inosmi.by

Человек терпит политическую реальность как нечто чуждое,
он старается перехит­рить ее ради своих личных выгод

Следует различать:

1. Уголовную виновность. Преступления состоят в объективно доказуемых действиях, нарушающих недвусмысленные законы. Инстанцией является суд, который с соблюдением формальностей точно устанавливает состав преступления и применяет соответствующие законы.
2. Политическую виновность. Она состоит в действиях государственных деятелей и в принадлежности к гражданам определенного государст­ва, в силу чего я должен расплачиваться за послед­ствия действий этого государства, под властью которого нахожусь и благодаря укладу которого существую (политическая ответственность). Каж­дый человек отвечает вместе с другими за то, как им правят. Инстанцией является власть и воля победителя — как во внутренней, так и во внешней политике. Решает успех. Умерить произвол и власть могут политическая мудрость, думающая о дальнейших последствиях, и признание норм, именуемых естественным правом и международ­ным правом.
3. Моральную виновность. За действия, которые я всегда совершаю как данное отдельное лицо, я несу моральную ответственность, причем за все свои действия, в том числе и за политические и военные действия, совершенные мной. Нельзя просто сослаться на то, что «приказ есть приказ». Поскольку преступления остаются преступления­ми и тогда, когда они совершены по приказу (хотя в зависимости от степени опасности, принужде­ния и террора возможны смягчающие обстоятель­ства), каждое действие подлежит и моральной оценке. Инстанцией являются собственная совесть, а также общение с другом и близким, любя­щим человеком, которому не безразлична моя душа.
4. Метафизическую виновность. Есть такая солидарность между людьми как таковыми, которая делает каждого тоже ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если я не делаю, что могу, чтобы предотвратить их, я тоже виновен. Если я не риск­нул своей жизнью, чтобы предотвратить убийство других, но при этом присутствовал, я чувствую себя виноватым таким образом, что никакие юри­дические, политические и моральные объяснения тут не подходят. То, что я продолжаю жить, когда такое случилось, ложится на меня неизгладимой виной. Если счастливая судьба не избавляет нас от этой ситуации, мы, как люди, подходим к рубежу, где надо выбрать: либо бесцельно, ибо видов на успех нет, безоговорочно отдать жизнь, либо ввиду невозможности успеха остаться жить. То, что где-то среди людей действует обязательная потреб­ность жить либо вместе, либо вовсе не жить, если над кем-то чинят зло или идет дележ физических средств к жизни, это как раз и составляет челове­ческую сущность. Но ничего этого ни в общечело­веческой, ни в общегражданской солидарности, ни даже в солидарности каких-то маленьких групп нет, это ограничивается самыми тесными человеческими связями, и вот в этом-то и состоит всеоб­щая наша виновность. Инстанция — один лишь Бог...

Это разграничение четырех понятий виновнос­ти проясняет смысл упреков. Так, например, политическая виновность хоть и означает ответст­венность всех граждан данного государства за последствия его действий, но не означает уголов­ной и моральной виновности каждого отдельного гражданина в преступлениях, совершенных име­нем этого государства. Относительно преступле­ний — судить судье, относительно политической ответственности — победителю; относительно моральной виновности можно поистине только в бо­рении любви говорить солидарным между собой людям. Относительно метафизической виновнос­ти возможно, пожалуй, откровение в конкретной ситуации, в поэтическом или философском про­изведении, но о ней вряд ли можно что-либо сообщить лично от себя. Она глубже всего осознана теми людьми, которые однажды испытали выше­названную обязательную потребность, но сплохо­вали как раз потому, что эта потребность не рас­пространяется у них на всех людей. Остается стыд от чего-то всегда присутствующего, не имеющего конкретного обозначения и определимого разве лишь в самых общих чертах.

Разграничения между понятиями виновности уберегут нас от пошлого разглагольствования о вине, при котором всё без градаций сводится к одной-единственной плоскости, чтобы решить дело с кондачка, как то свойственно плохим су­дьям. Но эти разграничения в конце концов дове­дут нас до такого истока, о котором прямо-таки невозможно говорить как о нашей вине.

Вот почему все такие разграничения становятся ошибкой, если упустить из виду, что и разграниченное очень тесно связано между собой. Каждое поня­тие виновности обнаруживает реальности, имею­щие последствия для сфер других понятий винов­ности.

Если бы мы могли освободиться от той мета­физической вины, мы были бы ангелами, а все три остальных понятия виновности стали бы беспред­метны.

Моральные оплошности — это почва для усло­вий, при которых как раз и вырастают политичес­кая вина и преступление. Бесчисленные мелкие небрежности, приспособленчество, дешевые оправдания несправедливости, незаметное потвор­ствование несправедливости, участие в создании общественной атмосферы, распространяющей не­ясность и тем самым делающей возможным зло, — все это имеет последствия, которые тоже создают предпосылки для политической вины за обстанов­ку и события.

К области моральной относится также неяс­ность насчет значения власти в совместной жизни людей. Замалчивание этого важнейшего обстоя­тельства — такая же вина, как ложная абсолютизация власти, делающая из нее единственный опре­деляющий фактор событий. Это рок каждого человека — быть впутанным в уклад власти, благо­даря которому он живет. Это неизбежная вина всех, вина человеческого бытия. Ей противодейст­вуют, беря сторону той власти, которая осущест­вляет право, права человека. Неучастие в форми­ровании уклада власти, в борьбе за власть в смысле служения праву есть главная политическая вина, являющаяся в то же самое время и виной мораль­ной. Политическая вина становится моральной виной, когда властью уничтожается смысл влас­ти — осуществление права, этическая чистота соб­ственного народа.

Из морального образа жизни большинства от­дельных людей, широких кругов народа в повседневном поведении складывается всегда опреде­ленное политическое поведение, а тем самым и политическая обстановка. Но отдельный человек живет опять-таки в исторически уже сложившейся политической обстановке, которая была создана этикой и политикой предков и стала возможна бла­годаря данному положению в мире. Тут есть две схе­матически противоположные возможности:

Этика политики — это принцип государствен­ной жизни, в которой все участвуют своим созна­нием, своими знаниями, своими мнениями и же­ланиями. Это жизнь политической свободы как постоянное движение упадка и налаживания. Эта жизнь достижима благодаря тому, что перед каж­дым стоит задача и каждому предоставляется воз­можность разделять ответственность.

Или же царит такое положение, когда боль­шинство чуждо политики. Государственная власть не ощущается как свое дело. Не чувствуешь за собой ответственности, наблюдаешь за политикой сложа руки, работаешь и действуешь в слепом по­слушании. У тебя чистая совесть и от послушания, и от непричастности к решениям и действиям власть имущих. Человек терпит политическую реальность как нечто чуждое, он старается перехит­рить ее ради своих личных выгод или живет в сле­пом восторге самопожертвования.

Вот в чем разница между политической свобо­дой и политической диктатурой. Но определенным людям обычно не надо решать, какое положение будет царить. Отдельный человек рождается в уже сложившемся мире по воле счастья или по воле рока; он должен унаследовать то, что осталось от прошлого и существует реально. Никто в отдель­ности и никакая группа не может одним махом изменить это условие, благодаря которому мы и вправду все живы.

Карл Ясперс, «Вопрос о виновности»