засевались солью. Надо сказать, что полное истребление сопротивляющегося автономного коллектива на войне (при попытке впервые покорить этот коллектив или подавить его мятеж) было явлением вполне обычным (правда, в качестве особо жестокой меры) повсюду, но вот в качестве кары за преступление одного члена коллектива, при том, что сам этот коллектив не выходил из повиновения и к преступлению не причастен — в таком качестве поголовное истребление коллектива очень мало кем применялось. О соответствующей инкской каре долгое время было известно от Инки Гарсиласо де ла Вега, но он говорит, что причиталась она за такие-то конкретные преступления, и тут же прибавляет, что она никогда не употреблялась реально — такой страх нагоняла сама угроза, что, мол, и преступлений соответствующих никто и никогда не дерхал совершить. Явное неправдоподобие этого комментария могло бы ставить под то или иное сомнение значение самого сообщения о том, что такая мера в инкских законах была. Однако у совершенно независимого автора, Гуаман Помы, мы находим угрозу в точности этим самым наказанием в самом начале приводимых им частями законов Тупак Йупанки (верховный инка в 1471—1493), причем здесь эта кара возвещается не в качестве наказания за какие-то конкретные дела, а просто как крайняя угроза тем, кто осмелится преступать излагаемые далее законы, то есть просто как высшая мера наказаний. И тут же Гуаман Пома от себя указывает, что применялась эта кара реально и очень эффективно действовала на всех, служа чем-то вроде главного обеспечения для всей системы инкского правосудия. Вот это место из текста Гуамана Помы («184-185»):
Топа Инка Юпанки и остальные аукиконы и великие господа..., — ...так они говорили «Мы устанавливаем и приказываем [все нижеследующее]выполнять и соблюдать в этих [подвластных нам]государствах, и владениях, под страхом смертной казни для тех, кто не будет это выполнять — для них самих и их детей и потомков, ибо они будут наказаны, и подвергнуты расправе, и приговорены к смерти, и будет уничтожен весь их род, а их селения разрушены и поля — засеяны солью, и там будут жить одни лишь звери: горный олень, пума, лиса, горный кот, кондор и сокол». Эти означенные наказания раз и навсегда были приказаны, введены и выполняемы во всем этом государстве, и поэтому там никогда не возникали тяжбы [=прения, обжалования]по поводу этого означенного приговора. Суровы были закон и правосудие этого государства (*).
(* — Y ancí no abía pleyto jamás con esta dicha sentencia; estaua fixa la ley y justicia en este rreyno. — Разграничение предложений у нас дано согласно В.А. Кузьмищеву. Гуаман Пома не отмечал знаками препинания и большими буквами границ предложений, так что возможно и иное членение, принятое некоторыми зарубежными специалистами: Y ancí no abía pleyto jamás; con esta dicha sentencia estaua fixa la ley y justicia en este rreyno — «И поэтому там никогда не возникали тяжбы. С означенным приговором установились твердо закон и правосудие этого королевства». Однако такой перевод дает в обеих своих частях намного менее ясный смысл, чем понимание В.А. Кузьмищева).
Из Гарсиласо де ла Вега известно, что именно эта кара должна была применяться как стандартное наказание за два преступления: за половое общение или попытку вступить в таковое с девственницей Солнца и за то же самое по отношению к женщине верховного инки. В обоих случаях каралось именно селение мужчины. Гарсиласо пишет (204-206): "Для монахинь [девственниц Солнца], которые совершали преступление против своей девственности, существовал закон, по которому их закапывали в землю живыми, а соучастника приказывали повесить. А поскольку они считали (и так они утверждали), что убить одного мужчину было малым наказанием за столь тяжелое преступление, каким являлась дерзость изнасилования жены, предназначенной Солнцу, их богу и отцу их королей, закон приказывал убить вместе с преступником его жену, и детей, и слуг, а также их родственников, и всех соседей, и жителей его селения, и весь их скот, чтобы не осталось бы, как говорят, ни сосунка, ни пискуна. Они разрушали селение и засыпали его камнями, и, поскольку это была как бы родина и мать, которые родили и вырастили столь плохого сына, [селение]превращалось в мертвую пустыню, и то место было проклято и отлучено, чтобы никто не коснулся бы его, даже скот, если бы он [появлялся там]. Таков был закон, однако он никогда не был приведен в исполнение, потому что не нашелся [человек], который нарушил бы его, ибо, как мы уже говорили в других случаях, индейцы Перу испытывали величайший страх перед своими законами и проявляли к ним полнейшее почтение, особенно к тем, которые касались их религии и их королей. Однако, если находился кто-либо, кто нарушал его, закон применялся по всей своей строгости, без всякого снисхождения, словно речь шла о том, чтобы убить шавку. Ибо инки никогда не создавали [свои]законы, чтобы пугать своих вассалов или чтобы над ними насмехались, а чтобы они приводились бы в исполнение по отношению к тем, кто решился бы их нарушить. ...Для тех, кто совершал преступление против этих домов для жен инки, имелся тот же самый суровый закон, что и против прелюбодеев [по отношению]к избранницам для Солнца, ибо преступление было одним и тем же, однако [и]он никогда не был применен, ибо не было к кому [применить его].В подтверждение того, что мы говорим о строгом законе против тех, кто посмел бы [склонить к сожительству]жен Солнца или инки, интендант Агустин де Сарате, рассказывая о причинах жестокой смерти Ата-уальпы, — книга вторая, глава седьмая, — говорит следующие слова, которые мы дословно приводим [и]которые касаются нашего предмета: «А поскольку результаты следствия, которое проводилось, были [взяты]со слов самого Филипильо, он интерпретировал их, как хотел, согласно своему намерению; причину, которая толкнула его, никогда не могли выяснить как следует, однако она была одной из двух: или этот индеец имел любовные [отношения]с одной из жен Атабалибы и хотел с его смертью спокойно (seguramente) насладиться ими, что уже было сообщено Атабалибе, и он жаловался на это губернатору, говоря, что он больше страдает от того оскорбления, чем от своего плена или стольких бедствий, свалившихся на него, хотя бы за ними наступила бы его смерть, ибо столь низкий индеец так мало посчитался с ним и нанес ему столь великую обиду, зная закон, который существовал на той земле для подобных преступлений, потому что того, кто был виновен в его [нарушении] или только попытался бы его [нарушить], сжигали живьем вместе с самой женщиной, если она была виновна, и убивали его родителей, и детей, и братьев, и всех других близких родственников, и даже лам такого прелюбодея, и, помимо этого, опустошали землю, уроженцем которой он был, засевая ее солью, и срубали деревья, и сносили дома всего селения, и совершались другие очень суровые наказания в память о преступлении».
Read More