Заметки зоркого наблюдателя: Неаполь против машин
В Неаполе все технические сооружения обязательно сломаны. Если здесь и встречается что-либо исправное, то лишь в порядке исключения или по досадной случайности. Постепенно начинаешь думать, что эти вещи так и фабрикуются, уже сломанными.
Мы говорим сейчас не о дверных ручках, которые в Неаполе все еще остаются чем-то мифическим и приделываются к дверям лишь в качестве некоего символа, — это объясняется тем, что двери там для того только и навешиваются, чтобы стоять открытыми, и если вдруг сквозняк такую дверь захлопнет, она снова, сотрясаясь всем корпусом, с ужасным скрежетом распахивается; Неаполь с запертыми дверями можно было бы уподобить Берлину без мансард — но речь у нас пойдет о настоящих механических устройствах и агрегатах.
И дело здесь не в том, что эти устройства не работают, потому что они сломались. Напротив: у неаполитанцев они начинают работать именно после того, как сломаются. Неаполитанец выходит в открытое море на моторной лодке даже при таком шквальном ветре, при котором мы и шагу ступить не решимся. И все у него идет не так, как бы нужно, но кончается всегда более или менее благополучно. С неколебимым самообладанием он умудряется, скажем, в трех метрах от берегового утеса, где бушует прибой, грозящий разнести его лодку в щепы, опорожнить поврежденный бензиновый бак, в который просачивается вода, и вновь его наполнить, не заглушая при этом мотора. Если понадобится, он сварит для пассажиров кофе прямо на крышке двигателя. Или с бесподобной сноровкой отыщет на дороге и вставит в свою заглохшую машину какую-нибудь щепочку, и машина опять поедет — само собой, пока вскоре снова не сломается. Окончательная починка внушает ему отвращение, он тогда предпочтет совсем отказаться от машины.
Ничего другого он и представить себе не может. Он уставится на вас с удивлением, если вы скажете ему, что это не дело — так обращаться с мотором, да и с любыми техническими устройствами. Он будет с жаром вам возражать: для него сущность техники состоит, скорее, в ее способности функционировать в состоянии поломки. Копаясь в неисправной технике, он ощущает себя ее хозяином, чувствует свое превосходство над ней. Этой своей мастеровитостью и неизменным присутствием духа, с которыми он предотвращает любую опасность, с необычайной легкостью извлекая спасительное преимущество как раз из дефекта машины, он, если присмотреться, отчасти походит на американца. Однако в характере его изобретательности больше детского, и ему, как ребенку, во всем сопутствует удача и — тоже как детям — на помощь всегда приходит случай.
Напротив, все исправное, все, что, как говорится, идет само собой, ему глубоко противно и внушает подозрение, ибо как раз потому, что оно идет само собой, в конечном итоге непонятно, как и куда оно придет. Если первая проба показывает, что процесс налаживается — так или примерно так, как он рассчитывал, — он впадает в патриотический раж: “Evviva l’Italia!!”, и уже близок к тому, чтобы счесть свою страну вершиной цивилизации, воздвигшейся выше всех остальных народов. Впрочем, таким монстром он все же никогда не становится, и даже на железнодорожной ветке Кастелламаре – Неаполь, которая за полстолетия своего существования постепенно сделалась чем-то профанным, пассажиры часто до последней минуты не знают, куда она их доставит. Такова, по крайней мере, философия начальника станции, которую он мне изложил в ответ на мои расспросы. С этим, в сущности, ничего не поделаешь: исправный механизм работает, и в этом нет никакой его особой заслуги, force majeure и пути Господни неисповедимы. Колдовство, однако, всегда бывает побеждено тем, что механизм ломается. И случается это — там, где такое удается устроить, — очень быстро и даже чаще, чем считает нужным этот осмотрительный человек. Возможно, здесь играет свою роль климат, но как бы то ни было, это не приносит большого вреда, так как только и заставляет вспомнить, что вещь должна снова заработать.
Опасность в этом отношении составляют как раз те стихии, например электричество, которые в принципе нельзя испортить и о которых нельзя с достоверностью утверждать, что они вообще от мира сего. Однако для подобных вещей в Неаполе выделена особая сфера. Эти таинственные духовные сущности беспрепятственно сливаются с лучами религиозной славы, и на неаполитанской иконе праздничные лампочки составляют единое целое с лучистой короной Мадонны — к вящему восторгу благочестивых душ. С другой стороны, вряд ли сыщется что-то более убогое, чем профанное, то есть чисто практическое использование электричества в Неаполе. Поистине, испытываешь прямо-таки вселенское сострадание при виде электрической лампочки, которая безнадежно сопротивляется унылому мраку, меланхолически покачиваясь под потолком, на смех и в презрение всему свету. До сих пор неисследованным остается также неумолимый закон, согласно которому каждые пару дней из трамвая уходит весь ток; фраза “La corrente non c’è” служит простой формулой для обозначения этого обстоятельства. Быть может, исправно работать могли бы телефоны, если бы телефонные номера хоть чему-то соответствовали, либо будь доступен официальный их перечень, или существовали бы справочные бюро, раскрывающие тайну этих чисел. Словом, как ни трактуй отдельные частности, эти системы уже не принадлежат в Неаполе к чисто технической сфере.
Но техника, скорее, начинается там, где человек накладывает вето на враждебный, замыкающийся в самом себе автоматизм машин и сам вторгается в машинный мир. И тут оказывается, что он несравнимо возвышается над законами техники. Ибо он присваивает себе власть над машиной не столько потому, что изучил инструкцию, как потому, что обрел в машине свое собственное тело. Хотя сначала он и разрушает враждебную человеку магию бесперебойного механического функционирования, но сразу затем сам вселяется в разоблаченное чудище и утверждается в его простой душе, радуясь этой поистине телесно усвоенной собственности и доходя до беспредельного господства, утопического всевластного бытия. При этом он уже не впадает в техницистское высокомерие своего телесно порабощенного инструмента: иллюзорность и обман его чисто призрачного существования он сразу прозревает своим неподкупным взглядом; какая-нибудь щепочка или тряпочка тоже легко это доказывают. Правда, сила порабощенного неизбежно снова и снова проявляет себя посредством мощных победоносных толчков. С дикой страстью несется он вперед на своей машине и если не сокрушит что-нибудь на своем пути — уличную стену, или повозку, запряженную осликом, или собственную машину, значит, вовсе не стоило выезжать. Настоящая собственность должна быть использована на всю катушку, иначе что с нее возьмешь, ее нужно употребить до последнего остатка, полностью исчерпать, поглотить и пожрать. И все же в целом можно сказать, что отношение неаполитанца к своей машине вполне добродушное, хотя и немного брутальное, — в точности как к ослу.
Лишь сильнее привязанная к немногочисленным своим основным предусмотренным функциям техника обретает здесь самые удивительные новые приложения и со столь же поразительным и неоспоримым умением вторгается в совершенно чуждую ей сферу жизни. Об электрической лампочке, зажженной к вящей славе Мадонны, речь уже шла. Другим примером может служить мотор, извлеченный из расплющенного мотоцикла и со своей ходуном ходящей осью вращения приспособленный для взбивания сливок в молочном кафе. Такими неожиданными способами современная техника поддерживает обычаи этого странным образом уцелевшего — с современными трамваями и телефоном — XVII века и даже, как ни противится, повсеместно служит фоном для свободы этой жизни. Механизмы не могут образовать здесь цивилизационного континуума, к чему они предназначены: Неаполь оборачивает их лицом вспять.
Современной технике приходится здесь примерно так же, как какой-нибудь захолустной рельсовой ветке, брошенной и проржавевшей, тянущейся по улицам Монте Санто. Когда-то, бог весть по какой причине, эта ветка попала в рекламную кампанию неких грандиозных проектов. Тот шум давно смолк и забыт, но такова уж беспримерная логика функционирования, что теперь эта ветка, к восторгу уличной детворы, приносит сюда по своим желобкам воду из какого-то заблудившегося водопровода, так что вся округа радуется этому пришедшемуся весьма кстати источнику. Примерно так в этом городе сложнейший технически нацеленный инструментарий совмещается с простейшим и совершенно непредсказуемым его применением. Для такого противоречащего самому их замыслу использования технические инструменты совершенно не приспособлены, поэтому они ломаются, не достигая собственной цели.
Идеальные поломки. О неаполитанской технике