В 1927 году в Москве, специально для первой всесоюзной спартакиады, был открыт стадион «Динамо», вмещавший 30 тысяч зрителей — самый большой на то время в стране. С 1931 года на этом стадионе ежегодно устраивались физкультпарады, становившиеся все грандиознее. В 1931 году в них приняли участие 40 тысяч человек, в 1932-м — 70 тысяч, в 1933-м — 80 тысяч, в 1934-м и 1935-м — по 120 тысяч, в 1936-м — 110 тысяч, с 1937-го по 1940-й — 40 тысяч человек в каждом (Петров 1986: 6). C 1936 года стал проводиться всесоюзный физкультпарад, который тремя годами позже приурочили к Всесоюзному дню физкультурника, отмечаемому в середине июля. Теперь всесоюзные парады проходили на Красной площади и, без преувеличения, превратились в главное шоу страны. Над их созданием работали лучшие режиссеры — мастер спорта Н.П. Серый, И.М. Туманов (Туманишвили), М.Д. Сегал, хореографы Р.В. Захаров, К.Я. Голейзовский, И.А. Моисеев), художники и сценографы П.В. Вильямс, Б.Г. Кноблок, В.В. Дмитриев, В. В. Иорданский, Г.И. Рублев, С.С. Кобуладзе, В.А. Сулемо-Самуйло, С. И. Ушинскас. Музыку к парадам писали композиторы Ю.Ф. Файер, А.Г. Новиков, А.Н. Цфасман, К.Я. Листов. И конечно, в них участвовали легендарные спортсмены: гимнасты А.В. Азарян и В.И. Муратов, тяжеловесы Г.И. Новиков и С.И. Амбарцумян (см.: Терехович 2013). Физкультпарады сделались чистым зрелищем, потеряв всякую связь с повседневными занятиями трудящихся спортом. Они уже не были простым показом упражнений или шествием гимнастов, а включали все более и более сложные мизансцены. Парад на Красной площади в 1937 году, посвященный 20-летию Октября и принятию Конституции, стал в этом отношении образцовым. Так, выступление белорусской делегации занимало 11 минут и называлось «Граница на замке» (постановка А.А. Губанова и И.А. Моисеева):
«350 девушек и юношей врываются на площадь. Внезапно вырастает большая березовая роща, в центре которой появляется пограничник в зеленой фуражке, зорко всматривающийся вдаль.
Зеленая роща шумит и раскачивается от ветра. И вдруг разом березы расступаются — из рощи „вылетают" на площадь голубые самолеты, их легкие крылья несут в руках физкультурницы в зеленых костюмах. Серебряные пропеллеры сверкают на солнце. Самолеты мчатся по площади, а из сени берез выползают „танки". Гимнасты держат в руках металлические палки и, ловко покачивая и вращая их, создают полное впечатление движения гусениц трех стремительно мчащихся танков. На середине площади „танки" исчезают. Гимнасты рассыпаются по ней серебряными точками. „Самолеты" и „танки" сделали свое дело — фронт наступающего противника прорван. Физкультурники все теми же универсальными палками демонстрируют рукопашную схватку. Победа! К гимнастам выбегают девушки. В бешеном темпе начинается танец. » (Конович 1990: 65).
Мейерхольд тоже принимал участие в устройстве физкультпарадов. В мае — июне 1939 года он разработал план выступления Ленинградского института физкультуры им. Лесгафта на физкультурном параде в Ленинграде. Это была его последняя режиссерская работа. Его арестовали в ночь с 19 по 20 июня — незадолго до всесоюзного физкультпарада на Красной площади, приуроченного ко Дню физкультурника.
Можно только предполагать, какие именно из театральных наработок вошли в эстетику физкультпарадов. Ритм, синхронность в исполнении фигур, равнения фронтальное и диагональное, круговые построения — существовали еще в военных парадах или массовых выступлениях гимнастов на сокольских слетах. Большое значение имело цветовое решение, колористика как отдельного номера, так и парада в целом. В гигантских многофигурных композициях человек превращался в отдельный штрих или частичку огромной мозаики. Трудность для художника заключалась и в том, что эти композиции не были статичными, а постоянно трансформировались, находились в движении. В этой связи процитируем воспоминания о многотысячном параде 1947 года17. «Для того, чтобы сто тысяч зрителей на трибунах стадиона могли оценить достижения спортсменов, — пишет художник М.Ф. Ладур, — они должны увидеть, понять и получить удовольствие не только от показа упражнений отдельных исполнителей, но и почувствовать мощь коллективных выступлений, когда на поле стадиона одновременно действуют восемь или десять тысяч стройных юношей и девушек. Как сделать так, чтобы из этого большого коллектива не получилась скучная и рыхлая толпа, как построить упражнения, чтобы радость молодости и красоты захватила зрителей своей неповторимой прелестью?»18
Задача художника состояла в том, чтобы по ходу упражнений менять цвет костюма. При этом требовалось, чтобы для создания определенного настроения цвет и музыка действовали совместно, дополняя друг друга. Музыка — финал Пятой симфонии Чайковского — отличалась могучей и радостной силой. Мы, — вспоминает Ладур, — группа художественного руководства парада, недостаточно оценили ее воздействие. На генеральной репетиции, когда зазвучал во всю силу сводный духовой оркестр, «полились потоки такой мощи, что некоторые наши цвета уже воспринимались слабее, чем без музыки. Особенно плохо пришлось синему цвету» (там же). Оказывается, синий — «трудный» цвет, и в массовом декоративном искусстве с ним редко можно добиться хороших результатов. По сравнению с торжествующей музыкой он выглядел тускло, мертво, невыразительно. Чтобы этот цвет оживить, придать ему активность, художники проделали десятки опытов на бумаге, на кусках ткани, на пробных образцах спортивных костюмов. И добились того, что «синий цвет заискрился, заиграл множеством переливов и оттенков, стал радостным и сильным, приблизился к симфонии Чайковского». Помогло свойство глаз объединять на расстоянии разные оттенки цвета. Три тысячи маек юношей и три тысячи купальников девушек были разделены на 12 частей по пятьсот костюмов и выкрашены в 12 разных оттенков синего цвета. А потом мы все эти цвета перемешали в полном беспорядке. «Уже на расстоянии 30-40 метров, — свидетельствует художник, — мы не различали цвет каждого отдельного костюма, а видели цельный массив вибрирующего синего цвета» (там же).
Слияние разных цветов — отличный символ физкультпарада. Парад — это красиво, мощно и массово, настоящая эстетическая победа коллективного над индивидуальным, массы над единицей, режиссуры над стихийностью. Однако апофеоз «театрализации физкультуры» обернулся крахом идеи, заключавшейся в том, чтобы достичь единства и сплоченности, а не просто показать ее зрителям. То, что должно быть «народным праздником», превратилось в показуху (в околотеатральном жаргоне даже появился говорящий сам за себя термин «постава»). «Власть» никогда не была столь далека от «народа», как на великолепных физкультпарадах сталинской эпохи, стоя на трибуне мавзолея; недаром после смерти вождя всесоюзные парады на Красной площади прекратились. Апогей жанра был достигнут и пройден. Дальше последовало его вырождение, повторение прежних художественных находок, превращение его в заформализованный и скучный «социально-педагогический метод идеологической, политико-воспитательной работы» (Конович 1990: 11). Публика поняла это раньше организаторов и, в большинстве своем, стала ходить на парады только по разнарядке. А в перестройку и устроители «массовых празднеств» признали:
«Многие годы, выстраивая театрализованное действие, организаторы оставляли вне поля зрения целые срезы общественной жизни с естественно возникающими потребностями людей в реализации праздничной ситуации. Столкнувшись же с нетабуированной действительностью, мы далеко не сразу смогли уйти от ставшей весьма популярной пародии эстетики театрализованных форм художественно-массовой работы, в частности, праздников-здравиц и помпезных зрелищ. Пути назад нет и быть не может. Настало время навсегда проститься с безвкусной изощренностью оформления, с громом фанфар при полной пассивности людей» (там же: 202).
Где же те «дивные драмы, процессии, церемонии», о которых мечтал будущий нарком Луначарский? Правда, он мудро предвидел все коллизии коллективного и индивидуального, массы и единицы, уже тогда, когда писал:
«Сегодня дерзкий индивидуалист бросит страстное слово в лицо коллективности и провозгласит священное и поруганное социализмом право господствовать над себе подобным, владеть им, терзать его, право на высшее наслаждение безграничной властью над себе подобными. Завтра коллективность ответит ему, быть может, злой пародией на его необузданное сладострастие деспота» (Луначарский 2008: 23).