В целях обеспечения максимальной гибкости в решении сложных политических решений текущая гранд-стратегия Соединённых Штатов отражает предпочтение двусмысленности над ясностью. Три основных примера этой двоякости можно наблюдать в случае расширения НАТО в пределы сферы влияния России, спор между Японией и Китаем вокруг островов Сенкаку\Дайоу и иранская ядерная программа. Стратегическая двойственность, в свою очередь, привела к росту трений между США и протагонистами вышеозначенных спорных вопросов. В ответ на это начала образовываться целесообразность оси между Китаем, Россией и Ираном, будучи движимая общим желанием нейтрализовать усилия Вашингтона в использовании энергетических санкций, призванных склонить их в сторону тех или иных политических предпочтений. В результате, Соединённым Штатам придется обрести бо́льшую стратегическую ясность и более глубокое принятие жизненно важных национальных интересов своих противников, в противном случае рискуя своим статусом единственной сверхдержавы.
В следующие полторы декады после окончания холодной войны НАТО и Россия, казалось, пришли к modus vivendi основанному на неявном взаимном понимании и уважении сфер влияния друг друга. Между 1992 и 1997 годами ослабленной России удалось слатать вместе европейский санитарный кордон и уязвимое южное подбрюшье, раскинувшееся от Беларуси, Украины и Молдовы до Грузии, Армении и Азербайджана. Не инициируя никаких возражений, НАТО, по сути, согласилась с созданной Москвой сферой влияния. Так же и Россия принимала расширение НАТО вплоть до 2004 года. Новый санитарный кордон НАТО раскинулся от Балтийского до Чёрного моря, приняв несколько бывших членов Советского Союза и союзников России по Варшавскому договору.
С тех пор стратегическими приоритетами России было сохранение статус кво с НАТО. Однако такая неформальная сделка была, по сути, закончена в 2006-м, когда НАТО использовало свой саммит в Риге, чтобы поощрить Грузию и Украину на вступление в НАТО. Ни США ни их партнёры по НАТО так и не сформулировали стратегическое обоснование подобных жестов. В свою очередь Москва несколько раз прорывала этот туман стратегической двусмысленности. Вторжение в 2008-м в Грузию, присоединение в 2014-м Крыма и продолжающаяся поддержка пророссийских повстанцев на Украине демонстрируют однозначность того, что Москва будет защищать свой санитарный кордон и применит «красную линию» против дальнейшего расширения НАТО на своих европейских границах.
Не следует недооценивать потенциальные последствия этой неопределенности для статуса спорных островов Сенкаку (Дяоюйдао). За последние два года спор между Китаем и Японией (и, в меньшей степени, с Тайванем) по поводу принадлежности этой островной цепи значительно обострился. Более того, поощряемая заявлением Вашингтона о том, что острова Сенкаку входят в число объектов Соглашения о взаимной безопасности и сотрудничестве, Япония однажды может предпринять действия, которые спровоцируют китайскую интервенцию.
Так, например, через месяц после получения соответствующих заверений от Вашингтона, Токио объявил о планах создания военных баз на соседних островах архипелага Нансей (Рюкю). Шесть месяцев спустя Китай отреагировал заявлением о том, что он строит военную базу на островах Нанжи, расположенных в ста километрах от спорных островов. Таким образом, готовность Китая к эскалации конфликта с Японией, возможно, подтверждает неявное предположение о том, что США вряд ли прибегнут к применению военной силы до тех пор, пока ограниченная конфронтация (например, захват островов Китаем) остается направленной только против Японии.
Во многом напоминая китайско-японские отношения, напряженность между Соединенными Штатами и Ираном также осложняется двумя факторами неопределенности: во-первых, сомнениями относительно истинной природы ядерной программы Тегерана, а во-вторых – проблемой доступа к природным ресурсам Персидского залива. В годы правления трех американских президентов, Никсона, Форда и Картера, США поощряли стремление шаха Ирана развивать ядерную энергетику для удовлетворения внутренних потребностей в электроэнергии. Кроме того, предполагалось, что ядерная энергетика будет способствовать успеху усилий Тегерана по наращиванию мощностей нефтедобычи для обеспечения страны источником доходов в твердой валюте. Однако, поддерживая амбициозные планы шаха по развитию мирной ядерной энергетики, Вашингтон неоднократно отказывал ему в просьбе о содействии в создании мощностей по обогащению ядерного топлива.
Фактически, Вашингтон интерпретировал Договор о нераспространении ядерного оружия, как подчеркивалось во время сенатских слушаний в 1968 году, таким образом, что страны, не обладающие ядерным оружием, могут осуществлять обогащение урана только при условии соблюдения гарантий безопасности. Это, помимо прочего, отражало опасения США, что амбиции шаха в отношении обогащения ядерного топлива приведут Иран к созданию ядерного оружия. Приобретя статус ядерной державы, Иран, даже при дружественном шахском режиме, мог поставить под вопрос неограниченный доступ Америки к запасам нефти Персидского залива. Не удивительно, что переговоры с Ираном по проблеме обогащения урана, вызывавшие столько сложностей еще при шахе, вновь стали главным вызовом для нынешних переговорщиков, пытавшихся найти способ разрешить тупиковую ситуацию, сложившуюся вокруг ядерной программы Тегерана.
В конфронтации с Ираном и Россией, Америка избрала одно и то же оружие – санкции в сфере энергетики. Ключевые элементы санкций, введенных США и их союзниками (Европейским Союзом, Японией и Южной Кореей) включают эмбарго на импорт нефти и газа из России и Ирана, а также запрет на инвестиции в энергетический сектор обеих стран. Цель этих санкций – блокировать экспортные рынки Москвы и Тегерана в сфере энергетических ресурсов, разрушив таким образом их потенциал по обеспечению высокого уровня производства нефти и газа и лишив обе страны столь необходимых доходов в свободно конвертируемой валюте. В случае с Китаем, энергетические санкции будут, по всей вероятности, сфокусированы на препятствовании доступа Пекина к импорту газа и нефти из Персидского залива и Африки.
Санкции, введенные США, нанесли жестокий удар по нефтегазовой промышленности Ирана и существенно снизили его роль как производителя и экспортера энергоресурсов. Однако, тяжкое бремя санкций имело и иные последствия: оно подтолкнуло Иран в объятия России и Китая, не по собственному выбору, а по необходимости. В результате, Россия построила (и обеспечивает сырьем) первую иранскую атомную электростанцию в Бушере, а также подписала соглашение на строительство еще восьми дополнительных энергоблоков для исламской республики. Москва также превратилась в крупнейшего поставщика обычных вооружений и военной техники для Ирана. Более того, во время широко освещавшегося прошлогоднего визита в Тегеран, российский министр обороны Сергей Шойгу подписал соглашение о расширении сотрудничества в сфере обороны, что подчеркивает решимость Москвы поддерживать тесные военные связи с Ираном.
Резкое сближение Китая и России в военной сфере также не заставило себя ждать. Впрочем, Москва, несомненно, в состоянии использовать свои энергетические ресурсы для упрочения отношений с Пекином. Управление по информации в области энергетики США (EIA) оценивает объем нефтяного экспорта России в Европу в 2012 году приблизительно в 5,8 миллиона баррелей в день. В том же году Китай импортировал около 5,6 миллиона баррелей в день (из которых только 0,5 миллиона баррелей приходились на Россию). Таким образом, Москва может полностью удовлетворить потребности Пекина в нефти, переориентировав свой экспорт с Европы на Китай. Итак, Россия способна нейтрализовать американские и европейские санкции, направленные на ее энергетический сектор, повысив при этом уровень энергетической безопасности Китая.
Разумеется, Пекин прекрасно осознает свою уязвимость перед энергетическими санкциями США по мере роста напряженности в отношениях между двумя странами. Согласно данным EIA, в 2014 году Китай вытеснил США с позиции крупнейшего импортера нефти и газа в мире, при этом почти весь объем этого импорта доставлялся танкерами, вынужденными проходить через Малаккский пролив в Южно-Китайском море. Поскольку военно-морские силы США контролируют все узкие места морских проливов и ближайшие морские транспортные пути, Вашингтон в состоянии осуществить эмбарго китайского энергетического импорта путем введения морской блокады. Россия и Иран являются очевидными альтернативными поставщиками энергоресурсов, способными обеспечить все потребности Китая в нефти и газе с помощью наземных трубопроводов, находящихся вне сферы контроля Соединенных Штатов.
Ничего удивительного в том, что Россия и Китай активизировали сотрудничество в сфере энергетики в попытке противостоять американской стратегии экономических санкций. Кроме того, несмотря на эмбарго в отношении энергетического импорта из Ирана, Китай продолжает оставаться крупнейшим потребителем иранской нефти. Итак, совершенно очевидно, что стратегическая неопределенность Америки привела к непредусмотренным последствиям в ее двусторонних конфликтах с Россией, Китаем и Ираном. Она подтолкнула этих трех противников к сближению и созданию своего рода тройственного альянса для противостояния Вашингтону. В результате США вынуждены будут пересмотреть свои непоследовательные позиции. Вашингтону необходимо также четко сформулировать стратегическое обоснование нынешних границ блока НАТО и убедить Россию в сохранении статус-кво. Во исполнение оборонного соглашения с Японией, Вашингтон должен полностью соблюдать свои обязательства в отношении Токио (Япония имеет статус «Major Non-NATO Ally» – основной союзник вне НАТО), однако отделить эти обязательства от территориальных споров. И, наконец, Вашингтон должен вновь подтвердить свою интерпретацию Договора о нераспространении ядерных вооружений, принятую в 1968 году, на окончательном этапе соглашения с Ираном по его ядерной программе. Только четкое обозначение стратегических позиций США поможет обеспечить гарантии, что эти потенциальные источники проблем не перерастут в серьезную угрозу.
Автор, Самир Тата – внешнеполитический аналитик, специалист по анализу разведывательных данных в Национальном агентстве геопространственной разведки США, научный сотрудник Института Ближнего Востока, Атлантического Совета и Национального Университета Обороны США