Лицо Пожарского, по начертанию историков, не имело никаких признаков, возвышающих его личность над уровнем дюжинных личностей. Это был человек малоспособный. Он не совершил ничего необыкновенного, действовал за уряд с другими, не показал ничего, обличающего ум правителя и способности военачальника. Его не все любили и не все слушались. Он сам сознавал за собою духовную скудость. В звании главноначальствующего он делал поступки, которые современники считали ошибками. Он шел к Москве чрезвычайно медленно, сворачивал с дороги, ездил в Суздаль кланяться гробам своих отцов; а между тем все умоляли его идти скорее, и он очень хорошо знал, в какой опасности была Москва. В деле победы, одержанной под Москвой, он почти не показал своей личности. Быть может, не будучи особенно великим полководцем, он был великим гражданином и государственным человеком? К сожалению тогдашние источники и в этом отношении не сообщают нам ничего. Мы знаем только, что под его предводительством происходили ссоры, несогласия, и он долго не мог с ними сладить. Конечно, прямо возводить за это на него вину мы не можем, потому что ничего не знаем. Почему его выбрали в воеводы, мы находим себе удовлетворение в одном: мы полагаема, что этот человек заслужил уважение за безупречность поведения, за то, что не приставал, подобно многим, ни к Полякам, ни к Шведам, ни к Русским ворам. Но если это и способствовало его выбору, то едва ли было единственною на то причиною. Были лица не менее его безупречные и более его заявившие о своих способностях. Современники и сам царь не считали за ним особых великих заслуг Отечеству, которые бы выводили его из ряда других; не считали его, подобно тому, как считают в наше время, главным героем, освободителем и спасителем Руси... Таким образом, держась строго источников, мы должны представить себе Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли представлять его себе; мы и не замечали, что образ его создан нашим воображением по скудости источников... Это не более, как неясная тень, подобная множеству других теней, в виде которых наши источники передали потомству деятелей прошлого времени.
Истина дела заключается в том, что Нижегородцы выбрали Пожарского всенародно, помимо всех других и самого Биркина, жившего и действовавшего у них еще со времени Ляпунова, что все они Пожарскому били челом, просили, чтоб был у них воеводой и пошел бы с ними очищать Москву. Пожарский сам пишет во всенародной же грамоте, что присылали к нему «многажды», следовательно, избрание его сделано не в один раз, а шли долго переговоры. Он жил тогда, изнемогая от ран в своей Суздальской вотчине, около 120 верст от Нижнего. Он не отказывался, а напротив изъявил радость и полную готовность идти с ними, положить голову, дабы очистить Москву; но многажды, вероятно, он толковал о том, как лучше устроить дело, ибо в виду были разные образцы, которыми ничего доброго не совершено. Приходилось хорошо подумать—дело было великое! Он перед послами засвидетельствовал великое усердие Нижегородцев к Отечеству, но вместе заявил, что боится измены и поворота вспять, и что вообще Нижегородцы упрямы и к воеводам не послушны, что следовательно воеводству может случиться помеха, что дело надо чем-нибудь укрепить, чтоб было оно верно и несомненно. Козьма Минин, еще прежде прихода послов, дал ему совет одному не браться за дело, а просить о выборе из посадских доброго человека, с кем бы у такого великого дела быть и кому казну собирать. Это было первое и утверждение, и укрепление дела, и самое разумное, какое только возможно было придумать в тех обстоятельствах.
Главная сила, конечно, была в деньгах, и с ними следовало вести себя осторожно. Выбор посадского для заведывания казною, которая главным образом от посадских же и поступала, совсем отделял денежную статью от ратной, отдавал ее на руки самим же жертвователям, чем и очищал ратную статью от всяких наветов и подозрений в неправильном и своекорыстном расходовании земской суммы. Под Москвою казна, привозимая из городов, поступала вся в руки Заруцкого; он ею пользовался, как хотел и раздавал только своим единомышленникам, а другие помирали с голоду и брели со службы прочь. Так поступали или могли поступать и другие воеводы. Всегда они бывали полными распорядителями казны. Но такой образец теперь не годился. Теперь от воеводы для укрепления дела требовалось, чтоб он был чист, чтоб никому от него обиды не было. Только в таком случае возможно было устроить крепкое, единодушное Ополчение. Пусть, кто дает деньги, кто их между себя собирает, пусть тот их и расходует, покупая сам запасы, выдавая сам жалованье. Деньги будут всегда у него на счету и на лице. Это было такое простое и обычное дело в тогдашних земских общинах, что стоило только ввести его в устройство Ополчения, то и можно было этим одним вызвать в нем самое крепкое единодушие.
Вот о чем у Козьмы с Пожарским было «по слову» как замечает летописец, т. е. было полное соглашение на том, чтобы воеводство и все ратное дело совсем начисто вывести из мутной воды поборов, грабежей, насилий, хищничества и всех подобных действий, какими вообще отличалось всякое воеводство в то время.