Хотя Украина, кажется, улаживает свой кровавый политический кризис, установление в стране прочного мира требует тщательного изучения того, что произошло, и почему. Многие уже рассмотрели непосредственные причины кризиса, среди которых такие факторы как внутренняя разделённость Украины, недовольство в обществе коррумпированным правлением Виктора Януковича, просчёты Европейского Союза в переговорах и соглашении об ассоциации с Янкуовичем и его правительством, российское давление на Украину с целью заставить её отказаться от проекта соглашения, а также угрожающе некомпетентное руководство Януковича. Но немногие пока приняли во внимание одну из мощных сил, лежащих в основе не только недавнего насилия, но и большей частью трагической и печальной украинской истории после холодной войны – неопределённого места России в Европе. И Украина, и Европа вряд ли придут к тому будущему, к которому стремятся их народы, не решив эту проблему.
В мае 1997 года Соединённые Штаты и их союзники по НАТО предприняли одну из первых официальных попыток определить роль России в Европе после холодной войны – через Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между НАТО и Российской Федерацией. Данным соглашением был учреждён Совместный постоянный совет Россия-НАТО как площадка для обсуждения общих проблем и целей. Хотя Совместный постоянный совет в итоге не выполнил поставленных перед ним задач, согласно которым в 2002 году на смену ему должен был прийти Совет НАТО-Россия, он оставил после себя два важных и непреходящих последствия.
Первым последствием было то, что данная сделка (вместе с постепенным вхождением Москвы в «Большую семёрку», теперь «Большую восьмёрку») гарантировала согласие президента России Бориса Ельцина на вступление в НАТО Чехии, Венгрии и Польши, которые вошли в состав блока два года спустя, на юбилейном пятидесятилетнем саммите альянса в 1999 году. Хотя у Москвы в то время было мало рычагов воздействия и вариантов выбора, и при тех обстоятельствах она, вполне возможно, выторговала для себя наилучшие из возможных условия сделки, первый раунд расширения НАТО открыл двери для намного большего числа новых членов. Семь новых стран вошло в НАТО в 2004 году (в том числе три прибалтийских государства), а две – в 2009-м. Тот факт, что некоторые из них никогда не были полноценными членами советского блока, хоть и имели коммунистические правительства (Хорватия, Словения и Албания нередко были скорее объектами советско-китайского соперничества, чем соревнования между Западом и СССР), слабо подслащал пилюлю Москве.
Второе последствие заключалось в фактической кодификации нежизнеспособной западной концепции России в Европе – что у Москвы в вопросах безопасности должен быть «голос, но не вето». Это выражение бывший заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт приписывает Хавьеру Солана, в то время генсеку ООН. К сожалению, несмотря на то, что западные официальные лица могли поздравлять себя в связи с этой ловкой фигурой речи, с её привлекательным сочетанием аллитерации (стиля), выверенности (содержания) и двусмысленности (дипломатии), с тех пор она доказала свою полную обманчивость – и безусловную вредоносность – для всех заинтересованных сторон.
Суть проблемы в том, что ни Вашингтон, ни европейские столицы никогда не были способны решить задачу, как предложить России значимый голос, не дав создаться впечатлению, что они предоставили ей право вето. Их правительства первым делом старались не допустить того, чтобы российские официальные лица подумали, что у них есть вето, т.е. воспрепятствовать поступлению в процесс принятия ими решений нежеланных сигналов, но зачастую их, казалось, больше волновало то, чтобы их внутренние политические оппоненты не имели почвы для предположений, что они уступили слишком много. Как следствие, американские и европейские чиновники дежурно заявляли, что у России не будет права вето по важным вопросам политики: бомбардировкам Сербии, расширению НАТО и ЕС, развёртыванию ПРО и так далее.
К сожалению, американо-европейская одержимость тем, чтобы избежать любой видимости российского вето в отношении действий США, НАТО или Евросоюза неумолимо усиливало стремление Москвы продемонстрировать его наличие. Такое чувство, что каждый раз, когда представитель Запада публично настаивает на том, что у России не может или не должно быть права вето в отношении чего-нибудь, российские официальные лица чувствуют непреодолимое желание показать, что оно у них есть. В 1999 году, когда российский премьер-министр Евгений Примаков прервал поездку в Вашингтон на полпути в воздухе после начала авиаударов НАТО по Сербии, это не имело большого значения, но по прошествии какого-то времени стало порождать всё более серьёзные последствия.
По сути, с 1999 по 2008 год движущей силой истории Европы и Евразии во многих отношениях были попытки Москвы расширить, испытать и в конечном счёте применить своё право вето по ключевым вопросам политики и безопасности. Это линия напрямую связывает такие эпизоды как в некоторой степени комичное развёртывание двух сотен российских солдат с целью захвата аэропорта Приштины перед войсками НАТО в 1999 году, неуклюжая газовая война российской газовой монополии «Газпром» с Украиной в 2005 году, поддержка Россией заявления Шанхайской организации сотрудничества 2005 года против американских военных баз в Центральной Азии и безжалостная эксплуатация Россией идиотского решения грузинского президента Михаила Саакашвили послать войска в Абхазию и Южную Осетию с целью унизить и Грузию, и НАТО. Российско-грузинская война в августе 2008 года была первым (и пока единственным) случаем успешного использования её права вето по важному вопросу – американские и европейские представители больше не рассматривают членство Грузии в НАТО в качестве возможной перспективы на обозримое будущее.
С 2008 года эта линия продолжилась дальше. В 2009 году она прослеживалась во втором отключении газа Украине, а также американо-российской войне предложений за авиабазу «Манас» в Кыргызстане. Она сыграла важную роль в размещении Москвой ракет малой дальности «Искандер» в калининградском анклаве, которое русские официальные лица связывают с развёртыванием противоракетных систем НАТО. И она распространяется на российские попытки заблокировать Соглашение об ассоциации между ЕС и Украиной и вытекающее из него Соглашение о глубокой и всеобъемлющей торговле.
Главная реалия, которая лежит в основе частого непослушания России, состоит в том, что к западными декларациями российское вето на европейские дела в сфере безопасности имеет гораздо меньшее отношение, чем к силе Москвы – и её ощущению своей силы. Иными словами, вопрос, дать или не дать России вето, никогда не зависел от Вашингтона или европейских столиц; наличие или отсутствие право вето у Москвы будет основываться на её возможностях и решительности. В 1990-х гг. у России не могло быть и не было права вето. К настоящему времени, что бы ни подумали, предпочли, сказали или написали западные лидеры и учёные мужи, Москва действительно обладает правом вето по некоторым вопросам. И даже там, где у неё нет вето, Россия может выбирать варианты ответа – и многие из них могут создать серьёзные неприятности для американской и европейских столиц. И ни США, ни ЕС не имеют права вето в отношении ответной российской политики.
Если у России не получится помешать более тесным отношениям Украины с ЕС, что кажется всё более вероятным, своими попытками в этом направлении она может переложить издержки на все стороны. Правительства западных стран должны признать, что самые большие издержки ещё впереди – после того, как официальные лица в Кремле поразмыслят о недавних событиях и сформулируют новые планы и цели. Ввиду американской и европейской военно-экономической мощи эти ответы, вероятно, будут асимметричными, такими как опора Москвы в прошлом на её энергетические рычаги, этнически русское население в соседних странах или компьютерные атаки. Но Россия ещё и пытается уравнять правила, особенно через свои отношения с Китаем.
До сих пор западные лидеры сопротивлялись взаимодействию с Москвой даже тогда, когда должно быть наперёд понятно, что у России есть как важные интересы на кону, так и набор инструментов для того, чтобы заблокировать или сорвать альтернативы, которые ей не нравятся, как в Украине. Неужели правительства стран ЕС в самом деле верили, что их российские коллеги будут смотреть на ассоциацию Украины с Евросоюзом как на взаимовыгодное, не получив гарантий того, что российско-украинские торговые и инвестиционные отношения не пострадают? Неужели они думали, что российское правительство будет просто смотреть на то, как процесс идёт дальше, не пытаясь повлиять на решение Украины? Неужели они ожидали, что на Виктора Януковича больше повлияет привлекательность рынков ЕС, а не пряники – и кнуты – в распоряжении Москвы? Неужели они теперь исходят из того, что Россия попросту забьётся в угол и погрузится в тяжкие думы?
Двигаясь дальше, США и Европа не найдут мира и стабильности, которые они ищут в Европе, не отказавшись от своего мышления, характерного для последних двадцати лет. Причины, по которым они были неспособны сформулировать идею голоса без права вето в любом способном к применению смысле, заключаются в невозможном противоречии – голос имеет значение только тогда, когда он может время от времени менять исход дела. Потому-то голос и является ветирующим, по крайней мере теоретически, иначе никакой это не голос вовсе. Бо́льшая часть внешнеполитической элиты России давно пришла к этому выводу. Порочный итог уклонения от серьёзного взаимодействия с Москвой в том, что у России может быть фактически право вето, а не право голоса.
Конечно, ни один западный лидер или политик не способен это признать – после всего, что было, зачем рисковать быть обвинённым в предоставлении России права вето, которое у неё уже есть? Более практичный путь состоит в том, чтобы отказаться от языка вето и вместо этого заострить внимание на заинтересованных участниках. Это нейтральная концепция, которую ЕС взял на вооружение в многочисленных других местах, за рубежом и у себя дома. Россия – заинтересованное лицо в Европе и Евразии, и как следствие, она имеет влияние на успех или неудачу политики США и ЕС, не говоря уже о мире и стабильности в регионе в целом.
Внесём ясность – руководителям и гражданам Украины предстоит принять важные решения, и никому – в Вашингтоне, Брюсселе, Москве и где-либо ещё – не следует пытаться сделать этот выбор за Украину, суверенное государство. Только украинцы могут решать, хотят ли они заключать Соглашение об ассоциации с ЕС (которого, кажется, желает большинство) или быть частью Евразийского экономического сообщества, какого-то другого объединения или вообще никакого. Аналогичным образом, только украинцы могут и должны выбирать тех, кто ими руководит. Тот или иной выбор Украины во внутренней и внешней политике соответственно – неуместная тема для дискуссий США, ЕС и России. Но эти решения будут иметь последствия, а вот последствия и есть основная тема переговоров, если американцы и европейцы хотят избежать следующего кризиса на Украине. Как с болью становится ясно за последние недели, попытки ухода от этого разговора негативно отражаются на наших целях и вредят народу Украины.
Разумеется, переговоры с Россией не предполагают и не должны предполагать принесения в жертву фундаментальных американских и европейских интересов и ценностей. Как недавно сказал сенатор Рэнд Пол, «дипломатия похожа на операцию на рынке… обмен происходит, когда каждая сторона считает, что выиграла от сделки». Дипломатия не является дипломатией, если на повестке дня ничего нет хотя бы для одной из сторон. Признавать эту истину и действовать в соответствии с ней не означает поощрения проблемного поведения Москвы – это защита наших национальных интересов. Учитывая то, что издержки, вызванные неспособностью решить вопрос о роли России в Европе с течением времени только возрастают, сейчас было бы самое время, чтобы начать.