Репрезентации поляков и Польши в российской этнографии второй половины XIX века
Анализ научных этнографических сочинений и учебной литературы этого периода показывает, что содержащиеся в них характеристики поляков опирались на всю совокупность изложенных выше представлений, накопившихся и бытовавших в русской культуре к 1860-м годам, однако иерархия соответствующих примет, их оценка, интерпретация и заключения существенно, если не кардинально, отличались от предшествующей традиции. На первый план в российских народоведческих очерках выдвигаются определения эмоциональной природы народа, его темперамента. Именно в этой области отчетливо проявляются тенденции восприятия и способы описания этнических Других, живущих в империи. Главным свойством поляков (в разных вариациях) выступает «веселость». При этом есть все основания утверждать, что перед нами — все тот же польский автостереотип, переосмысленный и «перекодированный» для новой системы представлений о европейских народах, сложившейся в рамках идеальной концепции нации эпохи романтизма. На новом этапе он активно включается в парадигму позитивистского антропологического (этнографического) знания.
Темперамент оказывается общим внесословным и национально-типическим признаком польского народа: он приписывается всем основным сословиям и «отраслям», то есть региональным этническим группам. Особенно авторитетна в это время монография Н. И. Костомарова, в которой описываются «первобытные свойства» польского народа, определившие его «исторический характер». Прямое или скрытое цитирование мнения историка об особенностях польского нрава вошло почти во все последующие этнографические описания. Конечно, их составители обращались и к другим историческим сочинениям о Польше, в том числе и собственно польским, но наиболее востребованной в народоведческой литературе оказалась именно работа Н. И. Костомарова. Основная идея историка состояла в том, что «польский народ, как и все славянское племя (выделено автором. — А. З.), <…> представляет избыток и господство сердечности над умом. Народные пороки и добродетели объясняются этим свойством». Именно эта врожденная особенность польского темперамента определяет реакции и действия, вкусы, предпочтения и политические пристрастия поляка, который «легко воспламеняется, когда затрагивают его сердце, и легко охлаждается, когда сердце от утомления начинает биться тише, легко доверяется тому, кто льстит желанию его сердца, и в обоих случаях легко попадается в самообольщение и обман; голос холодного здравого рассудка, хотя бы и самый дружеский, ему противен; увлекаясь чувством, он считает возможным невозможное для его сил, затевает великое дело и не кончает его, делается несостоятельным, когда для дела оказывается недостаточно сердечных порывов, а нужно холодное обсуждение и устойчивый труд…»
Важно отметить, что тезисы Костомарова не были оригинальными, в их основе лежала все та же гердеровская идея о противоположности рассудочной германской и чувственной (или духовной) славянской стихий. Целью ученого, как известно, было установление причин разделов Речи Посполитой и исторической вины ее господствующего сословия. В дальнейшем же этнографы, ссылаясь на Костомарова, часто относили его выводы не только к нравам шляхты конца XVIII века, но и ко всему польскому этносу. Когда речь шла о современном польском народе/этносе, в государствах — участниках разделов Речи Посполитой на них проецировались закрепившиеся ранее представления о заносчивых и легкомысленных шляхтичах. Этому способствовало сформулированное историками положение, согласно которому основные черты национального характера остаются неизменными, если только народ не подвергается ассимиляции другими этносами.
Неудивительно, что при этом главным, определяющим свойством, повлиявшим на все другие этнические особенности поляков, признавался именно темперамент, воспринимавшийся, напомним, как элемент физиологии этноса, который невозможно изменить или «корректировать». А стержнем польского темперамента объявлялась власть чувств и страстей над рассудком, волей (индивидуальной и сословной) и здравым смыслом. Более того, сами эти чувства считались чрезмерно сильными, а сам поляк — неспособным их контролировать. Эта власть «сердца над умом» воплощалась в «постоянном непостоянстве» — и в дружбе, и в добрых делах, и в мести — поскольку «апатия овладевает поляком» сразу после того как слабеет «влечение сердца». Отсутствие самоконтроля над всеми другими проявлениями темперамента — такими как «доброта до беспредельности», «способность на самопожертвования» — иногда приводит к внешне не мотивированной агрессии. Перепады настроения, как и неумение владеть собой, трактовались российскими авторами как очевидные приметы нецивилизованности, «неприличного» поведения.
Этой непоследовательностью, в которой нет «вины» поляка, так как вызвана она природным складом психики, объяснялись «многочисленные рокоши и конфедерации», оканчивавшиеся в итоге примирением с королевской властью. В этом же виделись причины внутренних гражданских войн и политических распрей XVII века. Отсюда упрек полякам в их легкомыслии, проявляющемся не только в индивидуальном, но и в политическом (борьба за независимость), и в историческом (потеря государственности) плане.
Авторы этнографических очерков подчеркивали, что «безрассудная сердечность» поляков, хотя в ней и не нужно видеть следствие «врожденной тупости или недостатка способностей», все же породила потребность «в веселом обществе», которая изредка увлекала этот народ «к порокам, несправедливостям, низостям и преступлениям». Наиболее опасные из них выразились в отношении шляхты к крестьянству и другим сословиям: «крайнее угнетение подданных, захват чужой собственности». Той же «сердечностью» объясняется неуемное влечение поляков к свободе — деликатная, но весьма прозрачная формулировка (ясно, что речь идет о польских восстаниях). Свободолюбие — типично шляхетское качество, — как известно, считалось одной из главных черт поляков начиная с сарматских времен; эта черта приписывалась им и в XIX веке.
Выводя особенности социального поведения поляков из их темперамента, авторы получали удобную возможность трактовать польско-русские межнациональные и политические противоречия после 1815 года. «По натуре поляк чрезвычайно добрый человек, но далеко не всегда может довести до конца хорошее дело <…> Неровность характера, отсутствие уравновешенности <…> сильная впечатлительность и страстная любовь к родине», — пишет Е. Н. Водовозова, пересказывая сочинение Костомарова. Здесь можно усмотреть своеобразное оправдание «невинных» участников польских восстаний из простонародья, то есть крестьян и мещан, оказавшихся в силу своей эмоциональной неустойчивости и доверчивости жертвами «чужой» — шляхетской или иноземной — пропаганды.
Этнографические очерки кроме уже упомянутых пассажей о «веселости» польского народа содержат и другие комплиментарные оценки: довольно часто отмечаются «живой, блестящий ум, способности к наукам и искусствам», смышленость поляков. Этим качеством они обязаны природе и самостоятельному характеру. Благодаря своим дарованиям поляки вошли в число «культурных», то есть цивилизованных народов: «Народ богато одарен от природы, талантлив. В силу природной даровитости <...> прямо наперекор всевозможным неблагоприятным обстоятельствам, самостоятельно, своим умом, добился сравнительно культурных условий существования во всех отношениях. Это — весьма характерная черта польского народа, и притом — черта весьма даже замечательная». «Даровитость» польского народа отмечает и критически настроенная Е. Н. Водовозова. «Поляки — народ храбрый, умный, легко воспламеняющийся, великодушный, красивый» — такое общее описание содержится в учебном пособии Константина Кюна, в целом резко негативно оценивающего «бунтарскую» деятельность польских патриотов.