X

Отнюдь не дура: амбициозный и властный посыл образа блондинки

Прическа, в которую превращаются волосы, когда их «приводят в по­рядок» с помощью стрижки, окрашивания и укладки, подчас нагруже­на множеством значений и потому может рассматриваться как своего рода форма маскировки.

Diana Dors

В этой статье мы обратимся к так называемому мифу о блондинке и попытаемся понять, что значит быть блондинкой, на примере публичного поведения таких икон массовой культуры, как Мэрилин Монро, Мадонна и Леди Гага.

Противоречивый стереотип, согласно которому все блондинки нарочито сексуальны и глупы, име­ет долгую историю, в связи с чем возникает вопрос: почему же многие женщины по доброй воле становятся блондинками, если тем самым они подвергают себя риску стать жертвами этого негативного стереотипа?

Я докажу, что эти женщины осознанно вживаются в роль блондинки, чтобы, следуя ее логике и содержанию, превратить себя в некий идеал женственности. Они уверены в том, что в наши дни роль блондинки не пересекается с амплуа жертвы, чья женственность является объек­том нещадной эксплуатации.

Напротив, стать блондинкой — значит сделать решительный шаг к тому, чтобы занять свое место под солн­цем и обрести власть. И наконец, я продемонстрирую, как в этом им помогают карнавальные стратегии — юмор, пародия, ирония, — про­ливающие свет на искусственность бытующего стереотипа и в то же самое время делающие его еще более устойчивым.

В контексте маскарада голова человека может быть рассмотрена как любопытный пример визуальной парадигмы, поскольку и лицо, и во­лосы всегда находятся на виду, а во времена вынужденного аскетизма убранство головы было единственным средством, позволявшим жен­щинам хоть как-то продемонстрировать свою индивидуальность. В этой статье мы проанализируем смысловые значения, которыми принято наделять маску «блондинки».

Related Post

В книге «Способы изображения волос в викторианской литературе и культуре» Галия Офек отмечает, что тема волос приобрела значи­мость культурного дискурса в разгар Викторианской эпохи, когда об­щество узрело в них не только материальный, но и концептуальный объект (Ofek 2009). Их наделили особым статусом: волосы стали воспри­нимать как олицетворение потенциальной силы необузданной приро­ды, коль скоро, «выбиваясь за пределы», они лишают границы тела их четкого очертания, и в то же время как нечто, что может быть проти­вопоставлено искусственности культуры. В то же время для общества, стремящегося все упорядочить, систематизировать и обозначить типо­логические различия между человеком, животными и растениями, вся­кая проницаемость границ представляет реальную угрозу. В системе, где все должно быть упорядочено, волосы превращаются в проблему: подвижные и непослушные по своей природе, они постоянно норовят исказить аккуратно прочерченную пограничную линию.

Ричард Алтик обращает внимание на то, что в системе литератур­ных образов Викторианской эпохи цвет волос играл особую роль: он служил кодом для обозначения различных женских типажей и моделей женского поведения, но кроме того пробуждал беспокойство, связан­ное с тем, что в это время заметные изменения затронули сферу вза­имоотношений между полами (Altick 1991). Изображения и описания женских волос и причесок можно было найти не только в популярных художественных произведениях, но также в руководствах по этикету, научных изданиях и иллюстрированных женских журналах. Эта тема занимала художников, ученых, писателей и сатириков (Ribeiro 2003).

Такое обилие изображений и описаний женских волос, с одной сто­роны, усиливало устойчивые представления о природе женственности, но в то же время в чем-то ставило их под сомнение — особенно способ­ствовали этому карикатуры. В XIX веке начался процесс, изменивший социальную систему Великобритании, и первым шагом на этом пути стало принятие Билля о парламентской реформе. Различные законо­дательные акты, дополнявшие этот Билль (в 1832, 1867 и 1884–1885 го­дах), касались избирательных прав, которые предоставлялись в Англии и Уэльсе — сначала во владениях помещиков-дворян, а затем в про­мышленных городах; в результате их получили и мелкие собственники, и фабричные рабочие, и даже сельские поденщики, и только женщи­нам пришлось ждать права голоса до 1918 года (но пользоваться изби­рательным правом в полной мере они смогли лишь начиная с 1928 года) (Hobsbawm 1999). Предчувствие грядущих перемен в структуре соци­альных взаимоотношений породило целый ряд явлений, за которыми скрывалось стремление более резко обозначить различия, способные поддержать старую иерархическую структуру. Так, где-то с 1800 года общество вернулось к допросветительской модели отношения к муж­скому и женскому телу, которой соответствовала иерархически упоря­доченная картина, где слабый пол во всем уступал сильному (Laqueur 1992). Следует заметить, что эта тенденция шла вразрез с развитием научного знания. В действительности открытия в области анатомии, научной отрасли, активно развивавшейся в XIX веке, продемонстри­ровали, что все эмбрионы морфологически андрогинны, то есть изна­чально не имеют половых различий. Таким образом, как отмечает Лакер, потребность наглядно обозначить категорию гендера и связанные с ней различия не имела отношения к «биологии и вопросам о роли тех или иных органов или гормонов, но затрагивала культурно-политиче­ские вопросы, касающиеся женского естества».

Отнюдь не дура: амбициозный и властный посыл образа блондинки

Связанные записи