2 февраля 2011 года группа мужчин, вооружённая длинными палками и хлыстами, верхом на верблюдах и лошадях, напала на сотни тысяч протестующих, которые заполонили площадь Тахрир в Каире, Египет, разделив толпу так, как будто это Красное море во время Исхода. Седла лошадей были блестяще красными, богато украшенными, но день был совсем не весёлым. Погибла дюжина человек. Многие считают, что нападавшие были тайными агентами режима президента Хосни Мубарака, хотя впоследствии судебные процессы не смогли это подтвердить. Египтяне называют это событие «Битвой верблюдов», с отсылкой на междоусобную войну седьмого века среди мусульман.
Известный египетский диссидент позже рассказал мне историю с его точки зрения, которая начиналась его шоком, когда он услышал топот копыт по асфальту, увидел головы животных над толпой, беспорядки и гнев, распространявшийся волнами по переполненной площади. «Я был очень рад» — заявил он, — потому что впервые после того, как все началось, обрёл уверенность в победе. Конечно, я думал, мы победили.
Я бы не удивилась, если он сошёл с ума. Это было бы объяснимо после 10 дней насилия, слезоточивого газа, напряжения и отсутствия сна.
Но он был прав. Это был поворотный момент.
Как этот диссидент объяснил мне, использовав головорезов на верблюдах, режим Мубарака продемонстрировал, насколько он стал отчаявшимся и отчуждённым. В то время как верблюды наводнили площадь, активисты на площади Тахрир раздавали интервью в прямом эфире BBC и другим международным СМИ с помощью контрабандных спутниковых телефонов и посылая твиты по шифрованным интернет-соединениям. Несмотря на то, что Мубарак отключил весь Интернет за исключением одного провайдера, сети Noor, и все сотовые телефоны как раз перед «Битвой верблюдов», протестующие за нескольких часов прорвали интернет-блокаду и продолжали посылать сообщения, которые услышали во всём мире. Действия Мубарака оказались тщетными, потому что протесты уже шли, и контрпродуктивными, потому что беспокоящиеся семьи, неспособные дозвониться до младших родственников, ринулись на площадь Тахрир. Чрезмерная, безудержная жестокость верблюжьей атаки и неуклюжесть при блокировке всех коммуникационных сетей подчеркнули неспособность режима Мубарака понять дух времени, энергию юных протестующих и изменившуюся информационную среду. Верблюды и палки против спутниковых телефонов и Twitter. Семнадцатый век встретился с 21-м. Интернет в Египте скоро вернулся, а Мубарак, неспособный сдержать или надолго подавить огромную толпу, был вынужден вскоре уйти в отставку.
По мере распространения восстаний по всему региону многие почувствовали оптимизм. Революции ещё не превратились в военные перевороты, как это случилось затем в Египте, или кровавые гражданские войны, как это произошло в Ливии и Сирии. Активисты были очень довольны собой. Цифровые технологии явно изменили политический ландшафт. Находясь в оппозиции к заскорузлым, удушающим режимам, которые пытались контролировать публичный дискурс, активисты смогли преодолеть цензуру, координировать протесты, организовывать логистику, распространять юмор и инакомыслие с лёгкостью, которая показалась бы невероятной для более ранних поколений. Популярная страница в Facebook, созданная для осуждения убийства молодого человека египетской полицией, стала площадкой для организации начального восстания на Тахрире и объединила сотни тысяч сторонников. Позже мой египетский друг пошутил, что это, наверное, был первый случай в истории, когда человек мог присоединиться к революции, нажав на кнопку «Я пойду» в Facebook-ивенте. Но площадки социальных сетей были важны и для аудитории за пределами протестов; мир также следил за восстанием с помощью постов протестующей молодёжи на Facebook и Twitter.
Организованный хаос
Сетевые протесты 21-ого столетия серьёзно отличаются от движений прошлого и часто действуют по другой логике (я использую термин «сетевые» в качестве сокращения для цифровой сети, отмечая реконфигурацию движений и общественности посредством использования цифровых технологий и средств связи – прим.автора). Многие из этих событий имеют культурные и политические корни, которые предшествовали интернету, но нашли более полное выражение в сочетании с возможностями, предоставляемыми технологией. Сетевые протесты имеют сильные и слабые стороны, которые объединяются по-новому и не соответствуют нашему пониманию траектории движения протестов, происходивших до появления цифровых технологий.
Например, способность использовать цифровые инструменты для быстрого сбора большого количества протестующих с общей целью даёт широкие возможности движениям. Однако, как только эта большая группа сформирована, она начинает испытывать сложности и ей приходится решать задачи, отличные от традиционных для подобной структуры. Помимо задач, тяжёлая работа по традиционной организации помогает создавать коллективные возможности принятия решений, иногда посредством формальных и неформальных руководящих структур, и создаёт коллективный потенциал среди участников движения посредством совместного пережитого опыта. Выразительный, часто юмористический стиль сетевых протестов привлекает многих участников и процветает как онлайн, так и в офлайн режиме, но движения нестабильны в долгосрочной перспективе, если они не выработают способность ориентироваться в неизбежных проблемах.
Эти движения в значительной степени опираются на онлайн-платформы и цифровые инструменты для организации и рекламы, и провозглашают, что они лишены лидерства, хотя на практике всё не так радужно. Открытое участие, предоставляемое социальными сетями, не всегда означает равенство, и это, безусловно, создаёт сложности в процессе. Хотя онлайн-медиа действительно более открыты и основаны на участии, со временем несколько человек последовательно выступают в качестве неофициальных, но постоянных лидеров мнений, что обусловлено большим количеством последователей в социальных сетях. Эти люди часто имеют большое влияние, хотя им не хватает формальной легитимности, которую мог бы создать открытый и признанный процесс отбора лидеров. Результатом часто является конфликтная, затянувшаяся борьба между теми, кто набирает обороты (или рассматривается как лидеры де-факто) и другими людьми в движении, которые также могут выступать в Интернете. Эти люди могут оспаривать фактических лидеров, но движения имеют мало возможностей для решения своих проблем или принятия решений. В некотором смысле цифровые технологии углубляют вечно существующее напряжение между коллективной волей и индивидуальным выражением в движениях, а также между выразительными моментами мятежа и долгосрочными стратегиями, требующими инструментальных и тактических сдвигов.
За последние два десятилетия возможности Интернета сильно изменились. Например, когда я появилась в организованном сапатистами (Сапатистская армия национального освобождения, часто называемая «сапатисты» — леворадикальное движение в самом южном мексиканском штате Чьяпас.Вики) лагере «Энтунтро» в 1990-х годах, многие люди удивились тому, что я не «мистер Зейнеп». Наш основной инструмент коммуникации на тот момент — электронная почта на медленных модемных соединениях, которые не позволяли передавать много визуальной информации, такой как картинки. Большинство пользователей считалось мужчинами, и зачастую так оно и было. У нас не было смартфонов, поэтому не было связи, когда мы находились не на фиксированном физическом «месте».
Но способность дёшево и легко соединяться в глобальном масштабе уже возникала и трансформировала социальные движения. Интернет мог быть медленным и доступным, существовать только в офисах и домах (поскольку у телефонов тогда не было Интернета), но культура протеста и движений, которая процветала в 1990-х годах, уже породила большое количество элементов, которые будут сохраняться. Эти движения разделяли интенсивную ориентацию на участие и горизонтализм — функционирование без формальных иерархий или лидеров и использование специального подхода для организации инфраструктуры и задач, основанного на цифровой связи. Самоорганизованный лагерь сапатистов существовал неделю, позволив всем участником подружиться. Многообразие, разнообразие и толерантность были хорошо выражены в лозунге сапатистов «Множество «да», одно «нет». Было общее нежелание участвовать в традиционной, институциональной политике, которая считалась неэффективной и, что ещё хуже, непоправимо коррумпированной. Цифровая технология использовалась для поддержки организации в отсутствие формальных структур. Создавалось альтернативное социальное пространство, это чувствовалось и отмечалось как новая форма политики.
Эти элементы вновь появятся в лагерях протеста и длительных захватах общественных пространств во всем мире в следующие десятилетия и будут полностью переплетены с цифровыми технологиями. Эти технологии стали не просто базовыми инструментами; их новые возможности позволили протестующим переосмыслить и изменить практику протестов и движения на пути, по которому они уже двигались, но в конце концов смогли реализовать.
Рост цены притеснений
Я посетила площадь Тахрир после того, как в Каире закончились самые жаркие дни 2011 года, но протесты продолжались. Египетские вооружённые силы ещё не организовали государственный переворот, который произошёл через два года. Площадь казалась огромной, в то время как я стояла посреди неё во время протеста, но из моего высокого отеля рядом с ней она казалась маленькой и ничтожной, потерянной в растянутом пространстве Каира, мегаполисе, где проживает более 20 миллионов человек. Это создавало большие проблемы для трафика в городе, хотя ему и без протестов приходилось несладко.
Однако в 2011 году Тахрир стал местом глобального внимания. Цифровые сети, позволяющие протестующим транслировать события в мир, повысили цену репрессий за счёт внимания и сочувствия глобальной общественности. Цифровая связь искажала время и пространство, трансформируя эту площадь, которая с высоты казалась настолько маленькой, в обширный, интерактивный источник информации. В течение 18 дней с начала восстания на Тахрир я включила телевизор только один раз, желая увидеть, как журналисты освещают исторический момент отставки Мубарака. CNN передавали сьёмку площади с высоты птичьего полёта. Угол обзора камеры был намного выше той картинки, которую можно было увидеть в Twitter, там каждое фото было неполным, но зато более интимным. По телевизору всё, что я видела, казалось общей массой людей, нечёткой толпой. Выглядело холодно и отчуждающее. Телевизионная картинка не передавала действий и ощущений сегодняшних сетевых протестов.
Учёные часто фокусировались на проблемах координации и коммуникации, с которыми сталкиваются люди, вовлечённые в коллективные действия. Если власти контролируют общественную сферу, как будут координировать действия активисты? Как они будут формулировать своё послание перед лицом корпоративных или государственных СМИ и цензуры? Как они отнесутся к тем, кто захочет получить профит от протестов, но останется в стороне в то время пока другие будут сражаться и рисковать? Как они будут противодействовать репрессиям со стороны сил безопасности, которые обладают более совершенными средствами и могут причинять страдания, пытки и смерть?
Ни одна из этих дилемм не исчезла, но некоторые кардинально изменились. Цифровые технологии настолько неотделимы от сегодняшних социальных движений, что многие протесты соотносятся с их хэштегами – методом в Twitter для обозначения темы: #jan25 для восстания на Тахрире 25 января 2011 года, #VemPraRua («Приходите на улицы») в Бразилии, #direngezi для протестов в парке Гези в Стамбуле, Турция, и #occupywallstreet в США. Активисты могут выступать в роли средств массовой информации, проводить рекламные кампании, обходить цензуру и координировать свои действия.
Иногда сетевое политические онлайн-действия высмеиваются терминами «slacktivism» или «clicktivism», что подразумевает лёгкие действия, требующие мало усилий или обязательств. В других случаях люди полагают, что движения, питаемые социальными медиа, организованы людьми со «слабыми связями» — теми, кого мы не знаем хорошо, в отличие от протестов прошлого. Однако эти перспективы предполагают, что люди, подключающиеся к Интернету, делают что-то только в Интернете и что онлайн-мир как-то менее реален, чем офлайн, и не связан с ним. Напротив, люди в наши дни также присоединяются к протестам людей, с которыми у них «крепкие связи» — семьи и близкие друзья, а общаются по Интернету с теми, с которыми у них есть как слабые, так и сильные связи. Символическое действие онлайн также необязательно не имеет силы — скорее, эффект зависит от контекста. Когда друзья в Facebook меняют свой аватар в знак протеста против дискриминации гомосексуалистов, они также посылают культурный сигнал группе своих знакомых, и со временем такие сигналы становятся частью того, что делает социальные изменения возможными благодаря изменению культуры. Многие протестующие, с которыми я беседовал, считают интерактивные политические взаимодействия началом их политизации. И не всегда онлайн-действия действительно так просты как щелчок мышкой. В репрессивной стране простой твит может быть очень смелым поступком, в то время как марширование по улицам означает лишь некоторые неудобства в стране продвинутой демократии.
В 2011 году я наблюдала, как четверо молодых людей, только двое из которых находились в Каире, координировали поставки и логистику для 10 крупных полевых госпиталей в разгар некоторых тяжёлых столкновений в Египте. Они совершили этот подвиг благодаря творчеству и юношеской решимости, но это было бы почти невозможно без Твиттера, электронных таблиц Google, текстовых сообщений и сотовых телефонов. В то же время я наблюдала за четырьмя студентами колледжа в Турции, которые организовывали сеть гражданской журналистики по всей стране, сообщали новости, обходили цензуру и противодействовали глубокой поляризации. Они делали это в своё свободное время без финансирования, питаемые только мужеством, творчеством и кофеином (желательно в кафе с бесплатным Wi-Fi). Я видела, что страны с авторитарными правительствами теряют контроль над публичной сферой, в то время как в демократических странах вопросы, ранее отстранённые от национальной повестки дня — от экономического неравенства до расовой несправедливости и неправомерного поведения полиции — выдвигались на первый план через силу социальной вовлеченности и настойчивости со стороны граждан.
Но я также видела процессы после того, как движение колебалось из-за отсутствия организационной глубины и опыта, инструментов или культуры коллективного принятия решений по стратегическим долгосрочным действиям. Парадоксально то, что возможности, которые подпитывали организаторское мастерство этих людей, иногда также создавали предпосылки для того, что позже им препятствовало, особенно когда они не могли проводить те тактические манёвры, которые необходимы всем движениям для выживания.
Правительства наносят ответный удар
Если политика протеста не похожа на прошлое, то же можно сказать и о противодействии, с которым сталкиваются протестующие. В Соединённых Штатах, на той же неделе, когда вспыхнули протесты в Гази, Эдвард Сноуден рассказал о существовании масштабной программы слежки правительства США, и мы, таким образом, увидели, какие могут существовать возможности государственного надзора. США почти наверняка не единственное правительство, которое осуществляет слежку в крупных масштабах. Фактически, когда я стояла в парке Гази, отправляя твиты через телефон, связанный законом с моим уникальным идентификационным номером гражданства в Турции, я знала, что у правительства наверняка есть список всех протестующих, которые пришли в парк с аппаратом сотовой связи. Несмотря на этот факт, когда разразились массовые акции протеста, угроза слежки отпугнула лишь немногих людей, отчасти потому, что они чувствовали себя защищёнными масштабом протеста.
Многие движения сталкиваются с серьёзными репрессиями, как и в доинтернетовскую эпоху. В Египте, спустя несколько лет после первого восстания, дела для революционеров повернулись не очень хорошо. Многие из моих друзей теперь в тюрьме или изгнании. Хотя Мубарак и был свергнут, военные остались на своих местах. «Братьям-мусульманам» удалось победить на выборах, но не сместить старую гвардию государственного аппарата и перетянуть на свою сторону всё население — многие были встревожены их действиями в правительстве. В поляризованной атмосфере сторонники военных также начали наводнять социальные сети своей агитацией. Люди, выступающие против «Братьев-мусульман», некоторые из которых открыто поддерживают военных, а другие просто обеспокоены состоянием страны, провели большой митинг на площади Тахрир в июле 2013 года. Вскоре после этого египетские военные совершили переворот, ссылаясь на протесты как легитимизацию своих действий. Новое военное правительство разогнало более 600 протестующих на площади Рабаа в Каире. Достаточно жестокие правительства, похоже, не очень заморачиваются сетевым анализом и работой с подконтрольными им тайно онлайн-активистами. Вместо этого они часто руководствуются философией «Стреляйте в них всех и пусть террор разберётся».
Другие правительства, не так охотно устраивающие такое неизбирательное массовое насилие, научились контролировать сетевую общественную сферу посредством ряда стратегий, более подходящих для новой эры. Наблюдение и репрессии не работают в основном так, как прогнозировали в предыдущую эпоху. Это не обязательно 1984 год Оруэлла. Вместо тоталитаризма, основанного на страхе и блокировании информации, новые методы включают в себя демонизацию онлайн медиа и мобилизацию армий сторонников или оплачиваемых сотрудников, которые наполняют сеть дезинформацией, информационным мусором, сомнениями. Это, в свою очередь, мешает простым людям ориентироваться в сетевой публичной сфере и отличать истинные факты от ложных, правды от мистификаций. Вместо того, чтобы прямо отвечать на политические выступления диссидентов, многие правительства пытаются преследовать активистов, взламывая и распространяя их частную информацию. Во всяком случае, «Храбрый новый мир» Олдоса Хаксли предстаёт более соответствующим современной реальности, чем «1984» Оруэлла, который описывал тоталитаризм с централизованным контролем над информацией – это скорее было похоже на Советский Союз, чем современную сетевую общественную сферу.
В то время как общественному движению надо убеждать людей действовать, правительству или мощной группе, защищающей статус-кво, достаточно лишь создать путаницу, дабы парализовать людей. Относительно хаотичный характер Интернета с его избытком информации и слабыми фильтрами может асимметрично расширять возможности правительств, позволяя им разрабатывать новые формы цензуры, основанные не на блокировании информации, а на том, чтобы сделать информацию бесполезной.
Сетевая общественная сфера создаёт много других проблем. Активисты часто сталкиваются с притеснениями и злоупотреблениями, организованными правительствами или их противниками в социальных сетях. Платформы, финансируемые за счёт рекламы, используют комплексное программное обеспечение с алгоритмами, дабы контролировать широту распространения того или иного контента, иногда приглушая сообщения активистов в пользу более удобного для рекламодателя контента. Их фильтрация может напоминать «эхо-камеры», где единомышленники собираются вместе (в том числе активисты общественного движения), но затем продолжают порочные сражения в сети, увеличивая поляризацию и тем самым отвращая многих людей от политики.
Но движения могут также использовать эти самые платформы для достижения своих целей, поскольку технологии позволяют людям находить друг друга, разрабатывать и расширять дискуссию, обращаться к более широкой общественности, организовывать и сопротивляться. Движения создают свою собственную историю, но в обстоятельствах и с инструментами, которые не полностью контролируют.
И эти инструменты формируют ход событий и развитие социальных движений часто непредсказуемым образом. Противоречивая, а порой и контринтуитивная динамика, запущенная появлением печатного станка, слишком наглядно демонстрирует непредсказуемость последствий внедрения революционных коммуникационных технологий. И когда дело доходит до анализа сильных и слабых сторон, вызовов, возможностей и будущего сетевых движений, мы, вероятно, только начали идти по пути их понимания.
Зейнеп Туфекки пишет о технологиях, политике и обществе. Она является адъюнкт-профессором в Школе информации и библиотековедения в Университете Северной Каролины и сотрудником факультета Центра Беркмана по Интернету и обществу в Гарварде. Cтатья – фрагмент книги Twitter and Tear Gas: The Power and Fragility Networked Protest от Zeynep Tufekci, Ycale University Press 2017.
Оригинал: Wired