Исторический экскурс: вокруг какой справедливости может вновь быть собрана идея Европы?
Как же сплотить общество, состоящее из различных наций, а потому не сводимое к одному однородному народу, демосу, который можно мобилизовать, но подавив при этом мнения граждан? Как предотвратить войны, гражданские или между государствами, вооруженные или экономические?
Двойной ответ Европы (федеральный союз и солидарность во время экономических кризисов) — не дать социальной проблеме обостриться до той степени, когда она взорвет демократию: фатального обострения трудно избежать, когда народ, чувствующий себя брошенным без представительства или реального суверенитета, рвется толпой в ворота власти.
Авторитарный исход становится неизбежным, если режимы, неспособные исцелить общественные страдания, всегда стремятся ампутировать самые решительные протесты народа, позорно именуя их популизмом и давая суверенитет лишь тем, кто приспосабливается и находит преимущества в глубоко укорененном неравенстве.
Отчет Бевериджа о благосостоянии родился из стремления, как суммировал его Черчилль, «защищать индивида от колыбели до могилы». В конце 1970-х в своем «Рождении биополитики» Мишель Фуко интерпретировал это как «пакт о войне», пакт, заключенный Великобританией и Америкой с их обществами в военное время, который будет соблюдаться и после того, как наступит мир. Для Европы он был таким же: это был пакт о войне, который должен соблюдаться и против войн будущего.
Гражданам, «только что пережившим тяжелейший экономический и социальный кризис», пишет Фуко, лидеры в сущности сказали: «Теперь мы хотим, чтобы вы позволили себя убивать, но мы обещаем, что, сделав это, вы сохраните свое рабочее место до конца своих дней».
Это жестокий парадокс — обещать общественные пакты и защищенность, при этом готовясь к войне. Но общественные пакты, если их соединить с подлинной заботой и уважением к людям, могут стать защитой против будущих пропастей войны.
Сегодня пакт не теряет своей обоснованности, поскольку некоторые экономические кризисы — это формы войны: пакт нужно вновь продумать и переписать, чтобы он опять не превратился в шантаж и жестокий обман («Теперь мы хотим, чтобы вы впали в нищету или потеряли работу, но в перспективе мы вернем вам работу и благополучие»).
Европейское землетрясение в социальной справедливости аннулировало эти основополагающие договоренности. Национальный миф вновь правит, так же как и — горькая шутка — англо-саксонская идея, вовсе не та, которая однажды увлекла итальянских федералистов. Это уже не космополитическая идея, а вредная смесь принятия глобализации с суверенистской иллюзией.
В результате мы попадаем в ловушки, которых боялся Роббинс и на которые указывал «Манифест Вентотене». Государства Евросоюза нашли в себе силы для создания наднациональных институтов (комиссии, парламента, Европейского суда, Центрального банка), но им все еще не хватает прочности и мужества, чтобы придать этим «третьим силам» демократическую легитимность, наделив их государственностью и одарив европейской демократией.
Сперва Лиссабонский договор, затем экономический кризис акцентировали силу государств, и надвигается угроза вновь впасть в старый баланс национальных держав — держав, которые растеряли свою прежнюю суверенность в глобализованном мире, но отказываются это как бы то ни было признавать.
Годами мы слышали, как правительства рычали на бюрократию в Брюсселе: слишком удалена и неподотчетна государствам. Эти тирады — удобный способ спихнуть на наднациональное правительство ответственность, ошибки и упущения, которые целиком можно приписать правительствам национальным.
Это они не желают заново изобретать Европу, да и не знают, как. Это они не хотят, чтобы люди приняли федеральную Конституцию и всякий раз предпочитали слово «договор».
Лиссабонский договор — последний в этой серии и был подписан не народом, а государствами, правительства которых никогда не упускают возможности напомнить нам, что это они — его хозяева, способные изменить его, разумеется, единогласно, то есть, если возможно, то никогда: это ложь.
Европейский парламент мог бы возразить и подготовить свои конституционные проекты, представив их, в первую очередь, на суд Европейского совета, а затем — на народное голосование в единых и одновременных референдумах в разных странах.
Если парламент этого не делает, то лишь по причине политической праздности, а не потому, что это невозможно. Это повторяется не как фарс, но как еще одна трагедия, фатальная ошибка, совершенная после Первой мировой войны, когда для умиротворения континента яд национализма, ставший главной причиной войны, вновь был впрыснут в вены Европы.
Если Европа не функционирует, если она больше не сообщество, но нагромождение противоречий, то причины этому не те, что обычно приводятся: потому что граждане особенно скептичны (не понимаю, почему им не быть таковыми). Или потому, что ей не хватает демоса, идентичности, которую мы больше не зовем расой, хотя она и сильно напоминает о расовом вопросе.
Дело также не в том, что в Брюсселе правит каста технократов, о чем не раз повторяли за последние тридцать лет сперва Маргарет Тэтчер и Тони Блэр, затем Николя Саркози и Ангела Меркель и, наконец, Маттео Ренци.
Причина — в том, что национальные государства и их политические силы верят, что старый суверенитет по-прежнему может осуществляться по-старому. Они рассказывают эту сказку, даже себе, настолько беспрестанно, что в конце концов, кажется, сами начинают в нее верить.
Так они предотвращают рождение Союза, который мог бы стать промежуточным звеном в цепи зависимости между все более подавляющей властью рынков и все большим бессилием государств — звеном, способным вернуть им подлинный суверенитет, который им так жизненно необходим, чтобы преодолеть кризис, который ни одно государство сегодня не могло бы подавить в одиночку, пусть оно даже вооружится авторитарной Конституцией либо закроет свои границы.
В «Манифесте Вентотене» мы читаем, что классическим государствам не избежать искушения господством слабых над сильными, что в конечном счете приведет к войне. Возложение вины на технократию ЕС скрывает ошибки национальных правительств, настоящую опухоль десятков ненужных европейских саммитов.
Это ошибки, которые правители якобы исправляют, представляя решительность индивидуальных национальных правительств как решение, ставя управление превыше демократического представительства, как если бы демократия, а не национализм, была препятствием.
Как если бы бессилие государств проистекало из конституций, чересчур полиморфных или, хуже, слишком пропитанных антифашистским духом, слишком открытых правам рабочих и гражданским протестам, как заявляла в свое время П2, а затем Сильвио Берлускони и, наконец, J.P. Morgan в отчете, опубликованном 28 мая 2013 года.
Сегодня это кажется единообразной мыслью огромной антиконституционной галактики. Не говорил ли премьер-министр Орбан в процитированной выше речи, что есть страны, такие как Россия, Китай, Турция, которые, «не являясь либеральными демократиями, а возможно и вовсе не будучи демократиями, тем не менее пользуются большим успехом»?
Болезнь, мне кажется, заключается в другом: бессилие старых государств происходит из того факта, что, потеряв территориальный суверенитет, обретенный в Вестфальском договоре, они стали беспомощной добычей неконтролируемых финансовых сил и гегемоний, которым противостоит сильный европейский фронт.
Вот некоторые аспекты наших жизней, в которых ни одно правительство или народ теперь не могут решать сами за себя, compos sui. Я думаю о капризной природе рынков, климата, энергии, иммиграции, торговле оружием, транснациональных структурах организованной преступности, обороте наркотиков, терроризме.
Глобализация сократила суверенитет даже самых могущественных государств, включая США: нелепо притворяться, что она не уменьшила суверенитет мини-наций.
Столь же нелепа борьба тех, кто противостоит Европейскому союзу, тех, кто не видит, что единая валюта, если ею грамотно управлять, может стать своего рода дамбой. Только если Европа станет местом политической организации и демократических дебатов — если она станет промежуточным институтом между государствами и глобализацией, между гражданами и анонимными силами, отнимающими у них права и голоса, — каждая нация сможет вновь стать compos sui.
Европейская утопия и недостатки национальных правительств