«Я сам являюсь жертвой нарратива» — говорит Александр Розенберг, профессор философии Университета Дьюка, чья новая книга старается убедить читателей, что нарратив — и особенно нарратив исторический — ошибочен как инструмент знания.
Розенберг — философ науки и автор книги «Когда история ошибочна: неврология нашей зависимости от историй», вышедшей недавно в MIT Press — не отрицает, что истории могут быть прекрасными, как искусство, и эффективно вызывать эмоции, которые затем переходят в действие. Но по мнению профессора, они также дают нам ложное чувство знания и в корне ограничивают наше понимание мира.
Это интервью было слегка отредактировано для ясности.
Вы профессор философии с познаниями в области биологии и политологии, романист, но не невролог или историк. Итак, почему вы решили написать свою книгу?
Я всегда восхищался историей, но это никак не связано с моими академическими устремлениями. Я философ науки, и в какой-то момент я вернулся в аспирантуру для изучения молекулярной биологии, анатомии и физиологии, эволюционной биологии. Это поля, в которых есть инструменты, данные и теории, которые появились за последние 30 лет и которые позволили, наконец, пролить свет на мозговые и человеческие познавательные способности. Мои интересы связаны с развитием инструментов, которые все чаще используются в таких областях, как нейронаука, для решения некоторых очень традиционных вопросов, которыми задаются философы.
Настоящий императив моей книги — попытаться заставить людей понять, чему за последние 20 лет нейронаука научила нас о природе мозга и его отношении к сознанию, и, конечно же, тому как это меняет теорию ума [способности угадывать мысли и мотивы других людей]. Опубликованы поразительные исследования, авторы которых получили Нобелевские премии, в ходе них мы начали получать ответы на самые глубокие вопросы о человеческой мысли, которыми люди задавались ещё во времена Аристотеля и Декарта: как мозг может мыслить, речь идет о механизме нервной системы, такой как мысль и познание. Если вы обратите внимание на исследования и разработки в этих областях, то обнаружите, что способ, которым мозг фактически реализует когнитивные свойства, управляющие человеческим опытом — не что иное, как восприятие сознания.
Прежде чем мы перейдем к части нейронауки, как именно история заставляет нас воспринимать вещи неправильно? И почему вы находите нарратив настолько неубедительным?
Я сам являюсь жертвой нарратива. Мне нравится нарратив. Это фантастически притягательно. Когда я говорю «нарратив», я не имею в виду хронологию событий; я имею в виду истории с сюжетами, связанными мотивами, убеждениями и желаниями людей, их планами, намерениями, ценностями. Это — история.
Проблема в том, что эти исторические нарративы соблазняют вас мыслью, что вы действительно понимаете, что происходит и почему, но большинство из таких нарративов лишь предполагают мотивы людей и их внутренние мысли. Это успокаивает ваше любопытство, и вы психологически удовлетворены – он заставляет вас оказаться в шкуре человека, которому посвящён нарратив. Он соблазнил вас этой возможностью, и теперь вы думаете, что понимаете его.
Вторая проблема заключается в том, что нарратив мешает вам искать правильную теорию и правильно учитывать события. А третья – самая серьёзная — заключается в том, что люди используют нарративы из-за их огромного эмоционального воздействия на действия людей, движения, политические партии, религии, идеологии. И многие движения, такие как национализм и нетерпимые религии, основаны на нарративах, вредны и опасны для человечества.
Ваш главный аргумент в отношении нейронауки, похоже, состоит в том, что мы строим теорию (чьего-то – ред.) разума — в основном, пытаясь угадывать чужие эмоции — и это делает нарративы приятными, даже если они ошибочны или невозможны для доказательства. Не могли бы вы рассказать нам немного о теории разума и о том, как она работает?
Теория разума возникает из гораздо более раннего интеллектуального инстинкта, характерного для большинства млекопитающих. Он очень адаптивен. Это быстрое и грубое решение проблемы предсказывания поведения других Homo sapiens, потенциальных хищников и жертв. Это отлично работает в африканской саванне в средах ранней адаптации, но только для людей и других приматов в нашей непосредственной близости на очень коротком промежутке времени. Решение также эффективно при столкновении с людьми лицом к лицу в ходе долгих часов и в течение ограниченного периода времени.
Но когда вы начинаете обобщать и применять теорию разума во времени и пространстве окружающей среды, она становится настолько грубой и неточной, что она бесполезна как инструмент контроля и сотрудничества с другими людьми. Но мы все еще придерживаемся её, потому что она удовлетворяет наше любопытство.
Если нарратив истории ошибочен, потому что зависит от проекции и вещей, которые мы не можем точно знать, как мы должны пытаться понять историю?
В истории и социальных науках есть много мощных инструментов, которые не связаны с нарративом. Они включают в себя модели и гипотезы, которые схожи по своей структуре с доказательством в естественных науках. Например, возьмите книгу «Ружья, микробы и сталь» (Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ, англ. Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies — книга американского учёного Джареда Даймонда, удостоенная Пулитцеровской премии в номинации за нехудожественную литературу в 1998 году – вики ), которая даёт вам объяснение огромной части человеческой истории, и это объяснение вообще не зависит от теории разума.
Другой пример – вопрос, которым историки и культурные антропологи задавались долгое время — бинтование ног в Китае, которое сохранялось в течение тысячи лет, несмотря на вредное воздействие, а затем полностью исчезло менее чем за десятилетие (полоской материи девочкам привязывали к ступне все пальцы ноги, кроме большого, и заставляли ходить в обуви малого размера, отчего ступни значительно деформировались, иногда лишая возможности ходить в будущем. Такие ноги традиционно назывались «золотыми лотосами». От размера ступни зависел престиж невесты, к тому же считалось, что принадлежащей к высокому обществу даме не следует ходить самостоятельно. Это «бессилие», неспособность к передвижению без посторонней помощи составляло, по литературным свидетельствам, одну из привлекательных черт женщины-аристократки: здоровые и недеформированные ноги ассоциировались с крестьянским трудом и «подлым происхождением» — вики). Джерри Макки доказал, что это можно объяснить с помощью теории игр и координации. Это также освещает то, что происходит в истории, не используя теорию разума или нарратив.
Итак, когда же нарратив может приносить пользу? Какую роль он имеет?
Я считаю, если говорить о балансе он более вреден, чем полезен. Но страшно обсуждать, какую роль он должен иметь, потому что мы не сможем остановить данный процесс. Я думаю, что мы должны стараться использовать объективные источники для принятия решений, информирования, обучения и понимания событий в будущем.