Чилибуха (рвотный орех) шла в ход при «угрызении змеи». От глистов — полынь горькая и бадьян, последний — ещё и от эпилепсии. Наперстянкой лечили зоб и сумасшествие. Особый вид гороха — «противолюбострастный» и болеутоляющий — применялся также при золотухе, грыже и ломоте в суставах. Если наблюдались «синие на теле пятна, мокротные болезни, завалы во внутренностях, тёмная вода в глазах», использовалась арника. Кирказон — от «злых язв» и «дикого мяса». Касторка — для здоровья кишечника. Всё это не цитаты из травника для знахарей, а научные сведения 1810 года. Реестр фитосредств, предположительно составленный известным врачом, автором «Фармакопеи российской» Никоном Карпинским, показывает, чем болели и как лечились россияне того времени. О рынке фитопрепаратов в эпоху Александра I рассказываем по статье и докладу* историка из НИУ ВШЭ Марины Лоскутовой.
Почитаем контракт 1810 года о поставках лекарственного сырья, который российское Министерство внутренних дел заключило с купцом Христианом Талем. В число закупавшихся товаров входили экзотические растения из Латинской Америки и Восточной Азии, а также бальзамы на их основе. Подобные снадобья ввозились в Европу колониальными державами ещё с XVI–XVII века.
Среди поставляемых Талем средств были и те, которые давно считаются обычными продуктами и пряностями. Например, какао, корица, кардамон, оливковое масло, сахар с Канарских островов. Все они импортировались в страну в начале XIX века, в том числе, в медицинских целях.
Но речь не о «квазилекарствах», а об экзотическом фитосырье. Например, в списке Таля числятся 1620 аптекарских фунтов (около 580 кг) корня южноамериканской ипекакуаны — «рвотного корня», который уже в XVII веке вошёл в европейские лечебники, а в конце XVIII века активно использовался для нужд армии и флота. Растение считалось средством от дизентерии, потогонным и пр.
Ипекакуана
Там же и 1600 фунтов корня ялапы — ипомеи слабительной. Она применялась по назначению ещё у ацтеков, а с освоением Нового света снискала славу у европейских аптекарей. По данным историков, к началу XIX века на одних только испанских судах в Европу ввозились свыше 100 тонн корня ялапы в год.
А ещё 2400 фунтов камеди гваякума и 140 фунтов «перуанского бальзама». Камедь гваякума в XVI веке числилась средством от сифилиса, но со временем эти представления были развенчаны. Тогда как «перуанский бальзам» — смола из коры мироксилона — до сих пор используется как антисептик и идёт в ход в парфюмерии. Добавим сюда еще одно популярное средство — сарсапарель, впервые описанную в «Хронике Перу» (1553) испанским географом, историком завоевания Южной Америки Педро Сьеса де Леоном. В Новом свете её также использовали от сифилиса.
К середине XVIII века все перечисленные выше препараты часто встречались в аптеках Испании, Португалии, Франции, Голландии, Италии, Великобритании. Чуть позже эти средства вошли и в отечественные фармакопеи, в том числе, в «Фармакопею российскую» Никона Карпинского (1798, переведена с латыни в 1802 году).
«Санкционка» и импортозамещение
После 1807 года торговое мореплавание на Балтике и в проливах, соединяющих её с Северным морем, оказалось прервано. Присоединившись в результате Тильзитского мира к континентальной блокаде Великобритании, Россия потеряла основного торгового партнёра. Поэтому когда в 1809–1811 годах Медицинский совет (сначала при МВД, потом — при Министерстве народного просвещения, МНП) и комиссия при нём решали острый вопрос, какие препараты надо продолжать закупать в Европе, ялапа, ипекакуана и камедь гваякума попали в список особо необходимой «санкционки».
До Наполеоновских войн за рубежом закупались для госпиталей и аптек даже те растения, которые изобиловали в стране и нередко заготавливались для частных нужд. Фитосредства во все времена были очень популярны в России. Во всяком случае, об этом свидетельствуют материалы Аптекарского приказа (органа управления фармацией в XVII – начале XVIII века). Если говорить о его чиновниках, то они больше доверяли растительным препаратам. Минеральные же котировались не очень. А препараты на основе дериватов животных (например, териак) считались неприемлемыми.
Для сравнения: в то время в Европе пытались лечиться… частицами египетских мумий (появились даже подделки этого «средства»). Териак, рецепт которого совершенствовал ещё врач императора Нерона Андромах, включал мясо змеи. К слову, у эскулапа в этом зелье также были опиум, гиацинт и бобровая струя.
Как бы то ни было, но поддержание народного здравия в александровскую эпоху требовало зарубежных медикаментов. А с ними в ту пору стало туго. Вопрос замещения иностранных лекарств встал ребром. В итоге министр внутренних дел князь Алексей Куракин поручил Медицинскому совету ведомства составить наставление по заготовке лекарственных средств в пределах страны. Заграничные медикаменты в будущем предполагалось отчасти заменить «российскими произведениями».
Речь шла не столько о поиске аналогов экзотических товаров из-за рубежа, сколько о том, чтобы уже не ввозить растения, встречавшиеся в России. Таковых члены Медицинского совета насчитали несколько десятков. Впрочем, эксперты сошлись и во мнении, что мгновенно отказаться от закупок за рубежом невозможно. Даже в ситуации войны и проблем с торговлей.
Школьники на дикоросах
Среди распространённых в России растений в контракте Таля значились, например, арника — «баранья трава», применявшаяся как желчегонное, сосудорасширяющее и противосудорожное средство. Лаванда — известный седатив.
Как ни странно, но до 1807 года приобрести их за границей было проще, чем запастись в России. Дело в том, что казенные аптеки, созданные по европейскому образцу, предполагали и соответствующий ассортимент. Среди врачей и аптекарей было немало иноземцев. Но главное, что систематических попыток наладить систему снабжения внутри страны не было.
С распространением в России европейской научной медицины с XVII – начала XVIII века стали открываться аптеки и появляться аптекарские и ботанические сады (например, аптекарский огород был у царя Алексея Михайловича, а самый известный такой огород создал в 1706 году Петр I; похожие угодья были в Санкт-Петербурге, Астрахани, Лубнах под Полтавой). Но они едва ли могли обеспечить российскую фармацию нужным количеством сырья. Кстати, в монастырях и митрополичьих резиденциях тоже были сады с целебными растениями, но, скорее, для внутреннего пользования.
Субтропическая оранжерея Аптекарского огорода, 1880–1890 годы
Для массовой же фармации нужно было собирать дикоросы, что периодически и делалось. Однако для стабильного снабжения ими надо было привлечь к заготовке не только персонал аптекарских садов, но и врачей и аптекарей, состоявших при воинских командах, на флоте, в казенных аптеках и пр. «Первая известная нам попытка вменить им в обязанность заниматься заготовками дикорастущих лекарственных растений относится к 1795 году», — пишет Марина Лоскутова.
Соответствующий указ Военной коллегии назывался красноречиво: «О даче гарнизонным командам по требованиям медицинских чинов для собирания целительных растений пристойного числа людей, а особливо школьников».
А в 1797 году врачебным управам (местным органам управления медициной) было предписано следить за тем, чтобы воинские части не добивались получения из казенных аптек тех растений, которые встречались в дикой природе региона, а сами собирали их. Но дело отложили в долгий ящик. Так, первые документальные данные о заготовке дикоросов для госпиталей и аптек Морского министерства относятся как раз к 1807–1811 годам, когда возможность импорта лекарств из Европы оказалась под вопросом.
Торговцы травой и шишками
Впрочем, целебные растения можно было купить в частных аптеках. В 1809 году в Санкт-Петербурге их, по подсчётам исследовательницы, было 19. К началу XIX века фитопрепаратами торговали и в зелейных и травяных лавках. Там, в том числе, продавались «перуанский бальзам», кора каскароллы, кора хинного дерева и другие заморские снадобья. Причём европейским покупателям ряда препаратов не всегда были известны даже все их свойства.
Показателен пример с «павлиньим цветком», или цезальпинией прекраснейшей (Caesalpinia pulcherrima) родом с островов Карибского моря. Она отлично прижилась в садах Европы в XVIII веке. Но на новом месте её произрастания далеко не сразу узнали об абортивных свойствах этого растения (кстати, хорошо известных женщинам на Карибах). Врачи не разглашали эти сведения, поскольку «плодоизгнание» осуждалось медицинской наукой (знахари, конечно, были менее щепетильны).
Помимо всякой экзотики в зелейных лавках торговали еловыми шишками, укропом, мятой и малиной. Вряд ли они закупались в Европе. Их явно собирали россияне. Так же как и можжевеловые ягоды, которые затем солили, квасили, получали из них масло и спирт. Считалось, что можжевеловое масло выводит камни, облегчает роды, помогает от грыжи и паралича.
Можжевеловыми ягодами снабжали Аптекарский приказ. Там были свои травники, они получали жалованье и обеспечивались лошадьми для поездок за растениями. Но их было недостаточно. Поэтому к сбору фитосырья привлекали, в том числе, стрельцов, и ввели даже «можжевеловую повинность» — элемент системы податей в России.
Транзит ревеня
Россия не только импортировала, но и участвовала в международном транзите лекарственных растений, получая свои барыши. Зарубежные исследования показывают, что в мировой торговле фитосырьём у России была своя ниша. Особенно значимым и доходным считался российский транзит из Китая в Европу лекарственного ревеня (Rheum officinale) начиная с XVI века. Он был одним из самых популярных слабительных средств в Европе раннего Нового времени. «Русский» ревень считался очень качественным — в Кяхте (Бурятия), средоточии русско-китайской торговли, фитосырье проходило жесткий контроль.
В связи с доходами от ревеня, на рубеже XVIII–XIX веков в России при врачебных управах пытались создать плантации этого растения из семян, собранных в Сибири. Но увы — выросший ревень оказался не того сорта.
В целом, как показали материалы Медицинского совета МВД, разведением ревеня в 1802–1808 годах озаботились лишь немногие губернии — например, Казанская, Орловская и Херсонская. Эксперты Медицинского совета понимали, что врачи и аптекари в провинции не хотели заниматься культивацией ревеня без денежных выплат, но губернские власти не вкладывались в проект. Так что разведение лекарственных растений в России в начале XIX века оставалось трудозатратным, но не всегда прибыльным занятием.
Бесконечная «дорожная карта»
А кто же должен был решить вопросы импорта дефицитных препаратов из зарубежных стран и наладить систему импортозамещения в России? Присмотримся к Медицинскому совету. В 1810 году, до его передачи из МВД в МНП, его возглавлял Егор Валлериан, служивший также начальником Адмиралтейского госпиталя в Санкт-Петербурге.
После перехода совета в Министерство народного просвещения его возглавил лейб-хирург российского самодержца, президент Императорской медико-хирургической академии Яков Виллие (Джеймс Уайли), шотландец по происхождению. В совете также были профессор патологии и терапии Медико-хирургической академии Фёдор Уден (из Пруссии); генерал-штаб-доктор, личный врач Александра I, шотландец Александр Крейтон; опытнейший Никон Карпинский — первый профессор Медико-хирургической академии по кафедре анатомии, начинавший свою карьеру в госпиталях ещё в 1770-е годы; академики Императорской академии наук — химик и геолог Василий Севергин и ботаник Иван Рудольф.
Когда перед Медицинским советом поставили задачу импортозамещения, эксперты начали с составления списка препаратов, которые уже заготавливались либо могли заготавливаться в России. К февралю 1809 года Карпинский (второе после Виллие лицо, возглавлявшее военную медицину России) подготовил такой список. Однако в 1810 году его не стало, и работа по уточнению списков лекарств была продолжена.
Здание Императорской военно-медицинской академии с памятником Я. Ф. Виллие на фото 1914 года
Ею занималась специальная комиссия, в которую вошли, в том числе, энциклопедист, естествоиспытатель Николай Озерецковский и химик Яков Захаров, а также профессора Медико-хирургической академии — Тимофей Смеловский, Семён Гаевский и Иван Книгин. Участие в комиссии Озерецковского, Захарова и Севергина было крайне важным. Озерецковский тогда был ведущим специалистом по ботанике, а Севергин — по минералогии.
В том же 1810 году Медико-хирургическая академия вынесла задачу предложить лучший способ замены импорта «российскими произведениями» на свой ежегодный конкурс сочинений. А к весне 1811 года свои идеи относительно списков прислали медицинские факультеты Московского, Дерптского и Харьковского университетов.
Казалось бы, работа шла, причём с участием лучших экспертов. Но воз так и не сдвигался. Его отчасти тормозили главы двух крупнейших медицинских ведомств России — медицины армейской (Виллие) и гражданской (Крейтон), отошедшей из МВД в Министерство полиции. В итоге всё закончилось «бюрократическим футболом» — ведомства «перебрасывались» ответственностью.
Иноагенты на должностях
Виллие и Крейтон — выпускники Эдинбургского университета, главного центра подготовки врачей в Великобритании той эпохи — внесли большой вклад в российскую медицину. Яков Виллие оперировал Михаила Барклая-де-Толли после битвы при Прейсиш-Эйлау, а в 1812 году — раненых в ходе Бородинского сражения. После смерти Виллие часть его состояния по завещанию ушла на создание клинической больницы в Санкт-Петербурге.
Александр Крейтон прибыл в Россию в качестве личного врача Александра I (позднее Виллие, в 1804 году). Он был известен своими трудами в области психических расстройств и большой практикой в Лондоне.
Виллие скептически относился к задаче выделить среди закупаемых за границей препаратов те, которые можно было бы в перспективе заменить на российские. По его мнению, составленные им военно-полевая фармакопея 1808 года и каталог лекарств для армейских госпиталей содержали абсолютно необходимый минимум медикаментов, от ввоза которых невозможно было отказаться.
Александр Крейтон
Медицинский же совет, согласно Виллие, мог рассматривать этот вопрос лишь применительно к товарам для частных аптек. А поставками лекарств для гражданских госпиталей и военно-морского флота должны были заниматься начальники соответствующих структур — то есть Александр Крейтон и Яков (Джеймс) Лейтон (также выпускник Эдинбургского университета).
Работу Лейтона, возглавившего в 1811 году медицинскую службу военно-морского флота России, современники оценивали по-разному. Так или иначе, он был конструктивно настроен по отношению к работе комиссии. Он прислал свой перечень необходимого импорта, затем с готовностью сократил его. А вот Крейтон ушёл от ответа.
В целом в 1810–1811 годах комиссия не раз пересматривала реестры препаратов и их категоризацию. Список Карпинского, цитируемый в лиде этой статьи, включал фитосредства, «которые со временем можно иметь в России в достаточном количестве». Но перечни всё ещё уточнялись. К весне 1811 года комиссия наконец представила в Министерство полиции список лекарств, которые надлежало по-прежнему ввозить. Уточнить же перечень средств, которые можно было заменить российскими, поручили Фёдору Удену, Тимофею Смеловскому и Семёну Гаевскому. Им предстояло и составить соответствующее наставление для врачей.
Здание Аптекарского приказа
Летом 1811 года Гаевский начал писать его. Какие-то материалы он представил Удену в апреле 1812 года для ответа на запрос из Министерства полиции. Однако наполеоновское вторжение изменило все планы. О проекте забыли. Лишь в 1818 году уже сам Гаевский — от имени Медицинского совета Министерства полиции — спрашивал Удена о результатах работы комиссии. Уден (лишь в 1819 году!) ответил, что концы надо искать в Министерстве полиции.
Наставление Гаевского, видимо, так и не опубликовали. После Наполеоновских войн ввоз в Россию фитосырья продолжился. Хотя, судя по цитируемому выше списку растений, в котором почти везде указывался их ареал, многие из них «населяли» обширные территории в пределах страны. Например, банальные ромашка, тысячелистник, шалфей или загадочный «зубной жигунец», применявшийся в стоматологии.
На те же грабли
Поскольку какое-то время продукты типа какао и тростникового сахара считались медикаментами, а также в силу того, что ряд медицинских препаратов продавался вне аптек, торговлю лекарственными средствами в России начала XIX века нельзя описать путем простой антитезы «народной» и «ученой» традиций. По мнению Марины Лоскутовой, речь, скорее, идет о «сложном переплетении разных систем знания и фармацевтических практик». А в нём сделанные по европейскому образцу казенные аптеки представляли лишь небольшой сегмент — и, увы, зависимый от импорта.
Симптоматично, что в 1821 году, с послевоенным оживлением импорта товаров из Европы, МВД решило закрыть Московский медицинский сад. Это мотивировалось необходимостью экономии. Содержание сада, по утверждению ведомства, стоило дороже, чем ввоз растений из-за границы. «Очевидно, что и в XIX веке система аптечной торговли и аптечного снабжения в России так и не получила необходимой опоры в виде налаженной системы заготовок и поставок лекарственного сырья», — добавляет исследовательница.
Примечательно, что спустя век, в годы Первой мировой войны, перед членами Академии наук поставили ту же задачу, что и перед Медицинским советом в 1807–1811 годах — найти способы отказаться от закупок импортных фитотоваров. Традиции попыток импортозамещения продолжались и продолжаются по сию пору.