Длина юбок и тяжелые времена
В 1926 году экономист Джордж Тейлор сформулировал, возможно, самую простую и соблазнительную из всех теорий о моде — теорию длины юбок. Тейлор бы наверняка вошел в историю в связи с какими-то другими своими заслугами; его ранние работы способствовали установлению академической дисциплины трудовых отношений в США, как теоретик трудовых отношений он сыграл важную роль и в послевоенное время. И все же Тейлор обречен остаться в памяти именно как ученый, усмотревший связь между длиной женских юбок и экономическими циклами.
Индекс длины юбок нельзя назвать не чем иным, как очень широким обобщением соотнесенности некоторых фасонов в моде с условной периодизацией экономических тенденций ХХ века — за рамками этого обобщения от него мало что остается, разве что удивительно живучая городская легенда и штамп, постоянно воспроизводимый журналистами и блогерами. Несколько попыток, направленных на подкрепление этой теории числовыми данными, давали противоречивые результаты. В 1971 году Мабри старательно соотнес длину юбок с пропорциями, взяв за основу фотографии из US Vogue, Harper’s Bazaar, Good Housekeeping и Ladies’ Home Journal, сопоставив затем полученные данные с промышленным индексом Доу — Джонса (Mabry 1971). Позже ван Барвейк и Франсез пытались соотнести длину юбки, измеряемую по пятибалльной шкале (1 — мини-юбка, 5 — юбка макси в пол), в старых выпусках журнала L’Officiel с хронологией экономических кризисов в США, опираясь на данные Национального бюро экономических исследований (van Baardwijk & Franses 2010). После героических попыток сократить объем данных в обоих исследованиях наметилось какое-то соотношение, хотя что именно полученные результаты говорят о связи между модой и экономикой, остается неясным. Представление о единственной признанной длине юбки для каждого периода едва ли приемлемо даже по отношению к более конкретной и категоричной системе моды середины ХХ века. В эпоху готовой одежды, социальных медиа, множества локальных вариантов моды, тенденций, относящихся к ее отдельно взятым областям, и отрицания авторитетов в сфере моды (и даже изредка встречающихся женщин в брюках) попытка установить какую-то одну определенную длину юбки, характерную для каждого периода, сопровождается тем, что можно вежливо назвать статистическим шумом.
Однако, несмотря на всю тщету усилий построить эконометрическую модель публичной демонстрации женских ног, индекс длины юбок захватывает воображение в более широком плане, поскольку, пусть и примитивно, указывает, что должна существовать какая-то связь между модой и экономическими условиями. За этим индексом скрывается ряд более важных и сложных вопросов относительно того, как различные системы моды и прежде всего само содержание моды — облик, значение и использование предметов одежды — реагируют на периоды лишений и достатка. Эти вопросы редко становятся непосредственным предметом исследования при изучении моды или экономики. Исключением является давний интерес к «дефицитной моде» времен Второй мировой войны и ее последствиям. Этот пример моды в ситуации постоянной нехватки вещей и иногда и в более тяжелых обстоятельствах, наряду с ассоциирующейся с ним мифологией об ответном всплеске стиля нью-лук, задает определенный горизонт ожиданий относительно взаимодействия дефицита и моды. Однако, как недавно отметил Оуэн Хатерли, размышляя о ностальгии по моде и в целом по дизайнерским решениям «Британии эпохи дефицита», характерное для середины ХХ столетия отношение между трудными временами и культурой во многом было уникальным (Hatherley 2016). Полемизируя с тем, как «в дефицитном 2015 году мечтают о дефицитном 1945‑м», Хатерли подчеркивает существенные различия между неолиберальной эпохой с глубоко присущим ей чувством незащищенности и «совершенно другими, ничуть не похожими временами, которые с этой эпохой роднит лишь либеральное употребление слова „дефицит“».
Эта статья не является попыткой изобрести более изощренный индекс длины юбок; замечания Хатерли указывают, как опасно сводить формы культуры или экономические условия к линиям графика или переменным в модели множественной регрессии. Мода 1947 года «ничуть не похожа» на моду 2017-го, как очевидна и огромная разница между «эпохой дефицита» и «дефицитом номер два». Вместо этого мы рассмотрим более общие подходы к соотнесению отдельных модных тенденций и экономических циклов или кризисных периодов. В первых двух разделах анализируются непростые отношения теории моды и экономики. Экономисты, как правило, склонны интерпретировать моду определенным образом; по иронии судьбы, в исследованиях, прямо заявленных как часть «экономической теории моды» (которую обычно ассоциируют с микроэкономическим моделированием), влияние крупных кризисов или макроэкономических циклов часто не учитывается. Теория моды настороженно или даже враждебно относится к мысли о воздействии на моду экономических факторов. Такому отношению противопоставлены исследования, в которых подробно анализируется исторический контекст моды, — здесь мы исходим из предположения, что изучение того, как выглядела мода послевоенного периода, может дать для понимания моды трудных времен больше, чем какие-то отдельные стилистические отголоски дефицитной моды. В заключительном разделе мы исходим из этого довода, опираясь на другие тематически близкие статьи, но не чтобы построить новую статистическую или причинно-следственную модель, связывающую цены на бирже, статистику экономического роста или уровень безработицы с конкретными фасонами или стилями, а чтобы высказать предположение, как именно мы можем понять «облик дефицита».
Облик дефицита: мода в трудные времена