Резким контрастом по отношению к жителям оккупированной Белоруссии, этому образу «другого», выступало самовосприятие оккупантов, для которого нацистская идеология предлагала четкую основу. Генеральный комиссар Кубе формулировал ее в патетических тонах, говоря, что каждый, кто направляется на Восток, должен быть лучшим из лучших, ибо ему предстоит отстаивать интересы немецкого народа и рейха.
В реальности даже самые убежденные нацисты не могли не осознавать, что в подобных фразах желаемое выдавалось за действительное. Однако, чем меньше оснований подобные идеи имели в реальной жизни, тем более настойчиво пропаганда и начальство убеждали немцев в том, что они настоящие «господа» (Herrenmenschen).
Еще большую роль в немецком самовосприятии играла обыденная жизнь, поскольку в ней все преимущества быта оккупанта – в особенности по сравнению с жизнью местных жителей – оказывались бесспорными. Оккупант не только слышал, что он во всем превосходит «завоеванные» народы, но и видел, чувствовал, ощущал это. Показательным в данном смысле можно считать то, как размещались немцы. Они жили в городском центре, построенном в советском стиле, рядом с административными зданиями. В многоэтажном здании, где находились ведомства генерального комиссариата и городского комиссариата, имелись и квартиры для служащих. Так как во многих частях Минска сохранялась деревянная застройка, из-за которой он, собственно, и выглядел бедным городом, то приемлемыми для оккупантов представлялись лишь новые каменные здания сталинской эпохи. В отличие от Варшавы, отдельный и изолированный немецкий квартал в Минске не создавался. Жизнь в центре города казалась немцам выгодной и в плане разъездов. Это обстоятельство было важным, поскольку из-за экономии топлива общественный транспорт был пущен только в мае 1943 года, и лишь с октября 1942-го немецкие служащие могли рассчитывать на автобус Имперских железных дорог, курсировавший каждые два часа между главными городскими учреждениями.
Лишь у некоторых оккупантов имелись отдельные квартиры; большая их часть делила жилплощадь, жила в бараках или в гостевых домах, где их размещали вместе с коллегами. Власти редко позволяли создавать смешанные дома; мужчины и женщины не проживали вместе. Поскольку совместное принятие пищи было в таких заведениях нормой, основную часть свободного времени люди проводили в обществе своих коллег. Начальники общежитий организовывали все основные увеселительные мероприятия, поскольку так их было удобнее контролировать. Частные же дома не были приспособлены для использования в качестве гостиниц, они редко соответствовали требованиям немецких властей и нуждались в перестройке или усовершенствовании. Так, к примеру, вермахт проводил соревнование, где определялись три самые красивые комнаты для военнослужащих. Добиваясь победы, солдаты действовали как художники, плотники, оформители; важны были и организационные таланты, – то есть умение достать (купить, реквизировать, украсть) редкие материалы. С немецкой точки зрения кража более не считалась преступлением, поскольку солдаты лишь применяли те вещи, которые предположительно более не использовались или были бесполезны в плане своего изначального назначения.
Но все-таки наладить быт, как дома, не удавалось. К примеру, все 127 почтальонов в Минске жили со своими коллегами в комнатах по двое и более; это совсем не походило на их апартаменты в рейхе, где в подъездах сидел вахтер, постоянно следивший за чистотой и порядком. Минская реальность во всех смыслах отличалась от растиражированного идеала «немецкого уюта» (Gemütlichkeit). Маленькие, переполненные, плохо отапливаемые помещения являлись здесь нормой, а не исключением. Строго отделенные от мужчин, 130 работниц Имперских железных дорог жили вчетвером или вшестером в одной комнате. И хотя возможность постирать и погладить у них имелась, при наличии лишь одной общей комнаты пространства для отдыха женщинам не хватало.
Для солдат, впрочем, отдых не был столь острой проблемой; центральное казино вермахта рекламировало наличие 70 «свеженьких и молоденьких» белорусских официанток. В плане общения немцев с местными жителями эти девушки тем не менее были исключительной группой. Помимо пространственных барьеров, оккупантов отделял от местных и языковой барьер. Лишь немногие минчане говорили по-немецки, а немцев, владевших русским или белорусским, было и того меньше. «Безъязыкость» намеренно культивировалась нацистскими вождями, поскольку панибратство нужно было исключить любой ценой. Так, только в марте 1944 года, спустя почти три года после вторжения в Советский Союз, у железнодорожных служащих появилась возможность приобрести словарь с «одной тысячей русских слов» для индивидуального обучения. Языковой барьер оказался серьезным препятствием для оккупантов, поскольку даже в 1943 году в генеральном комиссариате имелся лишь один немецкий служащий, владевший белорусским языком, да и того вскоре должны были перевести в Польшу. Оккупанты практически полностью полагались на помощь переводчиков, но даже большие предприятия располагали мизерным количеством таких специалистов, по большей части слабо подготовленных.
Сами местные жители определенно не одобряли контактов с немцами; впрочем, из-за множества препон такие контакты и без того были маловероятными. Так, оккупационные власти проводили многочисленные увеселительные мероприятия, предназначавшиеся строго для немцев. Многие из этих празднеств пользовались в немецкой общине популярностью; участвовать в них было гораздо проще, нежели самостоятельно искать развлечения в чуждом окружении. Организованные вечерние забавы были призваны втянуть мужчин и женщин в общественную жизнь, приглушая индивидуальную инициативу. Шла ли речь об аккордеонном концерте минских полицейских, их выступлении в качестве комедиантов и певцов, представлениях белорусских эстрадных артистов – все это было не просто формой увеселения; люди были обязаны присутствовать. Пропуск такого мероприятия считался антисоциальным поступком, он рассматривался как обособление от коллектива. Последствия могли разниться – от неформального исключения из сообщества сослуживцев до формального внушения со стороны начальства. С одной стороны, большинство немецких служащих с радостью участвовали в этом приятном времяпрепровождении; с другой, иных альтернатив практически не было.
Круг возможностей для неформального досуга, которыми располагали оккупанты, был очень ограничен. Контакты вне подразделения или места службы оставались редкостью. Билеты на киносеансы и спектакли заказывались властями; немногочисленные бары и кафе, открытые для немцев, были переполнены, а в остальные им путь был заказан. Поскольку в городе почти не было кинозалов, оккупантам пришлось их строить, дабы быть уверенными в том, что культурные потребности удовлетворяются в достаточной мере. Они возвели деревянное здание, зал которого вмещал 450 человек; весь строительный материал был привезен из рейха. Этот новый кинотеатр, а также еще один, советской постройки, давали единственный шанс посмотреть фильм самостоятельно, в частном порядке – все остальные киносеансы организовывались «сверху».
Радио представляло еще один вид развлечения, хотя и в этом случае оккупантам приходилось наслаждаться в основном в общих гостиных, а значит, оно становилось еще одной разновидностью социального досуга. Нацисты создали радиоканалы, которые на всю Европу транслировали развлекательные и образовательные передачи. Главная программа призвана была смягчать тоску по дому, поэтому она по большей части состояла из народной музыки и популярных местных историй, собираемых со всего рейха. Вульгарная нацистская пропаганда на радио была редкостью. Вермахт открыл первую радиовещательную станцию в августе 1941 года; впоследствии она стала «Государственным вещанием Минска» («Landessender Minsk») и управлялась гражданской администрацией. Трудно переоценить важность этих радиопередач, хотя установить точное число радиослушателей невозможно, поскольку никаких «замеров аудитории» не проводилось. Острая нужда в данном отношении иллюстрируется тем фактом, что вермахт не смог обеспечить достаточного количества радиоаппаратуры; фон Андриан, например, в своих дневниках постоянно либо упоминает о прослушивании передачи, либо негодует по поводу того, что трансляция прервалась. Особенно популярны были такие программы, как «Полевая почта» («Klingende Feldpost»), где зачитывались солдатские письма домой и из дома и налаживались контакты с подругами по переписке.
Иные формы организованного досуга представляли собой театральные спектакли, концерты, оперные постановки. В этом смысле Минск немногим отличался от Варшавы, в основном только в том отношении, что меньший размер гарантировал меньшее количество развлечений. Поскольку в 1941 году городу был нанесен тяжелый урон, то в основном для разыгрывания представлений использовали служебные здания. Так, помимо кино, директорат железных дорог предлагал на выбор несколько концертов и варьете по субботам и воскресеньям. В 1941 году незначительное смягчение расовых регламентаций, внедренных нацистами, позволило оккупантам посещать представления в Белорусском театре, где однажды был даже поставлен «Евгений Онегин». Но, за исключением этого случая, большая часть представлений предназначалась для посещения только немцами.
В целом же именно развлечения, а не идеологическая «промывка» составляли основу немецкого свободного времени. Такое положение вещей горячо одобрялось по трем причинам. Во-первых, это отвлекало военных и гражданских служащих от их должностных обязанностей, которые были трудны и жестоки. Во-вторых, в новом и непривычном окружении развлечения связывали оккупантов с родиной. В-третьих, они позволяли проводить досуг с товарищами, а значит, укрепляли национальное сообщество в чужой среде. Конечно, досуг протекал в строгих рамках, а отделять себя от группы считалось предосудительным. Иные формы развлечений были редкими, выбор в основном ограничивался предлагаемыми начальством организованными представлениями. Даже книги – популярный способ отвлечься для тех, кто не любит компанию, были доступны лишь изредка и только в более поздние годы войны. Стремление нацистов контролировать все аспекты жизни подданных рейха было особенно заметно на примере оккупантов. Гражданские и военные учреждения всячески стирали границу между общественным и частным, их тоталитарный натиск не останавливался там, где начиналось личное пространство – напротив, на него велось методичное наступление.
Сама природа досуговых развлечений в Минске способствовала ужесточению оккупационного режима, пусть даже современники и не всегда замечали это. Свободное время изолировало немцев от местных жителей, а это означало, что немецкие предрассудки в процессе досуга не корректировались, а лишь усугублялись. Оккупанты были спаяны в единое целое, поскольку их контакты ограничивались кругом сослуживцев. У всех этих людей был тот же опыт, те же впечатления, те же чувства, приобретаемые в том же самом окружении 24 часа в сутки. Это новорожденное сообщество представлялось немцам великим политическим, социальным и культурным достижением, особенно на фоне белорусской массы. Оно рассматривалось как самоценное, в нем видели награду за приложенные усилия. Следовательно, таким оно и должно было оставаться, защищаемое всеми возможными средствами.
Прежде, чем германские войска прибыли в Минск, вермахт, СС и немецкие гражданские институты уже успели совершить бесчисленные преступления за два года оккупации Восточной Европы. Но массовые казни и повседневное насилие, запланированное и осуществленное немцами в Советском Союзе, не имели аналогов в предшествующем опыте. Насилие играло существенную роль в ежедневном пребывании оккупантов в Минске. С одной стороны, немцы воспринимали его как внешний феномен, не затрагивающий их непосредственно, поскольку жертвами оказывались евреи и белорусы. С другой стороны, оккупанты непосредственно участвовали в подобных практиках. В любом случае насилие нужно было внедрить в повседневный распорядок. Немцы фактически так и поступили – не только приняв насилие, но и одобрив его. Легитимация давалась просто: оккупанты ссылались на целый ряд причин, делавших убийства логическим следствием их присутствия на Востоке. Насилие стало настолько обыденным, что вскоре начало применяться в том числе и для частных целей. Лишение кого-то жизни или по крайней мере применение силы казались единственным способом сохранить статус оккупанта, гарантировать благополучие и материальные выгоды, сберечь товарищество. Более того, насилие казалось необходимой мерой, посредством которой фиксировалось естественное превосходство немцев над местными жителями, а немецкая культура защищалась от нецивилизованных дикарей. «Нормальная» жизнь в оккупированном Минске, в которой лишение людей жизни происходило каждый день, означала, что убийство перестало быть табу – и поэтому совершалось вновь и вновь.