Два фланга — две России? Американские баталии о правых и виноватых в реабилитации моделей Холодной войны
Стивен Коэн, почетный профессор русистики Нью-Йоркского университета и политологии Принстонского университета: Нынешняя холодная война опаснее предыдущей, так как началась без повода, и ни одна из сторон не только не решится, но и не сможет взять за нее ответственность.
В отличие от прежней холодной войны, новая война не стала частью публичных демократических дебатов в прессе и в университетах, а именно они могли бы указать, как США следует выстраивать свой внешнеполитический курс.
В Америке и в России возобновившаяся холодная война осталась предметом только низовых дебатов, но в России это было осложнено еще и «реактивной» политикой: российская политическая элита действительно не была готова ко многим ситуациям, включая украинскую.
В новой холодной войне не может быть победителей и проигравших. Понятие «мира» предполагает разграничение «зон влияния» и «зон безопасности» — здесь же они бессознательно или сознательно смешиваются. Как бы то ни было, в США не выработана универсальная концепция демократии, что непосредственно следует из того, что обвинения в свертывании демократии бросают диктаторам и лично Путину, сводя вопрос о демократии к персональной ответственности.
Строго говоря, не всегда понятно, на какие факты опираются стороны противостояния, учитывая, что американские президенты и Путин располагали и располагают примерно одним набором фактов, но интерпретации этих фактов развели их по враждебным полюсам. Новая холодная война связана с тем, что конец старой холодной войны был нарушением обязательств не продвигать НАТО на восток, Горбачев, о чем свидетельствуют все открытые недавно архивы, явно согласился при объединении Германии на сделку, но с тех пор партнерство Запада и России не обозначалось никакими обязательствами по развитию, а только обязательствами по безопасности. И американским принципом, например, в Иране и в Афганистане стало: «мы получаем, они дают» (“we get, they give”), из-за чего любое расширение зоны влияния Запада становилось поводом к эскалации напряженности.
США постоянно исходили из «триумфалистской аксиомы», но она не совместима даже с принятыми в США концепциями международной политики как сложного баланса интересов. Уже Буш-старший отказался от старой концепции сдерживания, считая, что простое наращивание ядерного потенциала и договоры могут и дальше удерживать Россию в сколь угодно узких рамках возможностей, но без концепции сдерживания ядерные угрозы сработают неожиданным образом. Россия обвиняет США и Запад прежде всего в «прокси-войнах» — даже не потому, что они всегда затрагивают интересы России, но потому, что Россия оказывается при отсутствии реакции на них самым слабым и одновременно самым обвиняемым глобальным игроком.
Майкл Макфол, профессор факультета политологии Стэнфордского университета: Политическая наука не может сводиться только к учету все большего числа исторических фактов, так как она имеет дело не только с мотивациями, но и с теми возможностями, которые возникают внутри политического действия и видны только изнутри него. Новая холодная война отличается от старой не столько по количественным, сколько по качественным параметрам; в частности, отсутствием идеологического обеспечения. Также в новой холодной войне неимоверно важны личные мотивы, вроде обид президентов на заявления друг друга, которые в условиях политических кризисов запустили механизмы первоначально не предполагавшейся конфронтации. Холодная война закончилась «горячим миром» эпохи Ельцина; но если тогда и было продумано, что такое сотрудничество, не было продумано, как должна идти консолидация усилий бывших врагов. Кроме того, вклад в конец холодной войны внесли все республики бывшего СССР, но Запад не продумал, какой должна быть общая политика по отношению ко всем этим странам — какой должна быть их оптимальная консолидация с Западом и друг с другом.
Между США и Россией и при Ельцине, и в нулевые годы не было особых ценностных расхождений, более того, Россия была готова дальше сотрудничать с Западом; но именно отсутствие ценностного спора сделало Россию такой болезненно-чувствительной, что решения Запада по цветным революциям были восприняты как вероломство и открывшаяся, как рана, угроза.
Экономические кризисы в России с 1998 года до наших дней приводили только к нарастанию напряженности в отношениях с Западом, вопреки ожиданиям, так как воспринимались в том ключе, что Запад должен России, тогда как издержки глобализации якобы дают право России расширять поле политических возможностей в настойчивом давлении на Запад. Существуют моменты, по которым Россия и Запад никогда не будут иметь общих интересов, — прежде всего, вопросы об Иране и о расширении НАТО. Здесь любые действия США вызовут только отрицательную реакцию в России, даже если они будут в данный момент выгодны России. Кроме того, обострению отношений способствовала непродуманная политика по энергетическому и информационному сотрудничеству — Россия взяла в привычку заявлять, что Запад превысил свои полномочия, устанавливая в указанных сферах общие правила игры. Отсюда, Россия считала, что имеет право взламывать их изнутри.
Наконец, хотя всю последнюю четверть века Россия в целом легко шла на сделки с Западом и соблюдала целый ряд новых договоренностей, для Путина отношения с Западом всегда оставались «игрой с нулевой суммой» — он психологически готов отказываться от предыдущих компромиссов, как будто всех прежних усилий по заключению договоренностей как не бывало…
Холодная война – 2: начало и продолжение?