Отрицание жизни души после смерти тела составляло одну из аксиом атеизма, ставшего одним из важнейших направлений советского идеологического строительства. Практика почитания могил в некоторой степени противоречила этому убеждению. Посмертное поминовение должно было обеспечивать память потомков. Советское государство, борясь с религиозным дурманом, включило смерть в свою компетенцию и отнесло ее к светской сфере “гражданского состояния”. Гражданское состояние – живой, или гражданское состояние – мертвый! Новшества советской похоронной обрядности были обусловлены не только исключением церковного ритуала, но и изменением сферы жизненных сценариев. По русской народной традиции похоронный ритуал ратифицировал переход к новым социальным ролям: осиротевшие, вдовы и вдовцы должны были жить иначе, чем не имевшие такого опыта, умерший становился «родителем», предком, патронирующим свой род. В советской культуре переживающие утрату, напротив, “не должны свернуть с пути”, “жить дальше”: выбывание одного из членов социума не предполагает изменение жизненных сценариев для других. “Провожающие в последний путь” считают необходимым отдать “последний долг” у с о п ш е м у. Но поскольку умерший с точки зрения провожающих его в последний путь атеистов, очевидным образом долг принять не мог, то, следует признать, что общественное поведение в момент советских похорон было адресовано живым, общественности, публике. Акционально эта идея представлена в похоронной процессии венками с “последними словами” траурных надписей, государственными наградами на бархатных подушечках, телеграммами соболезнования, оформленными цветами и лентами фотографиями. Этот набор атрибутов призван был преобразовать социально одобренный культурный сценарий в конкретный жизненный сюжет, посредством которого будут ныне понимать жизнь умершего “провожающие”. Умерший переставал быть участником жизни рода, он становился особым «знаком». Эти новшества в похоронной обрядности относились в первую очередь к привилегированным социальным кругам. Такой похоронный ритуал сопровождал похороны человека, который, с позиции его социальной группы занимал высокое социальное положение. «Советские похороны» — акт общественного признания значимости человека. Смысл и ценность человеческой жизни определяет не Бог, не род, но общество. И делало оно это – на его похоронах.
В крестьянской культуре вплоть до конца ХХ века существовало представление о смерти “правильной” и “неправильной”. Правильная смерть наступала с готовностью к ней человека: с исчерпанностью срока жизни, «исполненностью днями». Собирание смертного узелка, сохранившееся в традиции русских крестьянок до сегодняшнего дня – мысленная и действенная подготовка к смерти. Ту же функцию – организации собственной жизни и отношений вокруг себя – выполняло и выполняет завещание. В середине 90-х гг. ХХ в. мы занимались изучением статистики мужской и женской смертности в Белозерском районе Вологодской области, и тогда заметили одно примечательное обстоятельство. Люди старше восьмидесяти умирают в месяц, на который приходится день их рождения. «Мы все умираем на восемьдесят шестом, — весело заметила одна крестьянка, — а мне нынче восемьдесят. Так я еще поживу». Другая сказала иначе: «Сей год поживу, а на следующий или в город, или на кладбище уеду». Как сказала, так и сделала: когда мы приехали в деревню следующим летом, мы узнали, что она весной умерла. Нас, горожан, всегда поражала готовность говорить о собственной смерти, дискурсивная освоенность этой темы деревенскими стариками. Это относится как к разговорам о смерти, так и к похоронному ритуалу. Деревенские похороны – публичное дело. Городские – приватное, они становятся публичными лишь в особых случаях. Открытость, включение смерти в порядок жизни, проявляется и в календарных актах поминовения: в походах на кладбище у «урочные» дни принимает участие вся семья, включая детей. Деревенские дети вплоть до конца ХХ века видят и слышат, как причитают их бабушки по умершим.
«Неправильная смерть» по традиционным народным представлениям — смерть до срока, смерть-погибель, убийство и самоубийство, смерть от несчастного случая. Представление о правильной и неправильной смерти выражалось в различных типах погребальной практики: захоронение в пределах и за пределами кладбища, движение похоронной процессии разными путями. По рассказам местных жителей, от д. Карл Либкнехт (Белозерский район Вологодской области) — к кладбищу ведут две дороги. По одной везут «правильных покойников», по другой – пьяниц и самоубийц.
В современной культуре это представление преобразовалась в представление о смерти социально значимой, получающей статус события, и смерти, не являющейся социальным событием, которая в пространстве современной культуры оформляется по традиционному канону, в соответствие с конфессиональной принадлежностью семьи.
Но мы не увидим ныне похоронных процессий, которые торжественно двигаются по улицам города, как это продолжает быть — в деревне, и как это было в дореволюционных российских городах.
Моя мама вспоминала о том, как она пятилетней девочкой – до войны — принимала участие в похоронной процессии в Ленинграде. Они вышли на прогулку с бабушкой, в начале 30-х перебравшейся из вологодской деревни в город к дочери и внучке. По улице Марата мимо них двигалась похоронная процессия. И деревенская бабушка поступила так, как считала должным: они вместе с внучкой присоединились к процессии. Они дошли вместе с ней до Волкова кладбища, пройдя, таким образом, полгорода. По маминым воспоминаниям публичные похоронные процессии прекратились со времени отечественной войны. Но кинофильмы 50-70-хх годов («Городской романс», «Белорусский вокзал») позволяют видеть, что традиция публичных похоронных процессий в отношении людей, чтимых за какие-либо заслуги перед советским обществом, сохраняется и после войны. Мера публичности определялась участием «советских, профсоюзных и партийных» органов в организации похорон.
Значимая смерть — смерть “культурных героев” (чиновников, писателей, артистов и др.) — представляется как безвременная, как случайность, что, видимо, подразумевает возможность отсутствия финала жизни как такового. Такая практика социального оформления события смерти обнаруживает изменения в области мифологии: представление о смерти как о безвременной предполагает идею вечной жизни. Когда мы слышали, что смерть наступила своевременно? Высокий общественный интерес к несчастному случаю, который делает эту тему обязательной для новостей массмедиа, обеспечен потребностью в постоянном подтверждении этой идеи. Первые строки новостных сводок всегда посвящены чьей-либо смерти-погибели.
Видимо, наличием этого представления можно объяснить появление новой традиции поминовения. Мемориалы устанавливаются не только на месте захоронения, но на месте безвременной, случайной гибели. Это хорошо известные всем россиянам придорожные “смертные” знаки — кресты, венки и фотографии на столбах и деревьях, в том месте, где произошла автокатастрофа. Такие памятные знаки — кенотафы (пустые могилы) поддерживаются и подновляются близкими погибших. Примечательно, что именно смерть на дороге, в пути, отмечена таким образом. Метафора «путь жизни трагически оборвался» воплощена посредством пластического знака.
Место гибели на улицах города отмечают цветами и горящими свечами некоторое время, до похорон или сорока дней, и делают это «дальние», не родственники:
«В Петербурге перекрыто движение по 5-й Красноармейской улице, где жители города возлагают цветы на место гибели студента из Сенегала. Представители различных партий и движений пришли сюда без партийной символики, просто как жители Петербурга, перемешавшись с жильцами близлежащих домов и чернокожими студентами, с которыми погибший учился в одном вузе и вместе защищал права выходцев из африканских государств в России».
«Красноярский край, В рамках рабочего визита в Ермаковский район губернатор Красноярского края Александр Хлопонин возложил венки и цветы на месте гибели своего предшественника Александра Лебедя и пассажиров губернаторского вертолета…Напомним, на месте крушения вертолета 28 апреля 2002 года, в результате которого помимо Александра Лебедя погибли еще 7 человек, был установлен крест».
Традиция посещать и отмечать цветами и свечами место гибели – постсоветский способ освоения идеи смерти. Смерть публична тогда, когда она – случайна, когда она — погибель. Смерть как естественное окончание физической жизни человека изъята из публичного пространства города и из публичной речи. Традиция публикации частных некрологов забыта центральной прессой России.
Такова постсоветская похоронно-поминальная практика. Наследуя многое из традиции советского времени, она, вместе с тем, существенно преобразуется под воздействием поминальной практики религиозной.
Определение статуса умерших, включение их в литургическое общение, обеспечило восстановление общности живых, а именно — объединение Православной Церкви. «В 1990 году, — сказал патриарх Алексий, отвечая на вопросы журналистов, — уже после падения безбожного режима, было обращение Московского Патриархата к Русской Зарубежной Церкви..., но этот призыв тогда не был принят… Я думаю, главное, что послужило толчком, — это Юбилейный Архиерейский собор 2000 года, который прославил в лике святых Царственных мучеников и целый сонм новомучеников и исповедников. Это и архипастыри, и пастыри, монашествующие и миряне, которые пострадали в тяжелые годы гонений за веру Христову».
Одним из наиболее важных событий, положивших основу для объединения Русской Церкви, стало совместное богослужение иерархов на Бутовском полигоне 15 мая 2004 года: «архиепископ Марк поделился размышлениями относительно перспектив сближения Церквей: «знаменательным событием для нас стала возможность молиться за богослужением на Бутовском полигоне, где погибло несметное число русских православных людей… Пожалуй, это событие наиболее ярко показывает, что молитвы новомучеников – наша общая основа, на которой мы можем дальше развивать совместное свидетельство перед Богом и миром».
В основу создания нового сообщества, восстановления литургического общения русских православных в России и за рубежом, было положено всеобщее признание статуса погибших а также, признание их молитвенного участия в жизни. Актом включения в литургическое поминовение они признавались святыми мучениками, предстательствующими перед Богом за живых. Таинство евхаристии служит той трапезой, которая объединяет живых и поминаемых (имеющих свою частицу в бескровной жертве) в единое тело Церкви.
Наряду с макромасштабными событиями церковной жизни в постсоветские годы изменилась также и практика внецерковного, обыденного поминовения. Так, например, наши информанты, жители провинциальных городов и деревень русского Севера, с которыми мы обсуждали современную похоронную и поминальную обрядность, неоднократно отмечали тот факт, что календарные поминания на кладбищах в последние десятилетия получили особый размах. Идиоматическое выражение «отдать долг» употреблялось нашими собеседниками среднего возраста, когда они объясняли свою потребность посетить родные места и — обязательно – могилы родных в праздничные дни.
В «родительские» дни и дни церковных праздников, 1 и 9 мая, т.е. в дни весенних советских праздников, исход российских жителей на кладбища, с едой и алкоголем, с чадами и домочадцами, носит массовый характер.
С музыкой и возлияниями творимая на могилах тризна, которой мы склонны были приписать архаический характер, старшими поколениями из наших информантов оценивалась как постсоветское нововведение.
Итак, после похорон и поминок, исполнения ритуала девятого и сорокового дней, умершим «отдают долг», устраивая совместные с ними трапезы и ухаживая за их могилами. Все это естественно предполагает наличие субъектно-субъектных отношений между живыми и мертвыми. «Важнейшая особенность поминальной трапезы как в языческой, так и в христианской Античности, — отмечает историк Г.О. Эксле, — проявляется именно в том, что покойный воспринимался живыми, которые осуществляют его поминовение на месте погребения, как самый настоящий участник трапезы… Потребление одной и той же пищи объединяло живых с покойным в одно сообщество». Именно так, как к участнику трапезы, относятся к поминаемому на могиле и современные россияне.