Результаты европейского эксперимента с затягиванием поясов — налицо, и они предельно ясны и понятны: режим самоограничения не работает. Но почему столь ошибочная идея стала стандартным ответом Запада на финансовый кризис?
Будучи не в состоянии предпринять конструктивные действия, способные привести к какому-то результату, Конгресс США недавно дошел до того, что просто начал играть с экономикой страны в игру «кто круче». Катастрофа с предельной суммой долга уступила место «фискальному обрыву», который превратился в масштабные сокращения оборонного бюджета и в ограничение расходов, известное под названием «секвестирование». Что бы дальше ни происходило в налоговой сфере, дальнейшее сокращение государственных расходов вполне вероятно. Таким образом, меры жесткой экономии, которые были характерны для политики европейских стран, начиная с 2010 года, в несколько измененном виде пришли и в США. Единственный вопрос заключается в том, насколько серьезными и болезненными будут результаты такой встряски, и кто примет на себя главный удар. Но все это – полный абсурд, так как опыт Европы в очередной раз показывает: принятие мер жесткой экономии в стране, сталкивающейся с экономическими трудностями — это совершенно неправильно.
Страны еврозоны, Великобритания и государства Балтии добровольно стали участниками большого эксперимента, целью которого является выяснение того, способна ли находящаяся в экономической стагнации страна добиться благополучия. Меры экономии, подразумевающие целенаправленное снижение зарплат и цен за счет сокращения государственных расходов, направлены на уменьшение государственных долгов и дефицита, на рост экономической конкурентоспособности и восстановление малопонятного «доверия бизнеса». Последний аспект является ключевым: сторонники мер экономии считают, что урезание государственных расходов подстегнет частные инвестиции, поскольку это является сигналом к тому, что государство не будет ни вытеснять на рынке частные инвестиции своими инструментами по стимулированию, ни увеличивать долговое бремя. Если все будет так, потребители и производители почувствуют уверенность в завтрашнем дне и начнут тратить больше, что позволит экономике страны вновь расти.
Руководствуясь такой логикой и стремясь выбраться из полосы последнего финансового кризиса, в результате которого резко вырос государственный долг, Европа вот уже четыре года старательно затягивает пояса. Результаты этого эксперимента сейчас уже ясны, и они весьма убедительны: меры жесткой экономии не работают. Большинство экономик периферийных стран еврозоны с 2009 года находятся в состоянии свободного падения, а в четвертом квартале 2012 года впервые в истории произошло сокращение в экономике еврозоны в целом. Экономика Португалии просела на 1,8%, Италии — на 0,9%. Даже считавшаяся локомотивом региона экономика Германии отметила снижение на 0,6%. Великобритании, несмотря на то, что она не входит в еврозону, с трудом удалось избежать участи первой из развитых стран мира, где наблюдалась тройная рецессия.
Единственная неожиданность заключается в том, что такие события сами по себе стали неожиданностью. Еще в июле 2012 года Международный валютный фонд выступил с предупреждением о том, что единовременное сокращение государственных расходов взаимосвязанных экономик в период рецессии, когда процентные ставки уже и так были низкими, неизбежно подорвет перспективы роста. Это предупреждение прозвучало на фоне уже имевшихся многочисленных данных о том, что в каждой стране, принявшей меры жесткой экономии, объем долга существенно вырос по сравнению с докризисным периодом. Соотношение долга к ВВП в Португалии выросло с 62% в 2006 году до 108% в 2012 году. В Ирландии этот показатель вырос более чем в 4 раза: с 24,8% в 2007 году до 106,4% в 2012 году. Соотношение долга к ВВП в Греции подскочило со 106% в 2007 году до 170% в 2012 году. Долг Латвии по отношению в ВВП вырос с 10,7% в 2007 году до 42% в 2012 году. Все эти статистические данные еще не начали оказывать влияние на социальные издержки мер экономии, включающие небывалый с 1930 года уровень безработицы в странах, входящих сейчас в еврозону. Так почему же власти стран продолжают идти по этому пути?
Политика экономии была и остается для еврозоны стандартным ответом на финансовый кризис как по экономическим, так и по идеологическим причинам. Экономическая причина в том, что других доступных вариантов было очень мало. В отличие от США, которые смогли в 2008 году спасти свои банки, поскольку их Министерство финансов и центральный банк были в состоянии принимать любые дополнительные обеспечения и гарантии, какие хотели, странам Евросоюза пришлось субсидировать свою неплатежеспособную банковскую систему (которая была в три раза крупнее, имела вдвое большую долю заемных средств по сравнению с американской банковской системой) просто дополнительной ликвидностью. Они были вынуждены сокращать расходы и клясться в «незыблемой приверженности евро». Американская банковская система сократила свой долг, провела рекапитализацию и теперь готова развиваться. В Евросоюзе из-за его медлительной бюрократии даже не приступили к этому процессу. В итоге экономики стран еврозоны продолжают сокращаться, несмотря на все более сомнительные обещания о якобы возвращающейся уверенности.
В идеологическом плане интуитивно-понятная привлекательность мер строгой экономии (не тратить больше, чем имеешь) сегодня производит свое гипнотическое воздействие. Если понять, как режим жесткой экономии превратился в стандартное направление либерального экономического мышления в момент, когда государства находятся в беде, это покажет нам, почему такой курс столь соблазнителен и опасен.
ИДЕЯ С ИЗЪЯНОМ
Экономия является весьма соблазнительной идеей, учитывая простоту ее главного принципа — долг нельзя покрыть новым долгом. С течением времени верность этого тезиса подтверждается, однако долго так продолжаться не может. Имеются еще три менее очевидных фактора, подрывающих простое утверждение о том, что испытывающим финансовые трудности странам следует отказаться от расходов. Первый фактор дистрибутивный. Его суть заключается в том, что воздействие мер экономии на разных уровнях общества ощущается по-разному. Находящиеся в нижней части схемы распределения доходов в пропорциональном отношении теряют больше, чем те, кто находится в верхней части. Это объясняется их большей зависимостью от государственных услуг и меньшим объемом имеющихся у них богатств, способных смягчить последствия потрясений. 400 самых богатых американцев владеют большим объемом активов, чем 150 миллионов самых бедных из них. Самые бедные 15% американцев, что составляет примерно 46 миллионов человек, живут в семьях с доходом менее 22050 долларов в год. Попытки заставить путем сокращения государственных расходов нести бремя мер жесткой экономии население, на долю которого приходится самая малая часть распределенных доходов, были бы жестокими и трудно осуществимыми математически. Те, кто могут заплатить, делать этого не хотят, а от тех, кто не может заплатить, это требуют.
Второй фактор композиционный. Все не могут одновременно обеспечить свой рост. Если говорить о странах Евросоюза, то несмотря на то, что для любого государства разумной мерой было бы снижение долга, если все страны валютного союза, являющиеся друг для друга торговыми партнерами, одновременно сократят свои расходы, это может привести лишь к сокращению региональной экономики в целом. Сторонники затягивания поясов не видят этой опасности, поскольку они рассматривают взаимосвязь между экономией и тратами в обратной последовательности. Они считают, что бережливость со стороны государственного сектора в конечном счете подстегнет расходы частного сектора. Однако, чтобы кто-то мог сэкономить, кому-то другому нужно потратиться, иначе у того, кто экономит, не останется дохода, за который он может держаться. Аналогичная ситуация наблюдается на уровне государств. Если какая-то страна стремится извлечь выгоду из сокращения внутреннего финансирования с тем, чтобы быть более конкурентоспособной в плане издержек, то для этого должна существовать другая страна, которая намерена тратить деньги на производимую первой страной продукцию. Если же все страны одновременно будут сокращать расходы или экономить, как это происходит в настоящее время в еврозоне, не останется никого, чтобы нести расходы, необходимые для стимулирования роста.
Третий фактор связан с логикой. Представление о том, что урезание государственных расходов увеличивает доверие инвесторов, не поверку оказывается несостоятельным. По утверждению экономиста Пола Кругмана (Paul Krugman) и ряда других экспертов, это предположение подразумевает, что потребители предвидят и учитывают все изменения государственной политики в подсчетах своих бюджетов на всю жизнь. Когда государство дает сигнал о том, что оно намерено существенно сократить свои расходы, согласно этому утверждению, потребители понимают, что в перспективе их налоговое бремя сократится. Это позволяет им тратить сегодня больше, чем они тратили бы при отсутствии сокращений. Такая ситуация позволяет покончить с рецессией, несмотря на продолжающееся на этом фоне обрушение экономики. Предположение о том, что финансово неподкованные потребители, боящиеся потерять свою работу в условиях вызванной политическими решениями рецессии, в реальной жизни будут себя вести именно так, по меньшей мере смелое, а то и вовсе глупое.
Таким образом, меры экономии представляются опасными, поскольку при этом не учитываются порождаемые ими внешние факторы, воздействие выбора одного человека на выбор другого, а также не берется во внимание низкая вероятность того, что люди будут действовать так, как того требует теория. Для того, чтобы понять, почему эти заезженные идеи стали стандартным ответом стран западного мира на вопрос о путях выхода из рецессии, необходимо проконсультироваться с несколькими англичанами, двумя шотландцам и тремя австрийцами.