Утром рано все войско стало готовиться к битве. Взошло солнце, но густой туман покрывал землю и ничего не было видно. Так прошло часа два. Эта мгла помогла русским. Димитрий отправил тем временем Владимира серпуховского и Димитрия Боброка с избранным войском вверх по течению Дона за лес, в засаду. Наконец туман стал подыматься, засияло солнце. Тогда Димитрий, проехавшись пред полками, говорил повсюду:
«Отцы и братья! ради Господа подвизайтесь за веру христианскую и за святые церкви. Смерть тогда — не в смерть, а в живот вечный».
Великий князь избрал себе место в передних рядах войска (на первом суйме). Князья и воеводы советовали ему стать в более безопасном положении — позади или сбоку; но Димитрий сказал: «Как же я после того осмелюсь говорить: братья, потягнем все как один человек, а сам буду хорониться. Не только словом, но и делом хочу быть первым между вами и первый перед всеми готов положить голову за христиан!» Великий князь следовал старинному нравственному правилу, что князь для поддержания своей чести должен быть впереди во время битвы и первый открывать бой. Димитрий вкусил благословенного хлебца, который ему прислал Сергий с своею грамотою, и читал молитву, прилагая руку ко кресту, висевшему у него на груди.
Русское войско подвинулось к устью Непрядвы. Часов в 11 (в шестом часу дня) увидели русские Мамаево полчище, сходившее с холма. Оно двигалось, как туча, стенами; задние клали копья на плечи передним, и устроены были у них копья так, что у задних были длиннее, а у передних короче. Одежды на них были темного цвета. Русские войска, напротив, шли нарядно. Множество знамен колебалось от тихого ветра, как облака; светились образа на знаменах и светились доспехи ратников, словно утренняя заря в ясное время, и еловцы на их шлемах огнем пылали. По известию другого сказания, воеводы были одеты в местные одежды; вероятно, под этим разумели то, что каждый на одежде своей имел особенности, отличавшие его по местности. Так сходились русские силы с татарскими с противоположных возвышений; и было страшно видеть, — говорит сказание, — как две великие силы шли на кровопролитие и скорую смерть.
Мамай стал на возвышении со своими князьями и стал оттуда наблюдать битву. Враждебные полчища смотрели друг на друга. И вот из татарского войска выезжает богатырь по имени Телебей (Телебег), хвалится своею силою и храбростью и вызывает достойного померяться с собою. Он был исполинского роста и чрезмерно силен. Такой Голиаф шел открывать битву: так следовало по обычаю татар; у них всегда такие удальцы-силачи начинали дело и показывали собою другим пример. «Кто против меня идет?» — кричал богатырь; и страшен был громадный вид его, и не сразу нашелся из русских тот, кто бы отважился с ним на единоборство.
Но тут выступил Пересвет. Шлем его был накрыт схимою, возложенною на него Сергием. Он испросил благословения у священника, сел на боевого коня, обратился к стоящим и громко крикнул: «Отцы и братья, простите меня грешного! Брат Ослябя, моли за меня Бога! Преподобный Сергие, помогай мне молитвою твоею!» И он понесся во всю прыть на татарина. Богатырь летел ему навстречу, неистово столкнулись они на всем скаку, со всех сил ударили один другого копьями. Кони их от удара присели на карачки, а они полетели на землю оба мертвые. Равны были две силы и не снесли взаимных ударов.
Вслед за тем дан был знак. Затрубили трубы. Крикнули русские: «Бог христианский, помоги нам!» Крикнули татары, призывая Магомета. Началась всеобщая неистовая сеча. Такой сечи, по сказанию современников, не было еще на Руси. Бились не только оружием, но и рукопашно; задыхаясь от тесноты, умирали под конскими копытами. Кровь полилась потоками по траве. Христиане и неверные испускали дыхание, переплетаясь между собою руками и ногами в предсмертных страданиях. Часа через два татары стали одолевать. Москвичи, небывальцы в бранях, как называет их новгородский летописец, в страхе пустились врассыпную. Татары погнались за ними и, увидевши черное великокняжеское знамя, направили туда все усилия; добрались, изрубили знамя и убили Михаила Бренка, которого по одежде приняли за великого князя. Ужас распространялся более и более в русских рядах. Падали князья, падали воеводы; все бежало... Пал князь белозерский Феодор, потом его сын Иван и торусский князь Феодор и брат его Мстислав, князь Феодор Семенович, князь Иван Михайлович, князь Димитрий Монастырев; бояре и воеводы Семен Михайлович, Микула Васильевич, Андрей Шуба, Андрей Серкиз, Тимофей Васильевич, Волуй Окатьевич, Лев Мозырев, Тарас Шатнев, Семен Мелик, Димитрий Минин и Ослябя — товарищ и брат Пересвета. Было полное поражение русских сил, полное торжество Мамая.
Князь Владимир Андреевич и Боброк смотрели из-за леса. Князь порывался выскочить; Боброк его удерживал. Когда же увидели они, что татары одолевают, Владимир терял терпение. «Димитрий, — кричал он Боброку, — что это такое? Кому ж пользует наше тут стояние? Кому мы помогать будем? Беда приходит!»
«Да, беда великая, — отвечал Боброк, — да нам еше не пришла година. Кто не в пору начинает, тот беду себе принимает. Потерпим еще немного, пока придет наш час воздать противнику Молись Богу да дожидай осьмого часа — будет вам благодать и Христова помощь».
Еще хуже стало русским: еще горше они расстроились, и свирепее, нещаднее побивали их татары. Рвались русские из засады, плакали над гибелью своих, а Боброк все их удерживал ожидать осьмого часа. Они сопротивлялись. Боброк даже бранил их: «Подождите, глупые вы дети русские, — говорил он; — еше есть вам с кем утешаться, пить и веселиться!» Русские роптали, сердились, а не смели поступить против Боброка, потому что считали его знахарем. Наконец, когда уже татары считали себя окончательно победителями, именно тогда-то приблизился обетованный осьмой час... Боброк сказал: «Княже Владимире и вы, сыны русские, братья и друзья! Час приспел и пора пришла; идем, и поможет нам благодать Святого Духа».
Ветер южный дул им сзади. Выскочили они стремительно из засады, словно соколы на журавлиное стадо, говорит сказание, с криком и шумом прямо в тыл татарам и начали поражать их.
Нежданное появление свежего войска оттуда, где никак его не предполагали, навело на татар страх. Потеряв уже свой строй, они не могли стать в боевой порядок. «Беда нам! — кричали они: — Русь перехитрила нас: худых мы побили, а лучшие теперь на нас обрушились». Показалось тогда им, что они совсем уже разбиты. Стали бить татар со всех боков; а татары сначала чересчур горячились и обессилили себя. Оказалось, что тогда, когда напали на них свежие силы, у них и кони утомились, и руки их ослабели, и ноги устали, и в беспорядке не видели и не знали они, где свой, где чужой, куда им повернуться. Русские прорывали их толпы, били и вправо и влево, и сзади и спереди. Татары, бросая оружие, бежали. Русские догоняли и убивали их. Мамай, увидя такое смятение, вместо того чтоб послать на помощь силы, которые еще оставались около него, бросил свое возвышение и бежал; за ним бежали князья и все, кто только успевал спастись от русских. Одни толпы татар бежали за Непрядву, и множество их потонуло в Непрядве; другие толпы бежали вправо, к реке Красивой Мече. Русские гнались за ними и били их уже безотпорно. Татары кидали свои возы и свое имущество в добычу победителям.
Известие о засаде взято из повести о Мамаевом побоище16, которая существует во множестве отдельных списков и также вошла целиком в Никоновский свод летописи. Повесть эта заключает в себе множество явных выдумок, анахронизмов, равным образом и преданий, образовавшихся в народном воображении о Куликовской битве уже позже. Эта повесть вообще в своем составе никак не может считаться достоверным источником, но известие о засаде мы считаем себя вправе признавать достоверным не только по своему правдоподобию, но по соображению с рассказом в старейших списках летописи. В последних, так же как и в повести, говорится, что русские обратились в бегство и татары гнались за ними, а потом в девятом часу дня (т.е. в третьем или в три часа по нашему времясчислению) дело изменилось внезапно и, неизвестно по какой причине, татары в свою очередь обратились в бегство. Летописец приписывает такую перемену заступничеству Ангелов с Архистратигом Михаилом и св. воинам: Георгию, Димитрию, Борису и Глебу. Рассматривая событие с земной точки зрения, мы невольно должны прийти к такому заключению, что подобная перемена обстоятельств могла всего скорее произойти от движения русских в тыл неприятеля, и, таким образом, известие о засаде дополняет для нас то, о чем мы и без того должны были догадываться, тем более что в описании самой битвы по старейшим спискам ничего не говорится о действиях Владимира Андреевича, тогда как по предыдущим событиям мы знаем, что он был храбрейший из тогдашних князей.
В этой же «Повести о Мамаевом побоище» рассказывается, будто Димитрий еще пред битвою надел свою княжескую «подволоку» (мантию) на своего любимца Михаила Бренка, сам же в одежде простого воина замешался в толпе, а впоследствии, когда Бренок в великокняжеской одежде был убит и битва кончилась, Димитрий был найден лежащим в дубраве под срубленным деревом, покрытый его ветвями, едва дышащий, но без ран. Такое переряживание могло быть только из трусости, с целью подставить на место себя другого, во избежание опасности, грозившей великому князю, которого черное знамя и особая одежда издали отличали от других: естественно, врагам было всего желательней убить его, чтобы лишить войско главного предводителя. Если принимать это сказание, то надобно будет допустить, что Димитрий перерядился в простого воина под предлогом биться с татарами зауряд с другими, а на самом деле для того, чтобы скрыться от битвы в лес. Судя по поведению Димитрия во время случившегося позже нашествия татар на Москву, можно было бы допустить вероятие такого рассказа; но следует обратить внимание на то, что в той же повести говорится, что русские гнали татар до реки Мечи и начали искать великого князя, уже возвратившись с погони. Искали его долго, наконец нашли лежащим под ветвями срубленного дерева. От места побоища до реки Мечи верст тридцать с лишком; неужели, пока русские гнали татар до Мечи и возвращались оттуда (вероятно, возвращались они медленно вследствие усталости и обремененные добычей), Димитрий, не будучи раненым, все это время пролежал под «срубленным деревом»? Очевидная нелепость!
Великий князь стал объезжать поле битвы. По известиям современников, он был крепкого телосложения, высок ростом, широкоплеч, но чреват и тучен весьма. Весь доспех на нем был покрыт рубцами от неприятельского оружия. Но раны на нем не было ни одной. Осматривая побоище, он слышал стоны умиравших; он видел тела, наваленные, как копны, и бежавшие потоки крови: много главных и храбрых воителей встретил он мертвыми на пути своем; он увидел своего воеводу Микулу, тысячского и князей белозерских, отца и сына, и сродников их: они лежали вместе, как и пришли на кровавый пир. Заплакал над ними великий князь и говорил: «Братья, князья русские! если имеете дерзновение ко Господу, молитесь теперь о нас, чтоб нам некогда быть вместе с вами!»
Узнал он между трупами много храбрых князей и военачальников; узнал и чернеца Пересвета: лежал схимник-удалец вместе с неверным богатырем, и схима на голове отличала его. «Вот, братие, наш починальник! — сказал великий князь. — Вот он, провозвестивший нам победу поражением подобного себе сильного, от которого нам пришлось бы испить горькую чашу. Князья и сыны русские! местные бояре, сильные воеводы, дети всей Русской земли! так следует вам служить, а мне радоваться на столе своем, на великом княжении, и награждать вас. Теперь же да похоронит каждый своего ближнего и да не будут в снедь зверям тела христианские». Но так как победа осталась за русскими, Димитрий воскликнул тогда: «Се день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь!» Великий князь, узнавши, что главною виною победы Боброк, обратившись к нему, произнес: «Брат Димитрий, истинно ты разумлив: неложна оказалась твоя примета. Тебе должно быть всегда воеводою!»
Восемь дней после того стояли русские на поле, которому суждена была неувядаемая слава в русской истории. Ратные люди разбирали тела, христиан отделяли от неверных, оставили татарские тела гнить на поверхности земли, а христианские предали погребению с обрядами. И воспели, говорит летопись, священники Вечную память избиенным от татар на Куликовском поле, между Доном и Мечею; и великий князь с братом своим и все воинство пропели Вечную память с плачем и слезами. На сердце у русских осталась скорбь о том, что еще не всех земляков своих тела могли они отделить от татарских и похоронить с честью: многим крещеным пришлось гнить вместе с обрезанными и идолопоклонниками. «Это за грехи наши попустил нам так Бог», — говорили русские, вспоминая это обстоятельство.
Мамай бежал. Преследуемый новым соперником своим, Тохтамышем, он искал убежища в Кафе. Генуезцы там и убили его. Ягелло не успел дойти к союзнику и, стоя под Одоевом, услышал, что русские разбили его союзника; он воротился со своими и не стал уже нападать на Москву. Олег бежал из земли своей, а впоследствии покорился Москве. Русь торжествовала. Русь одною битвою, трудами одного дня покупала себе свободу от полуторавекового рабства.