Американская политическая критика славится своей нелицеприятной жесткостью. Этот ее пример — не исключение, а правило
Речь по вопросам национальной безопасности президента Обамы на прошлой неделе изобиловала доводами в самооправдание, но ключевая мысль была совершенно ясна: «Либералы, пожалуйста, не волнуйтесь. Я не Джордж Буш».
Думаю, ни для кого не секрет, почему его сторонники принимают это так близко к сердцу. Преемственность политики национальной безопасности Обамы и Буша всегда была очевидна для всех, у кого есть глаза и уши, но в последнее время она заявила о себе еще острее и решительнее — кампания экспансий с применением беспилотников, которые без суда могут расстреливать американских граждан, кампания по борьбе с утечкой информации, на грани объявления журналистских расследований вне закона, и постоянная отсрочка тех решений, которые ожидались всеми, как, например, закрытие тюрьмы в Гуантанамо.
На этом фоне речь президента на прошлой неделе была рассчитана на то, чтобы произвести требуемое впечатление — заверить и успокоить. Обещания, которые Обама давал в 2008 году, когда строил избирательную кампанию на критике трудностей военного времени, были воскрешены, переформулированы и еще сильнее заявлены. Обама вновь начал настаивать на закрытии Гуантанамо… поэтапном сокращении бессрочного заключения… ограничении использования беспилотников… гарантиях свободы прессы… и даже сворачивании войны с террором.
Но, разумеется, на дворе уже далеко не 2008 год, и Обама стоит у руля уже больше четырех лет — что означает, что его обращение звучало как самокритика, а это довольно редко для президентских речей. По словам Тома Джунода из Esquire, одного из самых проницательных авторов, пишущих о президентской политике по использованию беспилотников, в своем выступлении Обама не просто «разговаривал с американцами на языке моральной борьбы». Его выступление было призвано изобразить фигуру президента «репрезентацией моральной борьбы» путем демонстрации «личного отношения, учитывающего все возможные возражения и готового отказаться от уже принятых решений».
Эта готовность решать моральные проблемы всегда была чертой, которую любят в Обаме его обожатели. И даже либералы, разочарованные его действиями в сфере национальной безопасности, кажется, радуются переменам, наступившим после Джорджа Буша. Раз ни один наш президент не в состоянии отказываться от имперских амбиций, то можно оправдать Обаму так: пусть лучше будет тот, кто демонстрирует «душевные страдания по поводу сложнейших компромиссов, которые нескончаемая война ставит перед свободным обществом» (как написала Джейн Майер из New Yorker в пятницу), чем откат к «секретности, подмигиваниям и самодовольству прошлого».
Я тоже не испытываю ностальгии по эпохе Буша. Но поведение Обамы в духе Рейнхольда Нибура имеет цену, которую тоже придется оплатить по счетам. Прежний президент излучал ковбойскую уверенность, а нынешний президент постоянно на публике взывает к своей совести. Но если их политика по сути одинакова, то последнее — никак не более чем шоу, и в некоторых случаях — фундаментально еще более двусмысленное: оно постоянно обещает гармонию, что не может быть достигнута, и политические изменения, что никогда не будут осуществлены.
Такое прочтение выступления Обамы цинично, но, по ощущениям, оно не выглядит неверным. Прослушанное или же бегло прочитанное, это выступление, по-видимому, обещает реальное ограничение президентской власти и реальный горизонт для борьбы с террором. Но при более детальном анализе не вполне понятно, какой практический эффект будут иметь эти обещания.
Например, президент произносит, что «история еще потребует строгого отчета» за бессрочные задержания — но не предлагает никакого плана по решению вопроса с заключенными Гуантанамо, которые (по его же словам), «как мы знаем, принимали участие в опасных заговорах и нападениях, но не могут быть привлечены к суду». Он заверяет, что беспилотники будут применены только в том случае, если есть «твердая уверенность», что мирные жители не пострадают, — но тут же объявляет, явно пренебрегая доказательствами обратного, что эти требования уже выполняются. Он торжественно обещает поддержать усилия по «окончательной отмене» санкционирования применения военной силы после 11 сентября — но не предлагается никакого плана, который опровергнул бы недавние заявления Министерства обороны об официальном планировании военных действий еще на 10–20 лет вперед.
Помимо всего этого, как подметил Бенджамин Уиттс (Брукингский институт), речь президента, казалось, создавалась для того, чтобы «Обама как можно более публично ассоциировался с критикой в адрес позиций собственной администрации, не подрывая при этом ее реальной оперативной гибкости».
Разумеется, есть веские причины эту гибкость сохранять. Проблема состоит в том, что, говоря обо всем так, как будто американская политика вот-вот изменится, и наобещав куда более значительные перемены, чем планируются на самом деле, Обама рискует, что его выступление будет поддельным манком для его сторонников на родине, а также — и это намного важнее — для исламского мира.
И в данном случае внешняя политика Белого дома, во многом все же успешная, вновь столкнулась с крупнейшим для себя бедствием. Вместо того чтобы утихнуть, антиамериканские настроения, наоборот, усиливаются во множестве исламских стран, а это, вероятно, отражает крушение их иллюзий по поводу соответствия обещаний «кандидата» в президенты Обамы и политикой Обамы-президента.
Нет веских оснований к тому, чтобы вновь раздавать чересчур большие обещания. Там, где США могут свернуть с военных рельсов, мы должны делать это, не задумываясь. Но там, где на самом деле мы не собираемся к этому стремиться, мы должны честно и откровенно об этом говорить, не делая вид, что изменения уже на пороге, и ведя себя так, будто решения, нами принимаемые, можно оправдывать тем, как же сильно мы о них потом сожалеем.