Начиная с 1789 года работы, посвященные государственным праздникам, давали характеристику церемониям, устраивавшимся при различных режимах (Реставрации с последующей Июльской монархией, Второй Республике, Второй Империи, Третьей, Четвертой и Пятой Республиках). Общая идея состояла в том, что каждая такая политическая сценография уже в самой себе несет ключ к свойственной ей интеграционной функции. Каждая церемония описывалась как место примирения социальных связей и ценностей государства. От военных праздников Наполеона III (оборона Севастополя 1856 года, битва при Сольферино и Мадженте в 1859-м) и вплоть до династических церемоний (бракосочетание 1853 года, рождение императорского наследника в 1856-м) их мизансцена выглядела весьма поучительно. Все они опирались на обязательное участие гражданского общества: школьников, пожарников, музыкальных и спортивных объединений – гимнастических, велосипедных, стрелковых обществ.
История публичных празднований в XIX веке была не такой уж неравномерной, постепенно приведя к возникновению так называемого «либерального праздника». Под этим термином, которому не так просто дать определение, следует понимать такое собрание народа, где индивидуумы могут свободно выражать свои политические мнения, без принуждения отождествляя себя с признанной символикой.
Вместе с Июльской монархией возникает модель праздников будущего: это форма радости, с которой отмечалось возвращение наследия 1789 года, с его трехцветным флагом и отказом от геральдической лилии, ежегодным празднованием жертв «Трех славных дней», патриотическим праздником обретения праха Наполеона в 1840 году и так далее. В этом уже можно видеть предвестие праздников Третьей Республики и артикуляцию позиций духовенства, которое с бóльшим или меньшим успехом пыталось им сопротивляться: например, отказываясь от звона колоколов во время июльских празднований или от песнопения «Domine, Salvum Fac Ludovicum Philippum» и даже не желая совершать мессу по жертвам 1830 года.
Но риск анахронизма был тоже велик: праздники Июльской монархии, будь то День святого Филиппа (1 мая) или годовщина «Трех славных дней» (конец июля), не несли в себе ничего светского. Они помогали забыть о наличии династических аспектов праздников, таких, как свадьба и похороны герцога Орлеанского (1837-й и 1842 год), рождение и крещение графа Парижского (1838-й и 1841-й). Это были празднования, облаченные в традиционный церемониал (раздача снеди и вина, непосредственное участие церкви, ориентация на королевскую семью). Но уже здесь возникают и сценарии будущих праздников, определенные мизансцены, стоящие на службе того, что Гизо называл «управлением умами».
В начале 1850-х годов 15 августа будет вызывать некоторую озабоченность элит. Став «государственным» праздником, день Успения Девы Марии позволил президенту Луи-Наполеону установить новую модель народного гуляния – государственный праздник, превратившийся в прославление Наполеона. Между набожной торжественностью верующих и карнавальным ликованием народа, между прославлением нации и культом местных традиций праздник святого Наполеона станет новым гибридным праздником. О чем свидетельствует и вручение медалей Святой Елены ветеранам войн периода Империи.
Первая статья постановления, регламентирующего новый «государственный» праздник, подчеркивает религиозный характер одновременного отмечания Успения и прославления существующего политического режима. В этой статье, в частности, говорится, что «улицы, площади и набережные, прилегающие к примасской церкви, к храмам реформатской церкви и иудейского культа, будут тщательно подметены».
Поскольку в 1870 году с возвращением Республики сакральное больше не было связано с телом короля или императора, – значит, оно должно было воплотиться в специфической эмблематике: в календаре праздничных дат, патриотических гимнах, фигурах великих людей, флаге, правилах официального протокола. Короче говоря, разветвленная государственная сценография стремится подчинить индивидуумов новому режиму взаимной зависимости: создаются гражданские связи, светские и безличные, народные и эгалитарные.
Этот момент объясняет устанавливающуюся отныне конкуренцию между различными типами общественного ликования. Конкуренцию по отношению к чисто католическим церемониям с их усыпанными цветами дрока или украшенными переносными алтарями улицами, кортежами девушек, разодетых во все белое, как на праздник Тела Господня. Конкуренцию по отношению к карнавалу или шаривари, дававших «черни» что-то вроде разрядки. Республиканизированный праздник приоткрывает перед историками настоящего важность того, что можно назвать процедурами гражданской агрегации.
Что под этим понимать? То, что республиканский порядок более, чем любой другой, обречен на институционализацию благодаря тем механизмам, которые публично связывают между собой всех членов сообщества. Недостаточно провозгласить равноправие между индивидуумами («один человек – один голос»). Необходимо показать взаимную зависимость, которая может существовать между ними. Не с этим ли следует соизмерять настойчивую потребность в торжественном праздновании общей принадлежности к Республике, за которой стоит невозможность основания политического на одной лишь реальности индивидуума или тела суверена?