Терроризм стал глобальным явлением в конце XIX века, когда анархистские действия распространились по Европе и перекинулись в Соединенные Штаты и на Ближний Восток. Первый теракт, в котором можно разглядеть современные черты, на Ближнем Востоке был осуществлен в 1896 году. Вооруженные члены «Хунчакяна», армянской националистической группы, включавшей бывших членов российской «Народной воли», захватили штаб-квартиру «Оттоманского банка» в Стамбуле и выставили требования, удовлетворения которых они даже не ожидали. Тем не менее нападавшие пригрозили убить всех (по большей части иностранных) заложников. Терроризм стал еще более глобальным явлением в 1970-х годах, когда члены японской «Красной армии» помогали «Народному фронту освобождения Палестины» в деле, в котором они видели проявление всеобщей борьбы с империализмом. И логика, и большинство техник терроризма к тому времени уже установились, однако они получили дальнейшей развитие с появлением «взрывников-террористов» в 1980-е годы.
Получается, что исламистский терроризм можно рассматривать как локализованную форму глобального явления. Подрывающие себя самоубийцы, например, были локализованы как реинтерпретация идеи «мученичества». Здесь мы наблюдаем использование и развитие общепринятой исламской концепции шахида, который в традиционном представлении умирает за Бога, а не просто взрывает себя. Глобальная борьба 1970-х с империализмом, а особенно с Соединенными Штатами как главной империалистической державой, стала описываться в терминах глобальной борьбы с «крестоносно-сионистской агрессией» против ислама и, соответственно, с Соединенными Штатами как лидером этой агрессии. Легко отыскать и другие примеры локализации глобализованных техник и анализа.
Дополнительные примеры «пицца-эффекта» менее очевидны, но один, вероятно, можно найти в современных концепциях джихада, в которых следует выделить две главные версии. Согласно одной из них, джихад в сущности обозначает стремление осуществить доброе или богоугодное дело. В данной интерпретации война – это лишь разновидность джихада, далеко не самая важная. Сама война оправдывается чаще всего как самозащита. По другой версии, джихад просто обозначает применение насилия против немусульман. Первая концепция распространена среди большинства современных мусульман. Вторая распространена среди исламских террористов и американских «ястребов»-комментаторов типа Даниэля Пайпса[4]. Это любопытное распределение мнений.
Даниэль Пайпс, в подтверждение своих слов часто ссылающийся на «The Encyclopedia of Islam» (стандартный справочник специалиста в этой области знания), бесспорно прав в историческом смысле. В X веке, например, джихад означал войну против немусульман. Самозащита имела отношение лишь к определению того, кто должен был принимать участие в этих военных действиях. В терминах Запада это – часть jus in bello (правил для тех, кто непосредственно ведет войну), но отнюдь не jus ad bellum (то есть просто теории войны). Но к XIX веку, когда глобализация привела к созданию объединенной системы международного права, мусульманские государства, такие, как Османская империя, во всех практических делах отбросили шариатские правила джихада – хотя иногда и использовали это понятие в целях пропаганды. Старые правила джихада использовались только разнообразными негосударственными силами, воюющими против европейской оккупации, например, в Чечне и в Алжире. Гораздо более распространенной стала реинтерпретация джихада, в которой подчеркивался мирный характер борьбы. Эта версия включала в себя немало из международного jus ad bellum XIX века; особенно отметим представление о важности самогó критерия самозащиты, восходящее, как считается, еще к Блаженному Августину. Здесь локализация ясно видна. Эта реинтерпретация с тех пор стала стандартной для мусульман.
С помощью «пицца-эффекта» можно объяснить и «миролюбие» западных комментаторов, услышавших в теории джихада эхо рассуждений Блаженного Августина. Нечто похожее можно обнаружить и по ту линию идеологического размежевания – хотя Даниэль Пайпс явно не в ответе за концепцию джихада Усамы бен Ладена. Воинственную версию джихада можно вывести из локализованных форм глобализованного анализа (и техник их применения), но они явно восходят к одному альтернативному течению исламской мысли, которое никогда не принимало изменений XIX века, оказавших повсюду столь сильное влияние. Речь идет о ваххабизме того же столетия. Именно здесь возникают условия для воздействия «пицца-эффекта» на тех мусульман, которые знают западные языки, но плохо знают ислам, к тому же они отделены от тех сообществ, где концепция джихада как «самозащиты» имеет распространение.
Насколько я знаю, до сих пор никто не изучал влияния живущих на Западе мусульман на развитие обращенного против немусульман милитаристского толкования джихада. Как хорошо известно, многие молодые мусульмане в Европе отчуждены и от старшего поколения мусульман-иммигрантов, и от общества, в котором они живут, и которое, как они считают, их отвергает и исключает. Для отчужденных от местных культур молодых мужчин и женщин, на которых навешивают ярлык «мусульманина» независимо от характера их мировоззрения (религиозного или светского), образ склонного к насилию ислама, ислама, которого боится Запад (и который отвергают их родители), может иметь серьезную притягательность. Таким образом невольно готовится почва для будущих все более многочисленных террористических интерпретаций джихада.
Рассматривая исламистский терроризм в предложенных нами концептуальных рамках, можно прийти ко вполне очевидным политическим выводам. Глобализованные проблемы исламистского терроризма следует решать при помощи испытанных методов; более того, за локализованными формами всегда можно обнаружить те или иные аспекты глобализации. Однако при решении проблем локализованных форм следует использовать и местные лекарства. Наконец, что не менее важно, применение таких концептуальных рамок говорит о необходимости изучения влияния «пицца-эффекта». Также было бы неплохо признать следующее: некоторые западные представления об исламе являются частью самóй «проблемы ислама», а не попыткой ее частичного разрешения, что бы там ни говорили люди, эти представления разделяющие.