Вопрос национального прощения в историческом контексте весьма сложный.
Полагаю, что в основе ответа на вопрос «простили мы немцев за войну или нет?», лежит известная сталинская максима: «гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся».
Тут есть сильное влияние русской ментальности. Ведь для человека русского, русского солдата, как собирательного образа всех участников Великой Отечественной войны, сдавшийся враг, который бросил оружие и прекратил сопротивление, он уже не так чтобы враг. Сдавшийся на милость русского враг проходит по иной категории восприятия.
Поэтому когда остывала ненависть, помогавшая в бою и питавшая общую волю к Победе, когда военные преступники получали по заслугам, следующим душевным движением было стремление победителей разбудить в побеждённых стыд. Заставить их увидеть страшные последствия войны для советского народа. Заставить отвечать на вопрос, зачем это было сделано.
Советский солдат пришёл в Германию уже не как мститель. В большей степени это был воин освободитель. Если говорить о хронологии, о том, как менялась парадигма величайшего в мире вооружённого конфликта, то можно сказать, что месть была частью войны до начала освободительного похода Советской Армии по странам Европы. До того дня, когда советские войска восстановили западную границу СССР по линии 1941 года.
В дальнейшем акцент делался именно на освободительную миссию и свободу для народов Европы (и для немецкого народа тоже), как сакральный результат Победы и её цель.
А свобода — это уже совсем иная коннотация. Не случайно СССР никогда не осуществлял массированные бомбардировки германских мирных городов. Ведь 90% разрушенных социальных и промышленных объектов Германии в 1942—1945 гг. — это результат ковровых бомбардировок британской и американской стратегической авиации.
Черчилль собирался уничтожить Германию политически и экономически, чтобы навсегда исключить её угрозу интересам Британии в будущем. Сталину нужна была дружественная Германия, конечно, лучше близкая идеологически.
В этой ситуации концепция тотального возмездия, основанная на коллективной ответственности всех немцев, в СССР возникнуть не могла, сколь ни велика была гипотетическая вероятность такую концепцию внедрить.
Не зря ГДР оказалась потом самым прочным звеном Варшавского пакта.
Так что ответ следующий. Простили? Да, в историческом смысле, простили. Забыли? Нет. Ни в историческом смысле, ни в отношении каждого из нас лично, на ментальном уровне. Мы помним своих мёртвых, помним свой Бессмертный полк.
В целом, повторюсь, эта парадигма и лежит в основе современной российской внешней политики мягкой силы. Мы не забыли. Наша память заслужила, чтобы её уважали.