Орденъ iезуитовъ возникъ въ 1534 году. Въ виду грозно надвигавшейся реформацiи, онъ поставилъ себѣ исключительною цѣлью борьбу съ духомъ свободнаго изслѣдованiя и утвержденiе принципа папской непогрѣшимости. Ни въ этой цѣли, ни въ мысли о ея достиженiи путемъ болѣе близкаго и всесторонняго соприкосновенiя съ мiромъ не было ничего абсолютно новаго. Инквизицiя ограждала чистоту вѣры съ достаточнымъ усердiемъ; а при учрежденiи нищенствующихъ орденовъ уже сказалась мысль о проповѣди на распутьяхъ, среди толпы, на рынкѣ и въ харчевнѣ, во всякое время, по поводу самыхъ вульгарныхъ житейскихъ обстоятельствъ и безъ всякой претензiи на какую-либо обрядовую торжественность. Новизна была, однако же, въ исключительности цѣли и затѣмъ въ глубоко продуманномъ планѣ дѣйствiй.
Вѣкъ, среди котораго выступали на брань новые защитники папства, былъ вѣкомъ могучаго возбужденiя мысли, смѣлости въ замыслахъ и цѣльнаго, страстнаго отношенiя къ вопросамъ жизни. Но въ тоже время это быль вѣкъ самаго полнаго расцвѣта испанскаго и итальянскаго коварства, художественнаго, любующагося собою, чуждаго мимолетнѣйшихъ проблесковъ совѣстливости, не задумывающагося ни передъ чѣмъ, кромѣ значенiя цѣли и шансовъ успѣха или неудачи. Это былъ вѣкъ Цезаря Борджiа, Медичисовъ, незримаго Совѣта Десяти, вѣкъ кинжала и яда, потайныхъ ходовъ, негласныхъ посольствъ, двойныхъ и тройныхъ шифровъ. Всякое дѣйствiе было насилiемъ или обманомъ, подготовляющимъ насилiе. Люди и не знали другихъ путей. Спокойныя, загадочныя лица не выдавали ни многолѣтняго замысла, ни борьбы страстей въ виду рѣшительной минуты. Учредители ордена составили планъ дѣйствiй, вполнѣ достойный подобной эпохи. Не смущаясь страстнымъ напряженiемъ борьбы, которая кипѣла всюду, они сообразили, что въ жизни людей и народовъ героическiя настроенiя все-таки могутъ быть лишь кратковременными моментами; тогда какъ будничная пошлость и цѣпкость къ мелочнымъ корыстнымъ интересамъ присуща имъ постоянно; что хотя стремленiе къ добру бываетъ иногда непреодолимо, но что вообще оно утомительно; тогда какъ погрязанiе въ порокѣ дается само собой, безъ всякихъ усилiй; что смѣлость и сила мысли удѣлъ лишь самыхъ немногихъ, между тѣмъ, какъ у огромнаго большинства умственная работа легко поддается заглушенiю. Соотвѣтственно указанiямъ этой высшей мудрости, у iезуитовъ, внѣ основнаго замысла и фанатическаго подчиненiя личности, все мелко, пошло, кляузно, приноровлено къ той будничной сторонѣ человѣка, которую они рѣшились эксплуатировать. Путеводною нитью имъ служило глубокое презрѣнiе къ пасомому стаду, средства были соображены со всею виртуозностью, свойственною времени, и разсчетъ оказался поразительно вѣрнымъ. Успѣхъ превзошелъ самыя смѣлыя ожиданiя и, конечно, никогда не былъ такъ блистателенъ, какъ именно въ наши дни.
Система съ достаточною наглядностью опредѣлится нижеслѣдующими главными чертами:
Духъ свободнаго изслѣдованiя необходимо было поражать неустанно, на каждомъ шагу, въ открыто поставленныхъ назрѣвшихъ вопросахъ и въ ничтожнѣйшихъ мелочахъ будничной жизни. Для этого требовался авторитетъ, удобный во всѣхъ случаяхъ, по возможности привлекательный, нестѣснительный, неопасный. Священное писанiе, очевидно, для этого не годилось. Оно будитъ мысль и наводитъ на вопросы, большею частью разрѣшаемые личностью въ направленiи, несогласномъ съ видами церкви. Прямого, цѣльнаго отношенiя къ вещамъ вообще не слѣдуетъ допускать въ людяхъ, не соблазняясь даже возможностью частнаго успѣха; потому что оно составляетъ опасную умственную привычку, всегда способную погубить человѣка. Этотъ взглядъ давно былъ усвоенъ церковью, которая удерживала изученiе священнаго писанiя въ небольшомъ кружкѣ талантливыхъ представителей духовенства и людей науки; всякiя же попытки къ популяризацiи подавляла съ неослабной энергiей. Реформацiя доказывала необходимость еще большей въ этомъ дѣлѣ неуклонности; съ тѣмъ, однако же, чтобы по возможности избѣгать насилiя видимаго, гласнаго, могущаго произвести потрясающее впечатлѣнiе, такъ какъ и оно способно вызывать въ людяхъ то страстное настроенiе духа, предупрежденiе котораго имѣлось въ виду. Къ тому же, въ послѣднее время слишкомъ уже часто являлась необходимость иносказательнаго толкованiя и противорѣчiя съ тѣмъ, что утверждалось прежде; и каждая подобная уступка вредила основному принципу непогрѣшимости. Ясно было, что документы такого характера слѣдовало оградить отъ всякой полемики и изъять изъ обращенiя, содержа ихъ въ глубинѣ святилища, какъ нѣчто до крайности чтимое, но недоступное, неосязаемое и невѣсомое, сообщаемое вѣрующимъ лишь на непонятномъ языкѣ, произвольными отрывками, способными имѣть какой угодно смыслъ, а всего чаще вовсе никакого. Творенiя отцовъ годились для боя еще менѣе; такъ какъ и они недостаточно были проникнуты современной мудростью и къ тому же отрицались противниками; а между тѣмъ, вслѣдствiе авторитетнаго положенiя, за ними признаннаго, удары, противъ нихъ направленные, поражали принципъ. Отцы церкви также исчезли. По возможности, отодвинуть былъ на заднiй планъ и самъ папа; такъ какъ его непогрѣшимость во всемъ, кромѣ вопросовъ прямо касающихся вѣры, приходилось ограждать оговоркой: поколику правильно поставленъ въ извѣстность; и иногда оказывалось, что поставленъ онъ былъ въ извѣстность неправильно. Въ iезуитской полемикѣ и пропагандѣ всѣ эти слишкомъ громоздкiя и неудобныя средства, съ инквизицiонной декорацiей включительно, замѣнились сочиненiями уважаемыхъ ученыхъ, docteurs graves. Они быстро расплодились въ огромномъ количествѣ, ссылаясь только другъ на друга и, по возможности, игнорируя писанiе, отцовъ и папъ. Замѣна совершилась до такой степени отчетливо, что когда миновалъ перiодъ напряженной реформацiонной борьбы, и церковь, оправившись отъ паники, привела въ ясность невозвратно утраченное и спокойнѣе оглянулась на то, что успѣла отстоять послѣ взятiя Ла-Рошели и Вестфальскаго мира, iезуиты съ наибольшимъ ожесточенiемъ стали гнать именно тѣхъ изъ своихъ противниковъ въ католическомъ лагерѣ, которые напоминали имъ о традицiяхъ церкви, о текстахъ писанiя, объ отцахъ и папахъ, и выставляли на позоръ постыдное противорѣчiе ихъ ученiя со всѣмъ этимъ. Разумѣется, противники обличали ихъ, а они защищали себя; но нѣтъ никакого сомнѣнiя, что собственно защита ордена была въ ихъ глазахъ дѣломъ второстепеннымъ. Первенствующимъ мотивомъ вражды и гоненiй были именно эти указанiя на то, чего не должно было касаться ни подъ какимъ предлогомъ, эти богословскiя тонкости, которыми умы, искавшiе правды, пытались примирить непримиримое. Орденъ разъ навсегда постигъ, куда приводятъ эти благонамѣренныя усилiя. Ему было мало дѣла до того, сколько времени держалось и сколько еще могло продержаться чудо, остановившее протестантовъ на пути къ рацiонализму. Исходъ былъ все-таки неизбѣжно одинъ; и орденъ съ неусыпной бдительностью, съ неослабной энергiей стоялъ на стражѣ противъ малѣйшаго шага въ этомъ направленiи. Въ виду высшей цѣли, iезуиты совершенно не взирали на лицъ. Въ диспутахъ, гдѣ не помогала казуистика и полемическая наглость, они прибѣгали къ голосу большинства, составленнаго изъ невѣжественной нищенствующей братiи (cucullatus gymnopoda, Pascal), или пускали въ ходъ тайныя козни, или давили противника королевскимъ или папскимъ словомъ, добытымъ путемъ убѣжденiя, угрозы или интриги. Лично, даже папа не импонировалъ iезуитамъ. Онъ имѣлъ въ ихъ глазахъ цѣну, лишь какъ могущественное орудiе и какъ символъ того единства, которому орденъ фанатически служилъ и въ которомъ одномъ видѣлъ гарантiю владычества надъ мiромъ. Попытки королей и епископовъ оградить нацiональную церковь отъ притязанiй Рима, очевидно, составляли покушенiе противъ этого единства и, стало быть, требовали самаго энергическаго противодѣйствiя, независимо отъ той еретической подкладки, которая неизбѣжно, хотя быть можетъ и безсознательно, въ нихъ заключалась.
Поставить авторитетъ своихъ уважаемыхъ ученыхъ на такую высоту, наперекоръ всѣмъ обличенiямъ въ злостномъ извращенiи писанiя и надругательствѣ надъ преданiями церкви, iезуитамъ удалось именно благодаря ихъ принципу обращенiя къ пошлымъ и низкимъ сторонамъ человѣка, къ его ограниченности, корысти, эгоизму, пороку, дурнымъ страстямъ.